М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825
Правда, уверяют, что принцесса Анна умела скрывать свои чувства и решилась назначить сына гр. Миниха гофмаршалом своего двора лишь затем, чтобы привлечь на свою сторону отца и держать его в руках. Утверждают также, что последний, желая войти в состав министерства, встретил затруднения со стороны герцога Курляндского, которые оттолкнули его от интересов регента. Говорят, наконец, что фельдмаршал перед совершением решительного шага спрашивал лишь позволения у принцессы Анны и с согласия, данного последней, он и приступил к действиям. Но эти подробности, несомненно имеющие целью или возвеличить принцессу Анну, или оправдать фельдмаршала, или же придать сущности дела характер законности при помощи формы, в которой оно совершилось, нимало не изменяют, по моему мнению, причины этого события, которую я считаю должным обнаружить. (…)
Герцог Курляндский был отправлен немного ранее трех часов в дормезе, запряженном, впрочем, придворными лошадьми; правил ими кучер и почтальон в царских ливреях, а впереди следовал генеральс-адъютант фельдмаршала Миниха. Спереди и сзади дормеза находились гвардейские солдаты с примкнутыми к ружьям штыками; внутри повозки был помещен доктор и два офицера, из которых каждый был снабжен двумя заряженными пистолетами. На герцога Курляндского кроме его халата была накинута мантия, подбитая горностаем, которую он обыкновенно носил. Уезжая, он бросил взгляд на окно, где находились принцесса Анна и принц Брауншвейгский. Шапка, закрывавшая верхнюю часть его головы и отчасти лицо, дала повод черни кричать Бирону, осыпая его оскорблениями, чтобы он открылся и дал на себя посмотреть.
Почти тотчас в другие дормезы были посажены у Летнего дворца герцогиня Курляндская, ее дочь и младший сын, принц Карл. Болезнь старшего сына заставила его перенести в дом, находящийся против моего; в нем жили особы, составлявшие двор герцога Курляндского. К принцу приставили караул, чтобы держать его под арестом, мать его, брат и сестра были отправлены таким же способом, как и отец, в лавру св. Александра Невского, расположенную за шесть верст отсюда. Там они провели ночь, а сегодня утром перевезены в Шлиссельбургскую крепость у Ладожского озера.
Генерал Бирон, также энергично защищавшийся в первый момент своего ареста, был отвезен вчера вместе с Бестужевым вскоре после остальных. Он был отправлен в придворном дормезе, а Бестужев на простых крестьянских санях, – неизвестно куда их повезли. (…)
Сегодня утром гвардейцы были собраны в пять часов против Зимнего дворца и разошлись по своим казармам лишь в четыре часа пополудни. Как в тот момент, когда герцог Курляндский был провозглашен регентом, они выразили своим молчанием и сдержанностью чувство уныния и скорбного удивления, так теперь они изъявили свою радость и удовольствие несмолкаемым криком и непрерывным подбрасыванием шапок на воздух. Как только была дана присяга, соответствующая указу, который я не решился отправить с нынешней почтой г. Амело, как принцессой Елизаветой, так и лицами, занимающими первое место по своему званию и должностям, каждый гвардейский батальон собрался в круг и также принес присягу у знамени. Принцесса Анна при этом церемониале была признана великой княгиней всероссийской и Правительницей на время малолетства своего сына. Затем это решение было возвещено народу посредством трех залпов крепостной артиллерии, чего не было сделано в честь герцога Курляндского.
Здесь не бывало примера, чтобы двор собрался в таком большом количестве и выказывал бы такое ликование, какое замечалось сегодня утром на всех лицах. Оно еще усилилось благодаря милостям, которые были пожалованы. Принц Брауншвейгский был объявлен генералиссимусом, фельдмаршал Миних – первым министром и подполковником конной гвардии на место наследного принца Курляндского, супруга фельдмаршала Миниха первой дамой при дворе после принцессы, граф Остерман – генерал-адмиралом с оставлением, однако, при вверенных ему делах, а кабинет-министр князь Черкасский назначен канцлером, обер-гофмаршал получил пенсион из соляных доходов в 16 тысяч экю, кроме того, было назначено несколько других менее значительных пенсионов. (…)
Э. Финч – лорду Гаррингтону{64}
С.-Петербург, 15 (26) ноября 1740 года
(…) Адъютант фельдмаршала Вольфрод, посланный 12-го к герцогу за драгоценностями, рассказывает, будто в Шлиссельбурге встретил картину полного отчаяния; он, не проливший ни единой слезы при смерти отца и матери, которых искренно любил, не мог удержаться от потока слез. Офицер этот прибавляет, что, когда он показал приказание о выдаче драгоценностей и пригласил заключенных подписью засвидетельствовать, что ими выдано все, герцог изменился в лице и не сказал ни слова, герцогиня же бросилась к ногам Вольфрода и, по здешнему обычаю обнимая его колена, молила ходатайствовать о милости несчастной семье.
Адъютанту приказано было также оставить заключенным только надетые на них черные одежды, немного белья и четыреста рублей из четырехсот (приблизительно) тысяч, захваченных ими было с собою. Остальные деньги он привез сюда обратно, а вместе и часы герцогини с простой репетицией, ее золотую табакерку и кошелек со 170 дукатами, взятый из кармана принца Карла. При возвращении Вольфрода три последние вещи великая княгиня отдала ему.
С уничтожением регентства уничтожены и титулы «Hoheit» «altesse serenissime»[81], все акты, подписанные бывшим регентом, уничтожаются и заменяются новыми, дабы имя его никогда не попадалось ни в одном учреждении. Полагают, что пожалованные регентом ордена св. Андрея и Белого Орла будут отобраны. (…)
Я слышал, будто еврей Липман, покупавший драгоценности для герцога, высказал, что ценность их, если они все налицо, доходит до трех миллионов рублей, т. е. более чем до 650 000 ф. ст., – сумма огромная, почти невероятная, даже если стоимость их удвоена (…)
Теперь, вероятно, подумают и о погребении усопшей государыни, так как река, через которую еще вчера после полудня переезжали на лодках против дверей моего дома, теперь замерзла настолько, что я еще поутру видел из окон, как пешеходы переправляются через нее по льду.
Принц Брауншвейгский в качестве генералиссимуса всех сухопутных и морских сил со вчерашнего дня назначает пароль гвардии и морякам. Вчера пароль был «Иоанн», сегодня – «Анна». (…)
Э. Финч – лорду Гаррингтону{65}
С.-Петербург, 18 (29) ноября 1740 года
Я медлил сообщением вашему превосходительству подробностей ареста регента, которые рассказывались очень различно, пока, сравнив рассказы между собою и переговорив с лицами, которые должны знать правду, не получил возможности изложить дело, по источникам, достойным доверия.
Вследствие сделанного расследования могу уверить ваше превосходительство, что в замысле о низвержении регента участвовали исключительно великая княгиня и фельдмаршал Миних; оно предложено было и выполнение его решено едва накануне переворота. Сейчас возвращусь к этому предмету, но считаю нужным предпослать очерк положения, предшествовавшего нанесению главного удара. Здешнее правительство таково, что никто не смеет даже подумать, не только хотя бы с глазу на глаз сказать, что бы то ни было неприятное господствующей власти. Осторожность особенно необходима была и строго соблюдалась при чрезвычайно подозрительном и ревнивом к власти герцоге Курляндском, который в качестве регента облечен был силою самодержавною.
Весьма осязательное доказательство такого положения дел представило устранение герцога Брауншвейгского от всех его должностей по армии, и притом под предлогом, совершенно несогласным с действительностью. Собственно, его высочество удалился со службы, дабы не состоять под непосредственным начальством регента, дабы принять положение независимого принца иностранного дома, хотя и был вместе с тем супругом русской принцессы и отцом царствующего монарха. Он желал избавиться от непрестанных оскорблений со стороны регента и получить полную возможность возвратиться в отечество в случае, если бы дурное обращение с ним герцога Курляндского не прекратилось. Очень вероятно, что его высочество останавливался на этом решении и выполнил бы его, будь это в его власти и если бы регентство не было устранено.
Кроме того, если принц Брауншвейгский никуда не являлся, не делал шагу из Зимнего дворца, и это объяснялось его желанием не затенять собою бывшего регента, то в действительности замкнутость эта была следствием известного рода домашнего ареста, наложенного на принца герцогом Курляндским под благовидным предлогом, что вследствие нескромных и мятежных речей (таковыми их, по крайней мере, признавали) адъютанта его высочества и других офицеров его полка принц, выходя, подвергался бы опасности испытать неудовольствие народное. Герцог по какому-то роковому самоослеплению, которое поддерживалось лестью приближенных, был твердо уверен в чрезвычайной своей популярности, в общем к себе расположении людей всякого чина и звания, объясняя личною к себе привязанностью то, что являлось безотчетною покорностью его власти.
