Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

положении, при всем своем корыстолюбии и свойственном корыстолюбцам

жестокосердии, Василь Молдавский не был до конца лишен человеческого достоинства

и сопровождающего достоинство мужества: он решился не выдавать свою Роксанду за

козака. Если в этом нехотении участвовало взвешивание борющихся перед его глазами

сил, то мужество его возвышается в наших глазах и дальновидным умом, которого не

было у Козацкого Батька. Лупуд отправил свою дочь и жену к своему зятю, Радивиду, а

в Стамбуле хлопотал, чтоб его освободили от насильственного родства.

Но с Хмельницкого было мало сочетания сына с дочерью кпязя-господаря: ему

хотелось овладеть и самим господарством. Достигнув случайно того, о чем и не думал

в начале бунта, оп потерял сообразительность, и ему теперь все казалось возможным,

как человеку, не имевшему в основе своих действий традиции, наследственности,

присущей всем явлениям постепенности и взаимной их зависимости. Пользуясь

влиянием своим в Стамбуле, он, вместе с ханом, обвинял господаря в измене,

домогался низвержения изменника и просил господарства для себя. Но на весах

правившего Портою сераля соперники пройдохи перевешивали один другого. Великий

визирь Ахмед запретил выдавать Роксанду за Хмельниченка и потребовал ее в

Стамбул, как залог верности отца.

В этом требовании была та же самая горечь насилия над сердцем отца; но для

Василя Молдавского магометанское насилие не было столь тяжким, как християио-

кояацкое. Он, без сомнения, сам и устроил его, — принес, так сказать, жертву

чудовищу Сцилле, лишь бы спастись от чудовища Харибды. Свобода выбора облегчала

сердце тирана, не знавшего участия к страданиям чужих сердец, как и его достойный

соперник, Хмель.

ТСозацкий Батько между тем видел на своем горизонте бурю, и, в виду этой бури,

должен был отсрочить посягательство на придунайские княжества. Он знал, что

Польша пе до конца расстроена. Он ждал войны, он даже сам вызывал войну, по

вызывал,'как ’

145

злого духа,—ужасаясь; и только ангелы хранители его, Татары, поддерживали в нем

отчаянную дерзость. Чтоб ослабить естественных врагов козатчины, панов, и

увеличить число панских неприятелей, подговорил он хана отправить в Стокгольм

посольство, которое бы служило прикрытием его собственных сношений со Шведами,

—тех злотворных сношений, которыми были вызваны грозные для Польши события

1655—1659 годов.

В Стокгольме не забыли посягательств Сигизмунда III и Владислава IV на

шведскую корону. Теперь Хмельницкий открывал Шведам виды на польскую. С другой

стороны Турция, желавшая только одного, чтоб козаки не разбойничали на Черном

море, — была теперь к его услугам. Хмельницкий получил от султана титул не только

Украинского или Запорожского князя, но и Стража Оттоманской Порты. По его просьбе

хану было приказано идти к нему на помощь со всей Ордой, а силистрийскому баше—

стягивать войска и вместе с обоими господарями присоединиться к Запорожскому

Войску. Не сомневался теперь Хмельницкий в окончательном покорении Польши под

позе её врагов и супостатов. Злой дух войны облекся перед ним в образ благовестника.

Оя делал щедрые обещания своим соратникам, а в Крым писал игриво: „Приходите

выбирать мед из Польши. Закуривши под нос Ляхам, мы выгоним их прочь, как пчелъ".

Седмиградский князь, Ракочий, условился с ним — вь данный момент сделать

диверсию и ударить на Польшу с тыла, а чтобы выгубить шляхту до ноги, завзятый

Хмель разослал две тысячи агентов по всему краю для азбунтования не только

православной, но и католической черни. „Польская шляхта" (писал он к Ракочию),

„идучи за королем, оставляет без оборони свои города и села. Я подговорил мужиков,

чтобы вооружились и ударили неожиданно с тылу на занятых войной со мною.

Наступи одновременно Турецким, Оедмиградским и Венгерским Шляхами, возьми

старый город Вавеля (Краков), и обрящешь в нем богатую добычу".

Один московский царь, наперекор молве, не вмешивался в толпу сообщников

Хмельницкого, зная, что „вотчина" Иоанна Ш придет к нему, как выражались в

Москве, судом Божиим. Поляки подозревали, что он подсылал Хмельницкому тайком

оружие и пушки; но это были слухи одного происхождения с теми, какие через 117 лет

были распущены Поляками и гайдамаками о подсылке Екатериною великою ножей для

Уманской Резни.

т, III.

19

146

.

Николай Потоцкий стоял под Каменцем в видах прикрытия родной Подолии от

козатчины и защиты землевладельцев от окозаченной черни. Отсюда следил он за

козацкими сношениями с Турцией, дунайскими княжествами, Венгрией и сообщал о

них королевскому правительству.

Волошский господарь горько жаловался ему на Козаков, которым он, по его словам,

давал убежище в своем княжестве во время июльских замешательств и со всеми

обходился человеколюбиво (et omni tractabat humanitate), а они де так жестоко его

придавили! Бедствия Полыни обрушились и иа него (писал он): ибо Хмельницкий

выговаривал ему: зачем старался он в Крыму об освобождении гетманов? для чего их

на возвратном пути из плена так радушно принимал? зачем дает королю деньги на

войско? зачем дружится с Ляхами и уведомляет их обо всем, что делается у Порты?

Причиной постигших его, Лупула, бедствий, по его мнению, были также мультянский

господарь Бессараб и еедмпградский князь, Ракочий, заключившие с Хмельницким

враждебный союз против Польши. А теперь (писал он) и его самого Хмельницкий

довел до того, что должен был присягнуть ему в том же, сверх того дал письменное

обязательство и обещал послать войско в помощь против короля. Сделал де он ото по

неволе (non tam libenter, quam reverenter): ибо у него над шеей висел неотвратимый (nie

uchronny) меч; а этот изменник непременно хотел добыть его, Лупула, где бы то ни

было (in omni loco) и добытого умертвить. В таком де положении дел своих прибегал

он под покровительство короля, обещая ему всяческую преданность, иа сколько это

возможно при необходимости исполнить обязательства, данные Хмельницкому. Он

готов нарушить вынужденную у него присягу, лишь бы не принадлежать к обществу

этого изменника и укрыться под милостивыми крыльями королевского орла.

Так передавал его жалобы и мольбы Потоцкий в письме к королю от 22 октября

1650 года, и ходатайствовать, по его просьбе, о даровании ему польского индигената,

дабы приобресть в нем союзника. Что же касается обещанной сыну Хмельницкого

дочери? то Лупул, по словам Потоцкого, желал бы ловко уклониться (Icszfaltnie

wysliznac) и от этого. Потоцкий просил короля написать к Хмельницкому* чтоб он

оставил свое сватовство к подданной Турецкого цесаря* дабы пе заподозрить своей

верности Речи Посполитой. „Если же такой способ не подействуетъ* (писал

Потоцкий), „то,' по моему мнению, надобно этот союз расторгнуть мечем, в из-

.

147

бежание великой опасности, которая бы вытекла из успехов Хмельницкого в его

замыслахъ", и здесь высказал он мысль, зародившуюся в козатчине еще при Коеииском.

Б течение полустолетия эта мысль развилась до того, что теперь казалась исполнимою

мво гик. „Намерения итого предателя" (писал Потоцкий) „вот какие войска вашей

королевской милости осадить; Ракочиа с мультанским господарем выпустить к

Кракову; шляхту искоренить (nobilitatem exstirpare); у вашей королевской милости

престол отнять, и посадить на него кого-нибудь другого, єднали ие самого Ракочиа".

Вместе с тем Потоцкий доносил, что Хмельницкий на те воеводства, которые ои

удерживает за собой против Зборовского договора, получил султанское знамя и обещал

платить с них га рач. „Нам готовится страшное и неожиданное бедствие" (прибавлял

он), „Я знаю, что теиерь он будет ласкаться, но это для того, чтобы миновало неудобное

для него зимнее время, и чтобы привести в исполнение то, что вознамерился и

условился с соседями сделать весною. Теперь нам остается одно: или поразить

Козаков, ИЛИ перенести войну за границы государства, иоуепокоясь дома.

„Обозъ" (писал Потоцкий) „распущу через три дня. Сидел бы в нем и дольше, хотя

не зиаю для чего, когда бы войско не было в такой страшной нужде (gdyby nie to, ze

srodze xvojsko nedzne)*. А войско Потоцкого, готового и поразить Козаков, и перенести

войну за пределы государства, не только терпело нужду, причиняемую, как всегда,

скарбовою неурядицей, но, под гнетом иѵжды, и бунтовало. Мясковский писал о нем к

брату так: „Того, что я застал в лагере нового, неслыханного и подающего дуриоии