Фабрицио Кальви - Повседневная жизнь итальянской мафии
Другая важная проблема касается взаимоотношений священников с епископом. Теологи считают, что епископа необходимо извещать обо всех неординарных ситуациях.
Третья проблема — проблема таинства Евхаристии. Оно не может свершаться в «подпольной» церкви, ограничиваться чисто церковным ритуалом, поскольку предполагает единение всех верующих христианской общины. Необходимым условием совершения этого таинства, следовательно, должно быть истинное раскаяние преступника.
Книга Фабрицио Кальви, опубликованная почти одновременно на итальянском и французском языках, посвящена переломному моменту в истории сицилийской мафии — переходу от традиционных структур организованной преступности к структурам «современным» и конфликту между теми и другими. В определенной мере этот процесс сопоставим с тем, что происходит сейчас, тридцать лет спустя, в России: с взаимоотношениями между «ворами в законе» и лидерами преступного мира «новой формации», с борьбой преступных группировок за передел сфер влияния, с распространением новых видов преступного бизнеса[2].
Книга Кальви читается как захватывающий роман еще и потому, что у нее есть определенный сюжет: в центре повествования находятся судьбы нескольких ключевых фигур сицилийской мафии, в том числе Томмазо Бускетты, признания которого, психологически мотивированные нарушением неписаного кодекса чести во время войны сицилийских кланов в 80-х годах, впервые сделали достоянием гласности внутреннюю структуру мафии и позволили привлечь к суду многих ее главарей.
Другой, но столь же реальный персонаж книги — рядовой «боец» Общества. Проследив за его неудавшейся карьерой, читатель сможет получить достаточно полное представление и об иерархии отношений в мафиозной «семье», и о некоторых обрядах мафии, и о типичных способах организации преступлений.
Татьяна Баскакова[3]
Леонардо Шаша
«Мафия — это…»
Памяти почтенного Рокко Кинничи
Первый словарь сицилийского диалекта, в который включено слово «мафия», — словарь Трайны, изданный в 1868 году. В нем это слово представлено как новый термин, завезенный на Сицилию жителями Пьемонта, то есть чиновниками и солдатами, появившимися здесь в результате восстания Гарибальди, хотя не исключено, что сам термин происходит из Тосканы, где maffia (с двумя «ff») значит «нищета», а словом smaferi обозначают сбиров, то есть полицейских агентов. Трайна полагает, что оба эти слова и их значения сближает тот тип людей, которых на Сицилии и называли мафиози. Мафиози обладает самоуверенностью и надменностью сбира, но это одновременно и отверженный, поскольку «воистину нищим можно назвать того, кто почитает себя великим человеком исключительно благодаря грубой силе; это обнаруживает в нем великую грубость, то есть то, что на деле он является не чем иным, как великой скотиной». Следовательно, мафия — это «видимость отваги и твердости духа». И ничего больше. Так же считал и один из самых крупных специалистов по сицилийским народным традициям Джузеппе Питре из Палермо (1841–1916): «Мафия — это не секта или организация, у нее нет ни правил, ни уложений. Мафиози же — это не вор и не бродяга, и если в связи с новыми веяниями этот термин применяют теперь к ворам и бродягам, то только потому, что у не слишком образованной публики не было достаточно времени, чтобы понять значение этого слова, к тому же обычно она не утруждает себя знанием того, что, в отличие от вора или бродяги, мафиози бывают исключительно храбрыми и твердыми людьми, людьми, которые никогда не попадаются на удочку, и в этом смысле быть мафиози — важно и даже нужно. Мафия — это сосредоточенность на самом себе, чрезмерное полагание на собственную силу — первого и последнего арбитра в любом деле, в любом конфликте, материальном или идейном; отсюда — нетерпимость по отношению к чужому превосходству, а еще более — к чужому высокомерию. Мафиози хочет, чтобы его уважали, и почти всегда сам уважает других. Если он оскорблен, то он не полагается на закон, на правосудие, но самолично его вершит; когда же ему для этого недостает силы, он действует с помощью других людей, которые чувствуют так же, как и он». Питре, в отличие от Трайны, снимает с мафиози обвинение в грубости и высокомерии, приписывая их «другим», тем, против кого мафиози восстает; таким образом, получается, что мафия якобы не что иное, как свободолюбие, горделивое противостояние унижению от сильных мира сего, а также противопоставление личной силы слабости закона и общественных институтов.
В заключение Трайна, так же как и Питре, и так же как огромное число других ученых, судей и политических деятелей Сицилии, пытается отрицать существование мафии как организации, представляя это понятие как «гипертрофированное достоинство» (по определению сицилийского юриста Джузеппе Маджоре), «альтер эго» каждого сицилийца, взятого в отдельности. Догадка о том, что мафия является преступной организацией, принадлежит некоему Джузеппе Риццотто, который в 1862 году написал комедию «Мафиози в Викарии» (так называлась тогда тюрьма в Палермо). «Художнику, измышляющему, в соответствии со своим драматургическим даром, предполагаемые нравы осужденных в палермской тюрьме, роковым образом удалось внушить окружающим нелепую уверенность в том, что мафия — это преступная организация» — так писал один служащий палермской магистратуры. Вот к какому выводу он пришел: «Да простит Господь Риццотто, который уже давно сошел с земной сцены, ту медвежью услугу, которую он оказал нашей Сицилии. Я на собственном опыте познал ее катастрофические последствия, когда мне довелось осуществлять полномочия генерального прокурора Турина». Можно вполне согласиться с тем, что его назначение в Турин, а не в Палермо, было благом для Сицилии, где примерно в это же время служил прокурором человек, проникновенные и суровые обвинительные речи которого во время процессов против мафии можно считать серьезным вкладом в изучение феномена: это был Алессандро Мирабиле из Агридженто.
Генеральный прокурор Мирабиле думал совсем не так, как Питре: мафия для него была сектой, обществом со своим сводом законов (неписаных, разумеется), включающих в себя суровые правила, а также с тайными знаками, которыми обменивались при встрече члены организации. Он основывал свое утверждение не только на личном опыте, но и на воспоминаниях (которые следовало бы разыскать в архивах правосудия), оставленных Бернардино Верро, который в годы своей юности, кажется, принадлежал к мафии; став затем социалистом — это был один из самых ярких социалистов Сицилии, — членом движения «фаши», с которым грубо расправилось правительство Сицилии, возглавляемое Франческо Криспи, Верро жил в Корлеоне (городке, хорошо известном сегодня в связи с делами мафии), где и был убит после того, как в 1915 году стал мэром города. Эти имена — Верро, Мирабиле, — а в особенности имя сицилийца Наполеоне Коладжанни (1847–1921), специалиста по социальным вопросам и депутата от республиканской партии, — доказывают, что не все сицилийцы отрицали существование мафии как преступной организации или считали, будто говорить о ней — значит оскорблять Сицилию. Напротив, они разоблачали мафию и боролись против нее публично, считая глупым и даже опасным принцип, исходя из которого необходимо утаивать или приуменьшать пороки, которым подвержено население. Пороки общества — это почти то же, что болезни каждого отдельного человека: скрывать их, отрицать, приуменьшать — значит не желать подвергнуться лечению, чтобы в конечном счете избавиться от них.
Жители Сицилии, которые (как некогда Джузеппе Питре или романист из Катаньи Луиджи Капуана) еще и сегодня считают, что мафия — это некое особое поведение, личное ухарство, самолюбие, чувство чести, жажда справедливости и способ устанавливать справедливость в стране с вековой недееспособностью аппарата государственного управления, обычно утверждают, что организованная преступность на Сицилии ничем не отличается от того, что имеет место в других регионах Италии и европейских странах, не являясь ни более опасным, ни более распространенным явлением. Некоторые из них искренне уверены, что, применяя слово «мафия» или выражение «Коза ностра», которое вошло в обиход в последние годы, можно создать некое расистское предубеждение по отношению ко всему населению острова, что может привести также к дискриминации отдельных сицилийцев, проживающих вдали от родины, недоверию к ним, насмешкам над ними. Это несправедливо, говорят они, что банда грабителей, которую, если она действует в Милане, Марселе или Лондоне, считают просто бандой грабителей, сразу же объявляется мафиозной «коской» (от cosca — ботва артишока), если возникает в Палермо; то, что в Милане, Марселе или Лондоне будет расценено как преступное деяние тех, кто его подготовил и совершил, в Палермо будет рассматриваться как звено в цепи преступлений более серьезных, в контексте ускользающих, бесконечных связей с соучастниками, словно все население города и острова в какой-либо форме участвовало в этом акте и укрывало виновных от правосудия. Следовательно, говорят защитники доброго имени Сицилии, надо отделять слово от явления, рассматривать явление согласно тому, как оно представляется в рамках уголовного кодекса, рассматривать преступный акт сам по себе.
