Владимир Муравьев - Истории московских улиц
Толкучка на Площади была полем коммерческих операций всякого жулья и часто последней надеждой бедноты.
Многие мемуаристы описывали этот рынок, а художники-жанристы изображали его. Рынок середины XIX века изображен на литографии Э.Лилье. На этом листе представлены типы еще крепостных времен. Иная толпа на картине В.Е.Маковского, написанной в 1879 году. Но и над теми и другими людьми веет вечный, неизменный дух российской толкучки, сохранившийся и на современных подобных рынках.
"Это был один из оригинальнейших уголков старой Москвы, - рассказывает о толкучке И.А.Слонов (его воспоминания относятся к последним десятилетиям ее существования - 1880-м годам. - В.М.). - Между Владимирскими и Проломными воротами имеется маленькая площадка, на которой с самого раннего утра и до поздней ночи толпилось множество различного пролетариата. Это сборище бывших людей похоже было на громадный муравейник; густая движущаяся толпа имела здесь представителей всех сословий: тут были князья, графы, дворяне, разночинцы, беглые каторжники, воры, дезертиры, отставные солдаты, монахи, странники, пропившиеся купцы, приказчики, чиновники и мастеровые; тут же находились бывшие "эти дамы" самого низкого разряда, странницы и богомолки с котомками, деревенские бабы, нищенки с детьми, старухи и пр.
Среди толпы шныряли ловкие и опытные барышники, скупавшие из-под полы краденые вещи.
Но главным перлом этого почтенного собрания была так называемая "царская кухня". Она помещалась посреди толкучки и представляла собой следующую картину: десятка два-три здоровых и сильных торговок, с грубыми загорелыми лицами, приносили на толкучку большие горшки, в простонародье называемые корчагами, завернутые в рваные одеяла и разную ветошь.
В этих горшках находились горячие щи, похлебка, вареный горох и каша; около каждого горшка, на булыжной мостовой, стояла корзина с черным хлебом, деревянными чашками и ложками.
Тут же на площади, под открытым небом, стояли небольшие столы и скамейки, грязные, всегда залитые кушаньем и разными объедками. Здесь целый день происходила кормежка пролетариата, который за две копейки мог получить тарелку горячих щей и кусок черного хлеба. Для отдыха торговки садились на свои горшки. Когда подходил желающий есть, торговка вставала с горшка, поднимала с него грязную покрышку и наливала в деревянную чашку горячих щей".
На толкучем рынке никто не был застрахован от самого наглого и ловкого обмана: покупал одно, а домой принес другое, примеривал вещь крепкую, а оказалась в дырах. Н.Поляков - московский писатель 1840-1850-х годов сравнивает торговцев толкучего рынка со всемирно известным тогда фокусником Пинетти и отдает им пальму первенства перед иностранной знаменитостью. Однако Поляков предлагает взглянуть на рынок и с другой - "светлой" стороны: "Впрочем, для людей, небогатых средствами, толкучий рынок - сущий клад: здесь бедняки и простолюдины приобретают для себя одежду и обувь за весьма умеренную или дешевую цену, а в так называемом общем столе, устроенном на скамеечках и на земле под открытым небом, получают завтрак, обед или ужин, состоящий из щей, похлебки, жареного картофеля и пр. за три, четыре и пять копеек серебром... Тут же находится подвижная цирюльня, заключающаяся в особе старого отставного солдата, небольшой скамеечки, на которой бреют и подстригают желающих, с платой: за бритье одна копейка серебром, а за стрижку три копейки. Все это очень просто, свободно, удобно, просторно, дешево и сердито".
Описание Н.Полякова относится к 1850-м годам, ко времени, которое изображено на литографии Э.Лилье. В последующие десятилетия нравы ожесточались, толкучий рынок становится злее. Гиляровский описывает финал дешевой покупки: "В семидесятых годах еще практиковались бумажные подметки, несмотря на то, что кожа сравнительно была недорога, - но уж таковы были девизы и у купца и у мастера: "на грош пятаков" и "не обманешь - не продашь".
Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря "зазывалам" было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы по лужам в дождливую погоду - глядь, подошва отстала и вместо кожи - бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку... "Зазывалы" уж узнали, зачем, и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам...
- Ну, ну, в какой лавке купил?
Стоит несчастный покупатель, растерявшись, глядит - лавок много, у всех вывески и выходы похожи и у каждой толпа "зазывал"...
Заплачет и уйдет под улюлюканье и насмешки..."
Но если рынок внутри Китайгородской стены служил удовлетворению материальных запросов, то снаружи, на Лубянской площади, в 1850-1860 годах во время Великого поста происходил торг, собиравший любителей и поклонников охоты, жертвовавших своей страсти любыми материальными выгодами и испытывавших от нее духовное удовлетворение.
"Охотный торг" на Лубянке в своих воспоминаниях описал известный московский артист Н.И.Богатырев: "На этот торг вывозились меделянские, овчарные, борзые, гончие и иных пород собаки, выносились голуби, куры, бойцы-петухи и иная птица. Здесь же в палатках продавались певчие птицы и рыболовные принадлежности. В то время, о котором я говорю, крепостное право только что кончилось; помещики еще не успели разориться и жили еще на барскую ногу. У многих были превосходные охоты, и они вывозили эти охоты как тогда говорили, на Лубянку - не столько для продажи, сколько напоказ. Любопытно было смотреть на этих ловчих, доезжачих, выжлятников и прочих чинов охоты. В казакинах, подпоясанные ремнями, с арапниками в руках, они напоминали какую-то "понизовую вольницу", с широким разгулом, с беспредельною удалью, где жизнь, как и копейка, ставилась ребром.
Любопытно было также заглянуть в находившийся вблизи "низок", то есть трактир. Пропитанный дымом, гарью, "низок" этот бывал битком набит народом; потолок в "низке" весь был увешан клетками с певчими птицами. Гвалт стоял невообразимый: народ без умолку говорит, в клетках орут зяблики, чижи, канарейки, из-под столов петухи горланят, стучат ножами, чашками, визжит не переставая блок двери - просто ад кромешный".
Характерный эпизод, подсмотренный на охотничьем торге, описал в очерке "Московские базары" Н.Поляков.
"Вот какой-то мужик несет старое заржавленное ружье, у которого потерян замок и изломана ложа.
- Эй, почтенный, земляк, продаешь, что ли? - спрашивает какой-то русак в синем халате, идущий вдвоем с приятелем.
- Продаю, купите.
- А дорого?
- Два целковых.
- Два целковых! А что, дешевле возьмешь?
- Да на что тебе такую дрянь! - замечает товарищ русака. - Вишь, все изломано, гроша медного не стоит!
- Ты не знаешь, - возражает в свою очередь покупающий приятелю, нужно... Ну, любезный, хошь полтинник, возьми деньги, а больше не дам, не стоит!
- Не стоит!.. Нет, полтинник как можно, ружье отличное.
- Ну, отличное, ложа сломана, да и замка нет.
- Замка нет... Важное дело! - замечает продавец. - Замок-то стоит и новый-то три гривенника. Полтора целковых возьму!
- Да на что тебе дрянь экую, брось, пойдем! - продолжает приятель.
- Нет, брат, ты не знаешь толку в этом деле... Вещь хорошая, а в доме нужная...
- Да на что нужная-то?
- На всякий случай... Ну, земляк, вот три четвертака, а уж больше ни копейки! Пойдем!
- Ведь дешево! Да уж что с вами делать, извольте - вещь-то богатая; на охотника ружье-то сто рублев стоит...
- Сто?!
- Именно так.
- Да, снова, может, и стоило, и мы с тобой смолода-то получше были...
- Ну на что ты купил экую дрянь, прости Господи; ну куда оно годится? Ты же сам и стрелять не умеешь... На что оно тебе?
- Выучусь и стрелять. Мне, брат, давно хотелось выучиться стрелять, я сколько лет добивался этой штучки...
- Да из него и стрелять-то нельзя, вишь - все испорчено.
- Ничего, все равно; приеду в деревню, повешу в избе на стену: по крайности, всякий видеть будет, что у меня ружье есть, что, значит, и я стрелять умею, да только не хочу, вот что...
Говоря это, приятели отправились в ближайшую харчевню, вероятно, с целью спрыснуть дешевую покупку".
В 1870-е годы "Охотничий торг" перевели на Трубную площадь, а в конце 1880-х годов ликвидировали толкучку на Площади и открыли новый толкучий рынок в Садовниках возле Устьинского моста. После этого, как пишет Гиляровский, "Шипов дом принял сравнительно приличный вид". Сломали его только в 1967 году, на его месте разбит сквер. Ломали его долго и трудно, был он толстостенный и крепкий и, наверное, мог бы простоять лет полтораста - еще столько же, сколько стоял.
Земля по северной стороне Лубянской площади, напротив Никольской башни, в 1870 - 1880-е годы принадлежала также одному из московских оригиналов - богатому тамбовскому помещику Николаю Семеновичу Мосолову. Человек одинокий, он жил один в огромной квартире главного корпуса, а флигеля и дворовые строения сдавались под различные заведения. Одно занимало Варшавское страховое общество, другое - фотография Мебиуса, тут же был трактир, гастрономический магазин. В верхних этажах находились меблированные комнаты, занятые постоянными жильцами из бывших тамбовских помещиков, проживавших остатки "выкупных", полученных при освобождении крестьян. Старики помещики и не оставившие их такие же дряхлые крепостные слуги представляли собой странные и абсолютно чуждые новым временам типы. Гиляровский вспоминает тамбовскую коннозаводчицу Языкову, глубокую старуху, с ее собачками и двумя дряхлыми "дворовыми девками", отставного кавалерийского подполковника, целые дни лежавшего на диване с трубкой и рассылавшего старым друзьям письма с просьбами о вспомоществовании... Совсем прожившихся стариков помещиков Мосолов содержал на свой счет.
