Василий Галин - Гражданская война в России. За правду до смерти
На эту данность указывал, например, Колчак: на Черноморском флоте еще «официально такой партии большевиков не существовало… не было такого термина “большевик”», но уже «произошел общий и внутренний развал во флоте»{46}. Деникин в свою очередь признавал: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие…»{47} В начале того же мая 1917 г. Колчак констатировал: «Для меня стало ясно, что войну, в сущности говоря, надо считать проигранной, и я положительно затруднялся решить, что предпринять для того, чтобы продолжить войну… фронт у нас в настоящее время разваливается совершенно… оказать сопротивление неприятелю невозможно»{48}.
Воевать русская армия закончила в августе 1917 г., к чему это привело, докладывал американский генеральный консул в Москве: «Солдаты грабят страну, устремившуюся к анархии и гражданской войне, а армия как боевая сила перестала существовать. Ситуация в глубине страны постоянно ухудшается. Идет разгром поместий, владельцев избивают и убивают»{49},[10].
«“Завоеванием” Русской революции…, – констатировал в итоге видный “белый” ген. Н. Головин, – было прекращение войны с центральными державами. Я настаиваю на том, что это было также “завоеванием” русской революции, ибо… истинной двигающей силой нашей революции в начале ее было стихийное стремление русских народных масс прекратить внешнюю войну. И осуществить это свое стремление они могли лишь путем свержения царского правительства, а затем устранения от власти и Временного правительства Керенского»{50}.
Как же непосредственно начинались боевые действия Гражданской войны?
Прелюдия
К первым выступлениям против большевиков можно отнести восстание юнкеров и поход ген. П. Краснова на Петроград. Восстание юнкеров 29 октября было единственной силовой акцией, организованной «Комитетом Спасения…» «в ожидании подхода… войск Керенского»{51}. Восстание было быстро подавлено. «Провал восстания. Неожиданная слабость наших сил и неожиданная энергия, развитая большевиками, казались нам ошеломляющими», – вспоминал его участник Станкевич{52}. «Большевикам не трудно было справиться, – отмечал историк С. Мельгунов, – с восставшими и плохо организованными юнкерами, на помощь которым никто не двинулся из войсковых частей гарнизона. Не выступили и казаки… Летопись не отметит и участия в восстании уже “мобилизованных” к тому времени, по словам Керенского, “партийных боевых дружин”»{53}. «Ожидавшиеся войска с фронта… не появились»{54}. В итоге, по мнению Мельгунова, Комитет спасения[11] превратился в новую «говорильню»{55}.
Восстания юнкеров произошли и в других городах, и все они были подавлены: По словам организаторов восстания, «в Петрограде совершилось ужасное, кошмарное дело. Банда обезумевших, озверевших людей под предводительством сознательных убийц произвела невероятную по своей жестокости расправу над юнкерами…» По данным современника событий Суханова потери с обеих сторон составили до 200 человек{56}. Не поддаются никакому описанию ужасы, творившиеся вчера опричниками самодержавного «Военно-революционного комитета…»[12]. Однако все эти события носили крайне ограниченный характер. Так, в боях под Пулковом 30 октября участвовало не более 100 офицеров{57}. Восстание юнкеров 29 октября… привело к тяжелым жертвам, особенно среди юнкеров Владимирского училища (погиб 71 человек…){58}. В Москве, оказавшейся «ареной самых длительных и упорных боев»{59}, в борьбе приняли участие менее 700 из находившихся тогда в городе десятков тысяч офицеров{60}. Большевикам потребовалось несколько дней, чтобы сломить их сопротивление{61}. В Киеве особенно большие потери (42 офицера убитых) понесло 1-е Киевское Константиновское военное училище{62}. 1–3 ноября произошло выступление юнкеров в Омске, 9–17 декабря вспыхнуло офицерское восстание в Иркутске, в котором было убито 277 и ранено 568 человек с обеих сторон, не считая тех, чьи трупы унесла Ангара{63}. Против около 800 юнкеров и 100–150 добровольцев оказалось до 20 тысяч солдат запасных полков и рабочих{64}.
Командующий московским округом полк. Рябцов до последнего не решался вмешиваться в события, по словам видного общественного деятеля Е. Кусковой, его «парализовало «отсутствие народа» в октябрьские дни. «С кем же я бьюсь против солдат и рабочих?.. – восклицал Рябцов. – Мы не понимаем, что на стороне революции, как бы губительна она ни была, весь народ, во всех его основных слоях. Не на стороне революции лишь те, кто хочет вернуть старое…»{65} Провоцирование «Комитетом спасения…» и прочими подобными организациями восстаний юнкерской молодежи, в существовавших условиях, было даже не авантюрой, а прямым ее убийством, утверждал позже «белый» ген. Н. Головин: «Юнкерская молодежь была брошена на верную гибель»{66}.
Юнкеров организаторы восстаний использовали как слепую, неопытную юношескую силу. «Эти молодые люди, – характеризовал юнкеров и офицеров Деникин, – пытались преодолеть все мировые проблемы, но делали это очень простым способом… Система ценностей для офицеров была преопределенная, как непоколебимый факт, не вызывающий ни сомнений, ни разногласий… Отечество воспринималось с пылкостью и страстностью, как единый организм, включающий в себя и страну и людей, без анализа, знания его жизни, без копания в темных глубинах его интересов… Молодых офицеров едва ли интересовали социальные вопросы, которые они считали чем-то странным и скучным. В жизни они их просто не замечали; в книгах страницы, касающиеся социальных прав, с раздражением переворачивались, воспринимались как нечто, мешающее развитию сюжета… Хотя, в общем, и читали они не много…»{67}
Отряд ген. П. Краснова тем временем практически без выстрела взял Царское Село, «победа была за нами, но она, – по словам Краснова, – съела нас без остатка»{68}. «Маленький красновский отряд[13] просто потонул в море разложившихся “нейтральных” гарнизонов{69}, – отмечал Мельгунов, – солдатская масса – с обеих сторон – была настроена против “братоубийственной” войны»{70}. Например, представители Амурского казачьего полка заявили, что «в братоубийственной войне принимать участия не будут»{71}. Донской полк даже отказался брать ружейные патроны, поскольку «не желает братоубийственной войны»{72}.
Керенский упрекал Краснова, что в этой ситуации, последний больше прибегал «не к силе оружия, а к переговорам, речам и увещеваниям»{73}. Причина такого поведения Краснова, отвечал Деникин, крылась в том, что: «никаким влиянием офицерство не пользовалось уже давно. В казачьих частях к нему также относились с острым недоверием, тем более что казаков сильно смущали их одиночество и мысль, что они идут “против народа”… И у всех было одно неизменное и неизбывное желание – окончить как можно скорее кровопролитие. Окончилось все 1 ноября бегством Керенского и заключением перемирия между ген. Красновым и матросом Дыбенко»{74}.
Краснов пошел на перемирие, поскольку, по словам Милюкова, «понял, что течение несло (массы) неудержимо к большевикам»{75}. «Официальным соглашением о перемирии по существу, бесспорно явилось соглашение о прекращении гражданской войны, и именно так это соглашение и понималось обеими сторонами…», – вспоминал комиссар Временного правительства Северного фронта Войтинский{76}. П. Краснов, арестованный большевиками, спустя месяц будет отпущен на свободу под честное слово.
Ставка Верховного главнокомандующего отреагировала на большевистский переворот произведя 25 октября «опрос главнокомандующих фронтов, имеются ли в их распоряжении войсковые части, которые безусловно поддержали бы Временное правительство». Ген. Балуев с Западного фронта ответил: «Ни на одну часть поручиться не могу, большинство же частей, безусловно, не поддержит»{77}. Комиссар Румынского фронта Тизенгаузен: «Двинуть с фронта войска для защиты Временного правительства вряд ли возможно»{78}. Общее настроение отражали слова ген. П. Балуева: «Наша, начальства, в настоящее время задача должна заключаться в держании фронта и недопущении в войсках междоусобных и братоубийственных столкновений»{79}.
