Сотворение мифа - Сергей Эдуардович Цветков
И вот теперь Миллер обратился к Бюшингу с просьбой до отъезда в Петербург помочь ему в поисках подходящего кандидата.
У Бюшинга тоже нет на примете никого, кто бы отвечал запросам Миллера. И всё же он с готовностью берётся исполнить дружеское поручение. Одного за другим он опрашивает своих коллег, не укажут ли они на честолюбивого студента с авантюрными наклонностями. Те пожимают плечами в ответ, как вдруг профессор Михаэлис заявляет, что, кажется, знает нужного человека.
Шлёцер, приглашённый к Михаэлису для беседы, конечно, ошеломлён услышанным, а ещё больше тем, что обожаемый учитель настойчиво подталкивает его в направлении Петербурга, подкрепляя свои убеждения теми же доводами, какими Шлёцер приводил сам себе в Стокгольме, когда составлял записку Стахиеву. План экспедиции на Восток, говорит Михаэлис, не только может быть легко соединён с новым проектом путешествия в Россию, но даже выиграл бы от этого. Новизна маршрута придаст этой поездке особенный интерес, само путешествие совершится удобнее и безопаснее, потому что, без сомнения, русская Академия, а, быть может, и русское правительство окажет Шлёцеру покровительство. Влияние же России при стамбульском дворе доставит ему выгоды, какими не пользовался ни один европейский путешественник.
Совершить далёкое путешествие, имея в виду ещё более дальнее? К этому Шлёцер готов. Его смущает лишь то, что, приняв предложение Миллера, он поставит свой проект в зависимость от чужой воли. Ведь он уже недалёк от цели. Шестилетние усилия по сбору средств на путешествие принесли плоды. В настоящее время он владеет капиталом в размере 200 червонцев, и в его планах за короткий срок удвоить или даже утроить его. Ещё два-три года, и он сможет пуститься в путь за свой счёт.
Но слово Михаэлиса имеет над Шлёцером неоспоримую власть. К тому же из головы у него не выходит пример Карстена Нибура. Имя этого ровесника Шлёцера было у всех на слуху. Ничем не примечательный выходец из крестьянской семьи, Нибур с грехом пополам изучал в Гёттингене математику и геометрию, как вдруг увлёкся картографией и уехал в Данию, где присоединился к экспедиции, снаряжённой королём Фредериком V для исследования природы, этнографии и экономики Египта, Сирии, Аравии и Ирана. Не далее, как в январе 1761 года Карстен Нибур и его спутники отплыли из Копенгагена, держа курс в египетскую Александрию. Событие это широко освещалось в прессе[4].
Это ли не вдохновляющий образчик благодетельного сотрудничества науки и власти? И разве умный человек при посредстве влиятельных покровителей не сможет склонить к тому же русское правительство?
Шлёцер отправляется к Бюшингу, и они ударяют по рукам: за сто рублей годового жалованья Шлёцер берётся учить детей Миллера и помогать ему в учёных занятиях. Скромное вознаграждение не смущает его. Он уверен, что со своими трудолюбием и эрудицией в короткое время создаст себе приличное положение в Петербурге.
14 марта Шлёцер пишет Миллеру обстоятельное послание с изложением своего послужного списка, упоминанием о беседе со Стахиевым и подробным описанием «апокалипсиса» (как он сам называет свой план путешествия на Восток). Ему важно, чтобы его наниматель хорошенько усвоил, что имеет дело не с бедным студентом, ищущим заработка в чужих странах, а с человеком, имеющим перед собой даже не цель, а — высокое предназначение. Впрочем, он заверяет Миллера, что готов со всем усердием заниматься русской историей не только до восточного путешествия, но и после возвращения. Пока же он просит позволения отложить отъезд до конца лета, чтобы закончить все дела в Гёттингене и лучше подготовиться к новым занятиям в Петербурге.
Миллер в ответном письме соглашается на отсрочку, а относительно путешествия уверяет, что для него «в России легко встретится случай». В августе он присылает деньги на дорогу — десять червонцев. Шлёцер про себя презрительно хмыкает: «Петербургский сапожник не выслал бы меньше подмастерью, которого выписал из Германии!» Жаловаться, однако, не на что, сумма вполне соответствует оговорённому жалованию.
19 августа наступает день отъезда из Гёттингена. Простившись с Михаэлисом, Шлёцер отправляется в Любек. Там его ждёт последнее искушение. Местный синдик[5] и соборный настоятель Дрейер, который познакомился со Шлёцером во время его проживания в Любеке зимой 1758–1759 годов, неожиданно предлагает ему место профессора философии и филологии в только что основанном университете в Бютцове. По его словам, Шлёцеру нужно отказаться от путешествия в Россию и иметь терпение дождаться благоприятного решения герцога Мекленбургского, которое Дрейер как один из его ближайших советников готов гарантировать.
Но Шлёцер остаётся непоколебим. Ехать, ехать в Россию, а там, если Богу будет угодно, — в Аравию или даже в Персию, Индию, всё равно! Главное, поскорее очутиться в одной из восточных стран, а там уж он сумеет выстроить нужный ему маршрут.
15 сентября он устраивает последние дела — едет в Гогенлоэ проститься с матерью и оставляет на её имя в любекском торговом доме восемьсот марок.
Остаётся найти надёжное судно. Ежегодно между Любеком и Петербургом совершается сто рейсов. Но морской сезон близится к завершению, зафрахтованные корабли в порту Травемюнде исчисляются единицами. Шлёцер выбирает шхуну капитана Иоганна Граапа. Это общительный рослый силач. Цепкое пожатие его клешни может выдержать не каждый, и он, смеясь, рассказывает про то, как недавно на радостях так сердечно пожал руку своей невесте, что та в течение двух недель должна была лечить мазями образовавшуюся гематому. Вместе с тем он чрезвычайно любезен и просит за свои услуги приемлемую сумму.
Однако покинуть порт не так-то просто. Жестокий норд-ост сутками напролёт не позволяет судам взять курс на восток. Лишь в ночь на 21 сентября ветер стихает, и с рассветом капитан Граап приказывает начать погрузку. К вечеру корабль под завязку набит бочками, тюками и ящиками.
В назначенный час Шлёцер приезжает в порт, но его багаж запаздывает. Большой дорожный сундук, втащенный на борт в последний момент, матросы оставляют на палубе, привязав верёвками за оба борта.
