Владислав Петров - Всякий, даровитый или бездарный, должен учиться… Как воспитывали детей в Древней Греци
Совершенный человек по-древнегречески
Но что такое совершенный человек по-древнегречески, если спуститься с героических высот (а то и с божественного Олимпа), на которых пребывают персонажи Гомера, на грешную землю? Это прежде всего человек, приспособленный к жизни.
Тут хотелось бы сделать одну ремарку. Жизнь древнего грека довольно часто рисуется сплошным праздником, и поэтому чуть ли не главным ее содержанием кажутся посещения театров и спортивных состязаний, созерцание творений великих скульпторов, занятия философией и поэзией, общение с мудрыми старцами, собрания на агоре и пиры под кифарические песнопения… И даже война на фоне такой повседневности часто выглядит событием не столько страшным, несущим горе, разорение и смерть, сколько поводом к появлению новых героев и, значит, примеров для подражания.
Все упомянутые удовольствия, конечно же, имели место, но доступны — во всяком случае, в начале древнегреческой истории — они были не каждому и вовсе не в том количестве, как это иногда представляется. Жизнь античного человека наполняли иные заботы. Надо помнить, что в бытовом отношении жилось древним грекам неизмеримо сложнее, нежели нам сейчас, в начале третьего тысячелетия, — для того чтобы элементарно выживать, требовалось недюжинное здоровье и изрядное трудолюбие. Здесь речь, разумеется, не об аристократии, которая во все времена пользовалась всеми благами цивилизации, а о тех, кто эти блага создает своими руками.
В этом смысле любопытна поэма «Труды и дни» Гесиода, ученика и коллеги Гомера по «архаической Греции», который по совместительству был профессиональным исполнителем гомеровских поэм — рапсодом, что по-гречески означает «сшиватель песен». Автор — «кладезь житейской мудрости пахаря», по выражению Александра Меня, — дает в поэме совет, как жить, человеку обычному (если быть совсем уж точным, поэма обращена к совершенно конкретному лицу, младшему брату Гесиода — Персу). Собственно говоря, это первое масштабное дидактическое произведение в мировой литературе. Я не буду его обильно цитировать («Труды и дни» в прекрасном переводе В. В. Вересаева доступны всем желающим, в том числе и в Интернете). Приведу лишь одну выдержку:
Вот что однажды сказал соловью пестрогласному ястреб,Когти вонзивши в него и неся его в тучах высоких.Жалко пищал соловей, пронзенный кривыми когтями,Тот же властительно с речью такою к нему обратился: «Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно,И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим:Не победит он его — к униженью лишь горе прибавит!»Вот что стремительный ястреб сказал, длиннокрылая птица.Слушайся голоса правды, о Перс, и гордости бойся!Гибельна гордость для малых людей.
Заметим, насколько этот совет (данный хотя бы и в виде басни) отличается от представления, каким должен вырасти ребенок, которое Гомер вложил в уста Гектора, одного из героев «Илиады». Вот что говорит Гектор, взяв на руки маленького сына:
Зевс и бессмертные боги! о, сотворите, да будетСей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан;Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно.Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя:Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстьюВходит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!
В общем, что дозволено «ястребу» Гектору, то смертельно для простого юноши Перса, которому внушается, что наилучшее качество человека, конечно же, не гордость, а трудолюбие.
Тут не важно, что гордый своей знаменитостью «среди граждан» Гектор в конце концов находит погибель, — ведь «вития и делатель дел знаменитых» Ахиллес убивает его вовсе не потому, что таково наказание, назначенное Гектору за надменность и отсутствие кротости. И кстати, по части «кровавой корысти» Ахиллес выглядит ничуть не лучше Гектора, но это не мешает ему обрести статус едва ли не самого почитаемого из античных героев.
Впрочем, в утешение брату Гесиод прибавляет:Правды же путь неизменен, куда бы ее ни старалисьНеправосудьем своим своротить дароядные люди.С плачем вослед им обходит она города и жилища,Мраком туманным одевшись, и беды на тех посылает,Кто ее гонит и суд над людьми сотворяет неправый.
Таким образом, справедливость вроде торжествует, но — «с плачем», «одевшись мраком туманным» и, разумеется, с помощью богов…
Сильные мира эллинского тоже, конечно, напрямую зависят от богов, но при этом выглядят куда как увереннее простых сограждан и предпочитают не ждать, пока правда доберется до них своим извилистым путем, а вершат суд самолично. Сначала Патрокл над Клитомимом, затем Гектор над Патроклом, потом Ахиллес над Гектором…
Впрочем, есть важное обстоятельство, возвышающее древнегреческих героев. Все они готовы пожертвовать жизнью во имя некоего высшего идеала. Более того, они порой идут на подвиг, зная, что вслед за победой и обретенной славой по воле неумолимого рока явится смерть. Но все равно идут — потому что иначе их жизнь потеряет смысл, поскольку вся она есть постоянное приготовление к этому подвигу. Тот же Ахиллес знает, что победа над Гектором приведет к гибели его самого, но не испытывает даже и тени сомнения, как поступить. Герои древнегреческих мифов и герои Гомера просто-таки обязаны побеждать. Счастье для них заключается в обладании первенством — всегда и во всем, и поэтому ради победы порой применяются способы весьма сомнительные. Одиссей проявляет замечательную изворотливость и врет напропалую, однако не перестает быть почитаемым героем, ибо в конце концов оказывается победителем. И совсем не случайно у греков бытовало понятие «арете» или «арета», связывающее воедино и добродетель, и физическое совершенство, и превосходство, и непобедимую силу, а в раннем своем значении восходящее к достижению цели — и не важно, какими средствами. Кстати сказать, это же имя — Арета — носила древнегреческая богиня доблести и мужества.
Из всего этого следует, что не все было у эллинов так однозначно и при бесспорном общем посыле их представление о совершенном человеке оставляет почву для толкований.
Тем не менее очевидно, что, с одной стороны, это личность развитая духовно, понимающая общественное благо и готовая ради него к самоограничению и даже к самопожертвованию, а с другой — развитая физически, ибо быть гражданином для эллина означало всегдашнюю готовность превратиться в воина, способного выносить тяготы походного быта и при необходимости с мечом в руках сражаться в общем строю.
Калокагатия, или В человеке все должно быть прекрасно
Повторяя знаменитое чеховское «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», мы вряд ли задумываемся, что русский классик всего лишь облек в короткую формулу эталон, утвердившийся примерно за двадцать пять веков до написания «Дяди Вани». У эллинов известно сложное слово «калокагатия», которое можно перевести как «прекрасная доброта» (иногда переводят «великодушие»). Возникло оно, скорее всего, в период распада первобытно-общинного строя и расслоения общества и поначалу употреблялось исключительно для того, чтобы подчеркнуть нравственное превосходство знати над безликой массой. Таким образом, калокагатия была присуща только вождям и их близкому окружению. Но постепенно этим словом стали обозначать некий этико-эстетический идеал, в котором «все прекрасно», и достоинства — душевные и телесные, — приправленные образованием, пребывают в гармонически совершенном сочетании. И этот идеал стал доминировать в общественном сознании, отодвигая на второй план трудолюбивых, но не очень образованных и совсем не героических Персов.
До нас слово «калокагатия» дошло через философию Платона (428 или 427–348 или 347 до н.э.) и Аристотеля (384–322 до н.э.), которые использовали его как философский термин, означающий нераздельную гармонию внутреннего и внешнего в человеке. «…Если случится, — говорит Платон, — что прекрасные нравственные свойства, таящиеся в душе какого-нибудь человека, будут согласоваться и с его внешностью… это будет прекраснейшее зрелище для того, кто способен видеть»{1}. А немецкой классической философией два с небольшим века назад под термином «калокагатия» понималась совокупность хорошего физического и духовного воспитания и соответствующего образа жизни. Пожалуй, это определение лучше всего описывает то, к чему — сначала подсознательно, а затем вполне осмысленно — устремилось древнегреческое общество.
