Неизвестен Автор - Заступница - Адвокат С В Каллистратова
Соня в 1917 г. сдала экзамены в Шелеховскую гимназию, носившую имя земляка рыльчан, известного мореплавателя Г.И.Шелехова (при этом чуть не провалилась по закону Божьему, - лишь из уважения к Василию Акимовичу его коллега поставил ей проходной балл), но учиться она начала уже в единой трудовой школе. Несколько утрируя, она так вспоминала о принятом тогда в начальных классах "предметном" методе обучения: "Если на уроке грамматики "проходили", как пишется слово "утка", то на следующем уроке, биологии, как утка живет и размножается, на уроке географии - где обитает, и т.д.". Порядки в школе тоже были своеобразные: прямо на уроке ученики жарили наловленных утром пескарей (очень хотелось кушать!).
Однако в целом школа была очень хорошей, так как в ней сохранился коллектив преподавателей гимназии. В мои школьные годы мама не раз рассказывала о прекрасном учителе Александре Николаевиче Выходцеве, чьи уроки математики она очень любила, о преподавателе истории и латыни Михаиле Ивановиче Архангельском, о преподавателе литературы Евгении Николаевиче Глебове, о сестрах Литке - Зинаиде Васильевне и Марте Васильевне, которые учили их французскому и немецкому языкам, о директоре школы Михаиле Ивановиче Тимонове (после Отечественной войны он 10 лет отсидел в лагерях). Но были и "шкрабы" (школьные работники), у которых учиться было нечему. Среди выпускников этой школы оказалось немало известных людей, например, физик академик Г.В.Курдюмов, заслуженная артистка РСФСР К.И.Тарасова, одноклассник Софьи Васильевны профессор истории В.В.Мавродин.
Когда Соне было двенадцать лет, семья Каллистратовых распалась. Василий Акимович отказался сложить с себя сан, и Зиновия Федоровна отреклась от мужа-священника. Старшая дочь порвала отношения с отцом еще в 1917 г. С 1919 г. она взяла мать, младших братьев и Соню на свое иждивение. Отец стал жить отдельно, у своих прихожан, дети навещали его, но их пути разошлись окончательно. Пример старших оказал влияние и на Соню. В четырнадцать лет она хотела вступить в комсомол, но времена уже изменились и ее, как поповскую дочку, не приняли. Впоследствии, в 1929 г., отца арестовали, но через некоторое время, когда уже вся семья уехала из Рыльска, выпустили. В 1930 г. он приезжал в Москву - повидать детей, потом его в Рыльске несколько раз навещал младший сын Миша, но в 1937 г. Василия Акимовича арестовали снова, и дальнейшая его судьба неизвестна. Софья Васильевна перед войной несколько раз посылала своей школьной подруге в Рыльск письма с просьбой узнать что-нибудь об отце, но никто ничего о нем не знал. В анкетах все дети писали: "...с 1917 г. семья порвала с отцом".
Гражданскую войну мать с младшими детьми, оставшимися с ней, пережили очень тяжело. В Рыльске много раз менялась власть. Явного предпочтения семья не отдавала никому: ни белым, ни красным. Софья Васильевна, как всегда с юмором, рассказывала мне: "Когда в дом врывались белые и требовали еды, кухарка Аннушка начинала бесконечно долго резать, ощипывать и жарить гуся. В это время белых выбивали красные, они с тем же требованием врывались в дом, и Аннушка довольно охотно кормила их уже готовым гусем". Но скоро всех гусей съели, Аннушка ушла, все вещи распродали, наступал голод. В 1922 г. умер младший брат - шестилетний Ванечка (а на год раньше в Крыму от тифа скончалась одна из старших сестер - любимица всей семьи Надя).
Жизнь Сони в эти годы в Рыльске ее школьная подруга описывает так: "Дом был большой, высокий, красиво обложен красным и белым кирпичом, но обстановка в доме была очень скудная. Я помню только две комнаты: в одной стояли две узкие железные кровати, покрытые чем-то вроде серых одеял; через нее входили в "зал" - большую угловую комнату с четырьмя окнами. Единственной обстановкой в ней был беккеровский рояль с круглым стулом перед ним. Около рояля стоял большой фикус в кадке, а у печки - кресло, очень старое, в котором сидела Зиновия Федоровна и слушала, как я пела, а Соня аккомпанировала... Соня любила играть "Шумку" Шуберта... Мы все тогда скудно жили, но куском хлеба скорее я делилась с Соней. Когда приходили в "Сокол" на гимнастику, я всегда разламывала свой ломоть пополам. А хлеб какой был - наполовину с викой, с торчащими костюльками от овса... Носили мы что попало, летом сами шили туфли из белого льняного полотна, на веревочной подошве. Соня летом ходила в одном платье, сшитом из настоящего мешка, - вырез "каре", расшитый крестом красными нитками, и по бедрам пояс. В школу в старших классах ходила в черной юбке и косоворотке и подстрижена была под мальчика. В последнем классе начала курить. Первую "самокрутку" для нее свернул ее одноклассник Виктор, ее первая детская любовь, которого она называла "буденовец со стальными глазами". Он был комсомольцем, переростком, учился плохо. Ходил для пущей важности в буденовке и говорил лишь о мировой революции. (Потом стал чекистом, несколько раз заезжал ко мне в гости, в Ленинград, вел себя как чванливый барин, а в конце 50-х спился)... Соня в школе всегда была лидером, особенно в старших классах. Бралась за любую общественную работу, всегда вызывалась делать доклады на политические темы. Она была совершенно бесстрашная". (Из личных писем Т.С.Хромых ко мне).
На фотографии выпускного класса Соня своей стрижкой и косовороткой разительно выделяется среди других рыльских девочек - в белых платьях, с длинными волосами, сережками в ушах.
Уже после смерти Софьи Васильевны Михаил Львович Левин, друг моего покойного мужа Юрия Михайловича Широкова, пересказал мне один разговор с ней о ее детстве. В конце 70-х гг. он зашел к нам на улицу Удальцова, где моя мама часто бывала. Меня дома не было, они втроем пили кофе на кухне, и разговор зашел о страхе. Миша Левин рассказывал о своем аресте в 1944 г., о допросах на Лубянке, о тюрьме, о том, как было страшно и как ему удавалось этот страх преодолевать. Юра говорил об альпинизме, критических ситуациях на восхождениях, чувстве беспомощности, когда рядом погибает друг. А Софья Васильевна рассказала примерно следующее: "Лет двенадцати я в каком-то сборнике историй из жизни выдающихся людей, в разделе "Военные", прочитала про французского маршала Анри Тюренна (XVII в.). Во время боя, когда над головой летели ядра, он, собираясь продвинуться вперед, в самое пекло, уговаривал себя, чтобы прогнать страх, такими словами: "Дрожишь, скелет?! Ты бы еще не так дрожал, если бы знал, куда я тебя сейчас поведу!" Я тогда выписала эту цитату в свою девчоночью тетрадь для афоризмов и с тех пор, когда становится страшно, всегда повторяю себе: "Дрожишь, скелет?!""
Б.Золотухин
Ее имя стало символом честной и бесстрашной адвокатуры
Вся ее жизнь - подвиг во имя торжества закона.
Петр Григоренко. Из обращения к адвокатам мира. 1982 г.
Долгие годы в нашей стране власти насаждали пренебрежительное отношение к профессии адвоката. В полицейском государстве, каким сделал страну Сталин, установленный им порядок требовал своих героев. В герои производились чекисты и сотрудники уголовного розыска - "непримиримые борцы" со шпионами, диверсантами, вредителями и спекулянтами, а в 60-80-е гг. - и с "идеологическими диверсантами" - немногочисленными смельчаками, отважившимися бросить открытый вызов лжи, лицемерию и насилию тоталитарного режима. На страницах газет и журналов слово "адвокат" можно было чаще всего встретить в пренебрежительных словосочетаниях "непрошенный адвокат" или "адвокат империализма". В те годы всерьез обсуждался вопрос, может ли настоящий советский адвокат защищать разоблаченного классового врага. Делалось все, чтобы признать адвокатуру профессией третьего сорта, внушить адвокатам комплекс их социальной неполноценности в социалистическом правосудии. Власти готовы были терпеть адвокатуру в уголовных делах, но в политических процессах ей отводилась чисто декоративная роль. Участие адвоката должно было демонстрировать внешнюю правовую благопристойность, служить процессуальной ширмой явного беззакония. Сегодня нельзя без стыда вспоминать о незавидной участи адвокатов конца 30-х гг. В накаленной атмосфере этих процессов, в обстановке умело разжигаемой ненависти к "врагам народа" талантливые защитники едва отваживались на жалкие слова, на обращенные к судьям покорные просьбы сохранить жизнь их подзащитным, в невиновности которых у них, высоко профессиональных юристов, не могло быть и тени сомнения. Адвокаты понимали, что за иную позицию им пришлось бы заплатить годами ГУЛАГа, а то и жизнью.
Только после ХХ съезда КПСС впервые возникла возможность реальной защиты в политических процессах. Реальной не потому, что в условиях продолжавшегося всесилия КГБ она могла привести к оправданию заведомо невиновного, а потому, что адвокат получил возможность потребовать оправдания, рискуя всего лишь потерей права на профессиональную деятельность, но не свободы или жизни. Но и в эти годы страх, накопившийся за десятилетия, ставший почти генетическим, все еще владел большинством адвокатов. В этих условиях кто-то должен был спасти честь адвокатуры, сделать первый и самый трудный шаг. Одной из первых совершила этот шаг Софья Васильевна Каллистратова.
