Питер Акройд - Лондон: биография
Костюм, однако, мог служить и подспорьем для обмана. Один знаменитый разбойник сбежал из Ньюгейтской тюрьмы, «переодевшись продавщицей устриц»; Мэтью Брамбл, персонаж «Путешествия Хамфри Клинкера» Смоллетта, замечает, что в Лондоне порой простые рабочие скрывают свой статус, «одеваясь как высшие по положению». Босуэлл, напротив, любил играть «низкие» роли; он рядился «мерзавцем» или солдатом и вел себя на улицах и в тавернах соответственно образу — покупал услуги проституток и развлекался иными способами. Лондон восхищал Босуэлла именно тем, что позволял ему надевать разнообразные маски и убегать с их помощью от своего собственного «я». Не оставалось, как писал Мэтью Брамбл, «никаких различий, никакой субординации», что в точности соответствует столь характерному для Лондона сочетанию эгалитарности и театральности.
Лондон — подлинный театр, причем то с живыми, а то и с мертвыми актерами. В 1509 году, когда по Чипсайду везли тело Генриха VII, на катафалк была водружена восковая фигура его монаршей персоны, облаченная в парадные королевские одежды. Похоронные дроги были окружены плачущими священниками и епископами, а сзади с горящими свечами шли процессией придворные в количестве шестисот человек. Это был своего рода погребальный парад, какими Лондон всегда славился. Похороны герцога Веллингтонского в 1852 году были не менее картинными и роскошными, и очевидец описывает их в сугубо театральных выражениях: по его словам, темный фон, оживляемый яркими пятнами, производит «необычное и чрезвычайно сильное впечатление»; особенно красочен был алый мундир гвардейца-гренадера, «резко контрастировавший с траурным убранством вокруг».
Для торжеств по случаю прибытия зарубежного монарха, рождения принца или военной победы город украшал себя весьма пышно. В 1501 году, когда в Лондон прибыла Екатерина Арагонская, ее встретили раскрашенными деревянными замками на каменных фундаментах, колоннами и статуями, фонтанами и искусственными горами, механическими подобиями зодиака и специально возведенными зубчатыми стенами. Жажду зрелищ, присущую лондонцам на протяжении многих столетий, невозможно переоценить. В 1415 году, вернувшись после победы при Азенкуре, Генрих V увидел перед въездом на Лондонский мост две гигантские фигуры; на самом же мосту «бесчисленные отроки изображали ангельское воинство, одетые в белое, с блестящими крыльями, а волосы их были украшены ветвями лавра»; питьевой фонтан на Корнхилле был увенчан шатром алого цвета, и там, когда монарх приблизился, «воробьи и другие малые птицы» были во множестве выпущены на волю. У такого же фонтана на Чипсайде девицы, наряженные исключительно в белое, «из чаш, которые держали в руках, выдували на короля золотые лепестки». Изображение солнца, «сияющего превыше всякой твари», было водружено на трон, а «окружившие его ангелы пели и играли на музыкальных инструментах всех родов». При последующих монархах корнхиллский и чипсайдский питьевые фонтаны украшались деревьями, гротами и искусственными холмами, там текли молочные и винные ручьи, улицы увешивались гобеленами и парчой. Как пишет Агнес Стрикленд в одной из первых биографий Елизаветы I, «весь Лондон того времени заслуживает сравнения со сценой». Сходным образом один немецкий путешественник отметил, что во время коронации Георга IV король «должен был принимать позы, как главный актер в рождественском представлении»; королевское облачение «разительно напомнило мне костюмы в спектаклях на исторические сюжеты, которые здесь так хорошо ставят».
Есть и другой вид театра, который представляется сродным натуре города. Сами улицы были постоянно действующей ареной, на которой выступали, к примеру, торговцы, особой скороговоркой расхваливавшие свои товары и зачастую собиравшие внимательную аудиторию. Театры XVI века строились с тем расчетом, чтобы сцена глядела на юг и актеры освещались наилучшим образом; порой, однако, на людных улицах Лондона мимика и жесты актеров менее профессиональных были освещены столь же ярко. Уличные труппы разыгрывали сцены на исторические сюжеты. Сохранились фотографии XIX века, где сняты актеры уличного театра; они бедны и, пожалуй, не безупречно чисты на вид, но на них украшенные блестками трико и сложные костюмы, и стоят они перед ярко раскрашенными задниками. В начале XX века сцены из романов Диккенса разыгрывались на открытых повозках в тех самых местах города, где происходило их действие.
Диккенсу, возможно, это понравилось бы — ведь сам он весь Лондон превратил в подмостки громадного символического спектакля; во многом его драматическое воображение сформировалось посещением театров различного рода, которых в годы его юности было множество — в особенности дешевых балаганчиков, мюзик-холлов и маленьких театриков вокруг театра «Друри-лейн». В одном из них он увидел «пантомиму» (комическое музыкальное представление на сказочный сюжет) и «отметил, что статисты, изображавшие лавочников, уличную толпу и так далее, были лишены всякой условности и необычайно правдоподобны». Он имеет в виду то обстоятельство, что простые лондонцы — главным образом молодые — часто готовы были заплатить, лишь бы им позволили выйти на сцену в новой пантомиме или в новом спектакле по последней городской драме. Его современник Теккерей в «Ярмарке тщеславия» упоминает о двух юных лондонцах, имеющих «склонность к изображению театральных типов». В сходном духе почти каждая улица Лондона в свое время становилась предметом драматургического внимания — от «Невинной девушки с Чипсайда» до «Калеки с Фенчерч-стрит», от «Заправилы с Биллингсгейтского рынка» до «Ладгейтских влюбленных», от «Даугейтского дьявола» до «Ньюгейтского арапчонка». В спектаклях по этим пьесам, как и по «Варфоломеевской ярмарке» Джонсона, зрители видели тот театр, который отражал природную суть их бытия и природную суть самого города. По сюжету пьесы эти были, как правило, жестокими и мелодраматическими, но это-то и позволяло им создавать верный образ кипучей городской жизни.
В свою очередь, сама лондонская жизнь могла превращаться в уличный театр — театр зачастую непроизвольный и порой трагический. Люди бедные — а бездомные в особенности — не могут притязать на тайну частной жизни, и, как заметил Гиссинг в романе «Преисподняя» (1889), «происходящие между ними сцены нежности и ярости должны большей частью разыгрываться на людях», так что вопли и перешептывания их явственно слышны посторонним.
Глава 15[27]
Театральный город
Сегодня налицо весьма ясные свидетельства, говорящие о том, что в Лондоне некогда существовал древнеримский театр; он был расположен к юго-западу от нынешнего собора Св. Павла и всего на 150 с небольшим футов восточнее того места близ Паддл-Дока, где ныне находится театр «Мермейд» («Русалка»), Имеются также данные о том, что в 1567 году действовал театр в Уайтчепеле; он располагался за городскими воротами Олдгейт на небольшом от них расстоянии, высота его сцены составляла примерно пять футов, и здание было оборудовано галереями для зрителей.
Несколько позднее возник «Театр» в полях Шордича. Он был построен из древесины и крыт соломой; сооружение было охарактеризовано как «превосходный дом для зрелищ, возведенный в Полях». Там исполнялись «Доктор Фауст» Марло и «Гамлет» Шекспира. «Театр», безусловно, пользовался популярностью — ведь год спустя в двухстах шагах от него появился еще один театр; он получил название «Куртина», превратившееся много позже в «Зеленый занавес»[28], что соответствует цветному изображению на его фасаде. Театры, подобно тавернам и лавкам, ярко рекламировались, чтобы привлечь внимание горожан.
Эти два театра стали своего рода образцом для их более знаменитых потомков, которые сыграли такую важную роль в культуре елизаветинской эпохи. Все эти театры (за исключением «частного» театра Блэкфрайарс) находились вне городских стен, а два из них, расположенные на северных полях, были сооружены на земле, ранее принадлежавшей монастырю Холиуэлл; название наводит на мысль, что где-то рядом в свое время был «святой источник» («holy well»). Возможно, театры нарочно строили там, где раньше разыгрывались священные действа. Той же причиной может объясняться возникновение театра на месте старинного доминиканского монастыря Блэкфрайарс. Лондонцы всегда знали и учитывали топографию своего города и его окрестностей, и поэтому во многих случаях и во многих сферах жизни та или иная деятельность оказывается привязана к тому или иному месту. Где находился «theatrum» XII века, нам неизвестно, но предположение о том, что он располагался там же, где в 1580-е и 1590-е годы возникли «Роза», «Лебедь» и «Глобус», выглядит во всяком случае разумным.
Истоки ранней театральной архитектуры уже становились предметом размышлений, и высказывалась мысль, что она взяла за образец оборудованные галереями внутренние дворы гостиниц, где давали представления бродячие труппы менестрелей и актеров. Такие гостиницы назывались «inn-playhouses» («гостиницами-театрами»); на Грейсчерч-стрит их было две («Колокол» и «Скрещенные ключи»), еще одна находилась на Ладгейт-хилле. Она называлась «Belle Sauvage», то есть «Прекрасная дикарка», и, подобно другим, вскоре приобрела отчетливо скверную репутацию. В 1580 году указом Тайного совета лондонским властям было предписано «изгнать актеров из города» и «снести балаганы и игорные дома в пределах, на которые распространяются вольности города Лондона», поскольку присутствие актеров поощряет «безнравственность, азартные игры, невоздержанность… мятежи учеников». Иными словами, театр может спровоцировать беспорядки, которые, кажется, постоянно тлели под поверхностью городской жизни. Он также увеличивал риск распространения двух страшных лондонских бедствий — огня и эпидемий.
