Борис Башилов - Легенда, оказавшаяся правдой
Поэтому факты, приводимые С. Мельгуновым в книге «На путях к дворцовому перевороту» в главе «Масоны», о роли русских масонов в подготовке Февральской Измены, приобретают особое значение. Эти акты приводит не русский «черносотенец», а русский «прогрессивный интеллигент», который сам признается, что раньше он не верил, что русское масонство ведет тайную подрывную работу против царской власти.
«В широких общественных и литературных кругах, — пишет С. Мельгунов, — так привыкли к фантасмагории о жидо-масонской интриге, которая творилась создателями всякого рода «Протоколов Сионских Мудрецов», что с недоверием относится к факту существования масонских организаций в дореволюционной России. Загадочное явление казалось мифом и легендой, и вдруг это оказывается действительностью. Такую метаморфозу испытал в эмиграции обозреватель «Сегодня» г. Вольский, прочитав новую книгу Щеголева «Охранники и авантюристы», в одной из глав которой воспроизводятся донесения кол. асессора Алексеева, посланного в 1910 году в Париж Департаментом полиции для изучения масонства и связей русских масонов с западно-европейскими братьями. Нашему обозревателю никогда не приходило в голову, что под «черносотенной романтикой», под всем этим «вздором» может оказаться реальная подкладка.
Прочитав еще воспоминания Бонч-Бруевича в «Звезде» о Кропоткине, автор нашел новое подтверждение того, чему раньше верилось с трудом. Значит, интерес Департамента полиции к масонским делам был не праздный и не случайный! То, что раньше встречалось с насмешкой, получило ныне серьезный смысл. Масонство оказалось «большой революционной силой».
Упорные уверения всех выдающихся и рядовых членов Ордена Р. И., что политические замыслы мирового масонства — это сплошной маниакальный бред антисемитов и черносотенцев достигли своей цели — усыпили бдительность и иерархов Православной Церкви и правящих кругов. В царствование Императора Николая II, мало кто придавал значения политической деятельности масонства и тех, кто, скрываясь в тени, руководил им.
«ТЕОРЕТИЧЕСКИ РАЗДРАЖЕННОЕ СЕРДЦЕ»
Масоны — это прекраснодушные чудаки, разыгрывающие смешные обряды в своих ложах, полуманьяки, полуфантазеры.
«Неудивительно, — пишет Г. Аронсон, в одной из четырех статей «Масоны в русской политике», напечатанных в 1959 г., в еврейской газете «Новое Русское Слово», — что многие краем уха слышавшие о масонах берут под сомнение самый факт их существования, во всяком случае не без недоумения встречают сообщения об их роли.
— Как? Масоны? — говорят они.
— Мы знаем в годы первой мировой войны о распутинской клике, имевшей связи при царском дворе, мы слышали о великих князьях и генералах, пытавшихся уговорить Двор пойти на компромисс с Государственной Думой. Широко известно было о политических домогательствах кадет, о выступлениях трудовиков и социал-демократов.
В газетах мелькали имена ведущих русских политиков: А. И. Гучкова, П. Н. Милюкова. Но о масонах ничего не приходилось ни слышать, ни читать. Может быть, только о… «жидо-масонах», об этой фантасмагории, сочиняемой в черносотенной печати и в тайной полиции, над которой принято было смеяться?» И над которым всегда смеялись и издевались…
Про всех членов Ордена Р. И. можно сказать то, что сказал следователь в «Преступлении и Наказании»:
— «Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце».
И каждого отдельного настоящего русского интеллигента можно охарактеризовать так же словами, которыми Достоевский характеризует Шатова, как «одно из тех русских идеальных существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит собой, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившихся на них и наполовину уже совсем раздавившем их камнем».
Теоретически раздраженное сердце превращало русского интеллигента в тупого, беспредельного фанатика, который воображал, что он единственный, который съел самую прекрасную политическую и социальную идею, но жестокая правда состояла в том, что не он съел идею, а идея съела его.
Фанатизм порождал крайнюю нетерпимость ко всем инакомыслящим, следствием которой были нескончаемые «идейные войны» между сторонниками разных европейских идей, ибо как метко выражался Ив. Солоневич, в их «уме свирепствовал кабак непрерывно меняющихся мод».
Вот племя! всякий черт у них барон!И уж профессор — каждый их сапожник!И смело здесь и вслух глаголет он,Как пифия, воссев на свой треножник!
Фанатическое доктринерство исключало возможность серьезной полемики. Идейная полемика отдельных направлений Ордена Р. И. между собой и представителей этих идейных направлений с представителями русского образованного общества, как метко сравнивает Андреевич в «Опыте фил. рус. литературы», всегда напоминала разговор турка с русским солдатом. Когда кончал говорить один, начинал говорить другой.
Но так как турок не понимал по-русски, а русский по-турецки, то никто из собеседников ничего не понимал. На протяжении всей своей истории Орден Р. И. вел всегда все идейные споры именно подобным образом.
Приходится ли после этого удивляться признанию Г. Федотова:
«Каждое поколение интеллигенции определяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начиная — на десять лет — новую эру.
Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения».
И я сжег все, чему поклонялся, Поклонился всему, что сжигал.
«За «идеалистами» — «реалисты», за «реалистами» — «критически мыслящие личности» — народники тож, за народниками — марксисты — это лишь основной ряд братоубийственных могил».
У всякого фанатика, исповедующего ту или иную теорию коренного переустройства мира, всегда отсутствует чувство предустановленной гармонии, чувство меры.
Всякий фанатик напоминает мне одну знакомую даму, на которую, как говорится в народе, по временам «находило». Однажды я застал Марью Ивановну за тем, что она пыталась вставить кочергу в замочную скважину, которая имелась в двери, ведущей в ее комнату.
— Что Вы делаете, Марья Ивановна, — спросил я.
— Как что, — с негодованием ответила она, — неужели вы не видите?
— Вижу, но удивляюсь!
— Напрасно! Я открываю ключем дверь в мою комнату.
— А не кажется ли вам, что ключ слишком велик для замочной скважины?
— Я всегда открываю им дверь, — упрямо ответила Марья Ивановна.
Фанатики обычно всегда поступают также, как и Марья Ивановна, с той только разницей, что Марья Ивановна только изредка заменяла ключ кочергой, фанатики же делают это всегда. Ключи, которыми они пытаются открыть двери в иной более лучший мир, всегда обычно очень странные. «Ибо люди становятся рабами своих порывов, — говорил Цицерон, как только они расстанутся с разумом; и малодушные уступают своей слабости, неосторожно устремляются в глубокие воды и не находят места, где бросить якорь».
НА ПУТЯХ ПРЕВРАЩЕНИЯ В… ТОЛПУ
I
Падение влияния религии, авторитета Самодержавия, расширившиеся в неимоверной степени процессы атомизации высших слоев общества все более и более превращали общество в … толпу.
Там где нет скрепляющих, объединительных религиозных и политических идей, а все «объединительные» идеи ставят своей целью разъединение существующего, там нет уже общества в обычном понимании слова, там есть толпа, которая разбежится в разные стороны, когда будет подорвана последняя скрепляющая идея.
О великой скрепляющей русской национальной идее — идее Третьего Рима, редко кто вспоминает. Все разветвления Ордена Р. И. и образованного общества охвачены поветрием революционности. Мания улучшения мира, известная у немецких психиатров под именем «мания вельтфербессер», охватывает чрезвычайно широкие круги, приняв характер одержимости.
Характернейшее состояние русского общества в царствование Имп. Николая II — это его всеобщая конфликтность. Каждый находится в идейном конфликте с кем-нибудь. У каждого в голове была своя Россия, понимаемая совершенно иначе, чем родными, соседями, сослуживцами и т. д. Всеобщих авторитетов, общих дорогих всем идей, привязанностей, симпатий не было. Каждый был сам себе философ, идеолог, историк, моралист, основатель своей собственной религии.
Каждая вновь организованная партия, общество, вскоре разъединялись, дробились, взаимоотталкивались. Процесс атомизации общества все разрастался.
