Евгений Тарле - Отечественная война 1812 г. Сборник документов и материалов

Поелику ныне осеннее время наступает, через что движения большою армиею делаются совершенно затруднительными, наиболее с многочисленною артиллериею, при ней находящеюся, то и решился я, избегая генерального боя, вести малую войну, ибо раздельные силы неприятеля и оплошность его подают мне более способов истреблять его, и для того, находясь ныне в 50 верстах от Москвы с главными силами, отделяю от себя немаловажные части в направлении к Можайску, Вязьме и Смоленску. Кроме сего, вооружены ополчения Калужское, Рязанское, Владимирское и Ярославское, имеющие свои, направления к поражению неприятеля.

После славного сражения при Бородине неприятель столько потерпел, что и доселе исправиться не может и потому ничего противу нас не предпринимает. Корпус ген. Милорадовича находится впереди армии и: имеет перед собою неаполитанского короля с большею частью кавалерии французской и тремя дивизиями пехоты..

Материалы, т. XVIII, стр. 95–96.

Из воспоминаний П. Н. Свистунова о настроении среди офицеров в Тарутинском лагере.

… В 1812 г. в Семеновском полку, стоявшем на биваках, под Тарутиным, в то время как маршал Лористон неоднократно навещал в Легашовке кн. Кутузова, для переговоров: о мире, оказавшихся впоследствии удачною хитростью русского главнокомандующего, мысль о готовившемся будто бы унизительном для России мире до того взволновала молодых офицеров, что они дали себе слово не прекращать борьбы с врагом, образовать партизанские отряды и, с помощью крестьян, преследовать неприятеля, пока он не покинет русской земли. Патриотический восторг был таков, что полковник Александр Александрович Писарев, командир 3-го баталиона. пользовавшийся общим уважением в полку, увлекся наравне с молодыми офицерами благородною, хотя и несбыточною, мечтою и подал им руку в знак сочувствия.

Р. А., 1871, стлб. 337–338.

Из записок Я. Я. Муравьева о Тарутинском лагере.

Пока неприятель таким образом изнемогал, наша армия поправлялась. Продовольствие у нас было хорошее. Розданы были людям полушубки, пожертвованные для нижних чинов из разных внутренних губерний, так что мы не опасались зимней кампании. Конница наша была исправна. Каждый день-приходило из Калуги для пополнения убыли в полках по 500, по 1000 и даже по 2 тыс. человек, большей частью рекрут. Войска наши отдохнули и несколько укомплектовались, так что при выступлении из Тарутинского лагеря у нас было под ружьем 90 тыс. регулярного войска. Числительностью, однако же, мы были еще гораздо слабее французов, и нам нельзя было рисковать генеральным сражением, но можно было надеяться на успехи зимней кампании, в холода и морозы, которых неприятель не мог выдержать.

Тарутинский лагерь наш похож был на обширное местечко. Шалаши выстроены были хорошие, и многие из них обратились в землянки. У иных офицеров стояли даже избы в лагере, но от сего пострадало с. Тарутино, которое все почти разобрали на постройки и топливо. На реке завелись бани, по лагерю ходили сбитеньщики, приехавшие из Калуги, а на большой дороге был базар, где постоянно собиралось до тысячи человек нижних чинов, которые продавали сапоги и разные вещи своего изделия. Лагерь был очень оживлен. По вечерам во всех концах слышна была музыка и песенники, которые умолкали только с пробитием зари. Ночью обширный стан наш освещался множеством бивуачных огней, как бы Звезд, отражающихся в пространном озере..

Р. А., 1885, № 3, стр. 364.

1812 г. октября 6.—Из «Краткою журнала военных действий» о сражении при Тарутине.

Октября 6. Армия, вышед из позиции своей при с. Тарутине, атаковала правым флангом, бывшим под начальством хен. — от кав. барона Бенигсена, корпус армии неприятельской в 50 тысячах, состоявший под командою короля Неаполитанского и расположенный при реке Чернишне, следующим образом: еще до света войска 2-го, 3-го и 4-го пехотных корпусов, 10 казачьих полков, с подкреплением четырех — легкой кавалерии, в совершенном порядке и тишине достигали в назначенные им пункты, между тем как остальная часть армии последовала их движению вперед по большой дороге. На рассвете с таковым же порядком, прошед лес, отделявший нас от неприятеля, устремились на него казаки под командою ген.-м. гр. Орлова-Денисова, бывшие даже в тылу левого неприятельского крыла, и вышесказанные пехотные корпуса ударили столь быстро на беспечного неприятеля, что он, долго не державшись, предпринял ретираду, которая скоро потом сделалась бегством. Легкие наши войска с артиллериею, подкрепляемые конницею и пехотою, преследовали отступающего в большом беспорядке неприятеля за с. Вороново. Потеря его в сей день состоит за IV2 тыс. пленными, в том числе ген. Дери, до 2500 человек на месте оставленными, одного почетного штандарта 1-го Кирасирского полка, 38 орудий, 40 зарядных ящиков, всего 0603а, между, коими находился и 0603 Неаполитанского короля. Наша же потеря не превышает 300 человек убитыми и ранеными, но чувствительна смерть храброго и достойного ген.-л. Багговута, убитого ядром с начала действия, когда он обходил неприятельский левый фланг.

Засим, армия вошла в прежнюю позицию при Тарутине. Авангард остался при Чернишне, главные казачьи посты находятся в Львове, Богоявленском, Троицком, а средоточие их в с. Спас-Купля, передовые же пикеты расположены пред Вороновым.

Материалы, т. XV, стр. 41.

Попытки Наполеона вступить в мирные переговоры

1812 г. ноября … — Из письма И. В. Тутолмина Н. И. Баранову из Москвы о свидании с Наполеоном.

Милостивый государь Николай Иванович!

…5-го числа в 2 часа Наполеон поехал по городу смотреть «свои злодеяния, по набережной доехал до Воспитательного дома, спросил: «Что это за здание?» — Ему сказали: «Воспитательный дом». — «Почему он не горел?» — «Его избавил оного начальник своими подчиненными». Тут же на месте послал ко мне ген. — интенданта всей армии гр. Дюмаса (я прежде с ним виделся); прискакал в дом, спросил: «Где ваш генерал?» Я был в бессменной страже. Подошел к нему: «Что вам угодно?» — «Я прислан к вам от императора и короля, который вашего превосходительства приказал благодарить за труд и за спасение вашего Дома, притом е. и. величеству угодно с вами лично познакомиться». Я, поблагодаря, принял равнодушно, но тем очень был обрадован, что весь Дом оным окуражился.

6-го числа в 12 часов приехал ко мне от императора статс-секретарь Делорн; я встречаю его; он мне говорит, что прислан от государя просить, чтоб я был к нему. Присланного я знал в Москве назад 5 лет, который у Александра Дмитриевича Хрущова ежедневно бывал; поцеловались, посадя его, стали говорить, как знакомые. Я обрадовался, что он по-русски говорит как русский, расспрашивал про все семейство Хрущова, наконец, взял меня за руку, сказал тихо: «Поедем, чем скорее, тем ему приятнее». Сели на дрожки, а его верховую — за нами. Приехали в Кремль; он, введя меня в гостиную, подле большой тронной. Тут много армейских и штатских, все заняты. Не более десяти минут отворил Делорн двери. «Пожалуйте к императору». Я, войдя, Делорн показал (sic!): «Вот государь». Он стоит промеж колонн у камина. Я большими шагами, не доходя, в десяти шагах сделал ему низкий поклон; он с места подошел ко мне и стал от меня в одном шагу. Я зачал его благодарить за милость караула и за спасение Дома. Он мне отвечал: «Намерение мое было сделать для всего, города то, что я теперь только могу сделать для одного вашего заведения. Скажите мне, кто причиною зажигательства Москвы?» На сие я сказал: «Государь, может быть, начально зажигали русские, а впоследствии французские войска». На то сердито отозвался: «Неправда, я ежечасно получаю рапорты — зажигатели русские, но и пойманы, на самом деле доказывают достаточно, откуда происходят варварские повеления чинить таковые ужасы; я бы желал поступить с вашим городом так, как поступал с Веною и Берлином, которые и поныне не разрушены; но россияне, оставивши сей город почти пустым, сделали беспримерное дело: они сами хотели предать пламени свою столицу и, чтоб причинить мне временное зло, разрушили созидание многих веков; я могу оставить сей город, и весь вред, самим себе причиненный, останется невозвратным; внушите о том императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны таковые злодеяния; я никогда подобным образом не воевал; воины мои умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска до Москвы я более ничего не находил, как один пепел». Потом спросил меня, известно ли мне, что в день вшествия французского войска в столицу выпущены были из темниц колодники, и правда ли, что полиция с собою увезла пожарные трубы. На сие я сказал, что я слышал. Отвечал мне на сие, что дело сие не подлежит никакому сомнению.

Я с ним обо всем полчаса говорил. Он стоял на одном месте, как вкопанный. Фигура его пряма, невелик, бел, полон, нос с маленьким горбом, глаза сверкают, похож больше на немецкое лицо, широко плечист, бедры и икры полные. Отпустя меня, подтвердил еще, чтоб я о сем писал к своему императору Александру и послал бы рапорт чрез одного из своих чиновников, которого он велит препроводить до своих форпостов, что я и исполнил — отправил 7 сентября, но ответа не имел; а как неприятель оставил Москву, то от государыни и Рухин мой возвратился ко мне…