Дж. Маккуин - Хетты и их современники в Малой Азии
Но пойдем дальше. Лувийский язык, по-видимому, язык той области, которая в клинописных текстах называется Лувия, а Лувия, очевидно, древнее название области, которая в период расцвета империи хеттов называлась Арцава. Так мы приходим к выводу: язык, который первоначально назывался «арцавским», в действительности язык хеттов, а язык, известный как «иероглифический хеттский», всего лишь диалект «арцавского».
Что же представляла собой Арцава и где она находилась? Изучение хеттских архивов помогло определить, что группа государств, известных под названием «Арцава», представляла собой самое могущественное объединение в Западной Анатолии с центром либо в турецком Озерном районе, либо — что более вероятно — там, где гораздо позднее возникла Лидия. О роли, которую сыграла Арцава в истории хеттов, мы расскажем в последующих главах. А здесь достаточно сказать, что Арцава, как это становится все явственнее, была могущественным государством, оказавшим сильное влияние не только на Анатолию, но и на всю международную политику региона, и что, если бы отыскались ее архивы, перед нами открылись бы многие тайны Ближнего Востока и эгейского мира того времени.
Вернемся, однако, к нашей первоначальной теме. Итак, мы видим, что болышая часть Анатолии между 1400 и 1200 гг. до н. э. находилась под властью народа или народов, говоривших на индоевропейских языках.
Центральная часть Анатолии с центром в Хаттусе была родиной хеттов, в то время как области к западу и к югу от нее занимали народы, говорившие на лувийском языке и его диалекте, известном под названием «иероглифический хеттский». Историю этих народов удалось благодаря уцелевшим текстам воссоздать довольно подробно, поэтому на поставленный выше вопрос: кому принадлежали эти тексты — сегодня можно дать точный ответ.
Но остается второй вопрос. Трудно представить, чтобы Анатолия была прародиной этих народов с индоевропейским языком. Значит, они проникли в Анатолию из каких-то других мест. Но откуда? И когда? Лингвистические исследования позволили определить, что «прародина» этой индоевропейской группы — область, протянувшаяся от нижнего Дуная вдоль северного побережья Черного моря до предгорий Кавказа. В этой области ее можно сопоставить с культурой курганов или захоронений с насыпными холмами, создатели которых первоначально из евразийских степей распространялись к северу и западу от Аральского моря, к концу IV тысячелетия до н. э. достигли Черного моря, а на протяжении III тысячелетия проникли глубоко в Европу, расселившись от Балтики до Эгейского моря. Культура эта характеризуется курганами поверх погребений типа жилищ, где зачастую находят богатейшие погребальные дары. Если принять эту версию, народы, говорившие на индоевропейском языке, должны были проникнуть в Анатолию с севера, и единственный вопрос, на который остается ответить, — это об их пути: пришли они с северо-запада, через проливы Дарданеллы и Босфор, или же с северо-востока, через перевалы Кавказа. На этот счет мнения ученых сильно разделились, и приходится наряду с лингвистическими аргументами использовать и археологические свидетельства.
Теория, согласно которой лингвистические изменения неизбежно отражаются в археологических находках, в последнее время подверглась серьезной критике. Однако трудно представить, чтобы введение нового языка в чужой стране происходило без каких-либо изменений материальной культуры. В любом случае мы вынуждены принять эту теорию — «не бывает лингвистических изменений без археологических изменений», — ибо иначе нам придется отказаться от всякой надежды разрешить нашу проблему. Разумеется, здесь следует соблюдать предельную осторожность, и, если выдвинутая гипотеза в какой-то степени вступает в противоречие с лингвистическими данными, ее необходимо немедленно отвергнуть. Но если лингвистические и археологические свидетельства дополняют друг друга, есть все основания надеяться, что такая гипотеза приведет нас к истине.
Исследуя археологические находки в Анатолии, лучше всего начать с юго-запада, где, по нашим предположениям, народы, говорившие на индоевропейских языках, обитали между 1400 и 1200 гг. до н. э. и, возможно, появились здесь около 2000 г. до н. э. Между этими двумя датами, несомненно, нет археологического разрыва, если судить по раскопкам в Бейджесултане, основном центре исследований в этом районе, и уже этот факт подтверждает скудные лингвистические свидетельства, собранные там же. Однако немного ранее, в конце периода, известного как Бейджесултан XIII, обнаружены следы значительных разрушений, и уже в следующем слое, Бейджесултан XII, отмечаются четкие следы перемен.
Новая культура, процветавшая до конца бронзового века, по-видимому, связана по своему происхождению с культурой Трои II, на северо-западе Анатолии. Эта троянская культура, в свою очередь, во многом связана с киликийской, известной под индексом ЕВ III. В последнее время многие ученые склоняются к тому, что обе эти культуры существовали в одно и то же время, однако следует думать, что они лишь в какой-то период наслаивались одна на другую. Киликийская культура ЕВ III тесно связана с культурами, процветавшими на востоке и юге, что позволяет довольно точно датировать ее периодом примерно 2400–2000 гг. до н. э. Это дает нам дату гибели Трои II — около 2200 г. до н. э., и, поскольку там уже были элементы Трои IV и III в Бейджесултане XII–VIII, примерно 2300 г. до н. э. кажется нам наиболее вероятным временем проникновения северо-западной культуры в юго-западную. Если мы можем утверждать, что эта культура была привнесена народами, говорившими на индоевропейском языке, то, следовательно, на этом языке говорили в Юго-Восточной Анатолии в период Трои II, и проник он сюда из Юго-Восточной Европы в тот же период, если не раньше. Но поскольку Троя II и Троя I были разрушены (примерно в 2500 и 2600 гг. до н. э.), там не удалось обнаружить чужеродных культурных элементов из Европы. Такое же отсутствие новых элементов характерно и для начала Трои I (2900 г. до н. э.?) и даже в предшествующий период в Кумтепе, который уводит нас в глубь веков по крайней мере до III тысячелетия до н. э. Мы вынуждены признать, что этот путь до Юго-Восточной Европы пока не удалось проследить и что в Северо-Западной Анатолии обнаружено незначительное количество очевидных свидетельств влияния «культуры курганов». Однако в каменных плитах с изображениями, которые использовались в середине периода Трои I, возможно заметить определенную связь и большое сходство с погребальными стелами того же типа, часто встречающимися в курганных захоронениях. А это указывает, что к тому времени такое проникновение было уже делом далекого прошлого.
После того как чужеземцы проникли в Анатолию, путь их и развитие уже можно проследить в общих чертах. Сначала они довольствовались тем, что создавали свои процветающие поселения на северо-западе, вдоль местных дорог, но примерно к 2600 г. до н. э. они проникли в глубь Анатолии, вплоть до Бейджесултана, до уровня слоя XVIIa, и принесли с собой культуру типа Трои I. Разрушение Трои Ij, а затем Трои IIа свидетельствует только о временном отступлении и упадке, потому что вскоре после 2500 г. до н. э. троянцы были уже достаточно сильны и богаты, чтобы завязывать торговые отношения с самыми отдаленными странами. Об их контактах с Киликией, скорее всего морскими путями, можно судить по появлению в период IIв на северо-западе гончарного круга, а если принять свидетельства гробниц в Дораке, то их связи с Египтом в то время были уже настолько прочными, что они обменивались с египтянами дарами. Около 2400 г. до н. э. Киликия начала играть такую большую роль, что ее зачастую отождествляли с Северо-Западной Анатолией (но не с троянцами, так как их культуры неидентичны); и значение Киликии как торгового центра настолько возросло, что северо-запад, представленный Троей Ild-g, начал отходить на задний план. Киликия процветала, и влияние ее распространялось все дальше через перевалы Тавра на южную и юго-западную часть плато, о чем свидетельствует своеобразная керамика Бейджесултана (XIII слой). Однако народы Трои II по мере уменьшения их заморских владений вновь устремились в глубь Малой Азии. К 2300 г. до н. э. они захватили и разрушили Бейджесултан, пересекли равнину Конья и достигли предгорий Тавра. Но все эти завоевания закончились катастрофой. Троя так и не смогла воспользоваться своими победами, ибо около 2200 г. до н. э. она сама погибла в огне пожарищ — по-видимому, даже без вмешательства внешних врагов. В остальной части Западной и Южной Анатолии наблюдается в это время общий и значительный упадок материальной культуры. Если некоторые ее области и возрождаются через два-три столетия, то в других, подобно Ликии и Писидии, почти не остается оседлых поселений вплоть до начала I тысячелетия до н. э.
Силы вражеского нашествия, должно быть, иссякли, прежде чем оно докатилось до Киликии. Там не отмечено никаких культурных изменений примерно до 2000 г. до н. э., и лишь позднее появляется чужеродная раскрашенная керамика, обычно связываемая с проникновением хурритов из Северной Сирии. Однако в легендах месопотамской династии Аккада совершенно неожиданно было обнаружено свидетельство об индоевропейском вторжении. Самый известный правитель этой династии — Саргон, согласно более позднему тексту, предпринял около 2300 г. до н. э. военную экспедицию, чтобы поддержать месопотамских торговцев, обосновавшихся в Пурусханде, а в другом, тоже позднем тексте повествуется о вторжении в пределы Аккадской империи варварских орд и о разрушении Пурусханды примерно в 2300 г. до н. э. Пурусханду можно почти с полной уверенностью отождествлять с Пурушхаттумом, который упоминается в поздних анатолийских текстах (название города-государства Пурушхаттум является более древней формой, чем Лурусханда, так как оно встречается в деловых документах ассирийских торговых колоний); он находился скорее всего к югу от Соленого озера (или оз. Туз) или на равнине Конья. Если эти легенды имеют какую-то историческую ценность, они свидетельствуют о том, что влияние Аккада распространялось через всю Киликию на равнину Конья. А если это так, мы можем с достаточной уверенностью говорить о распространении культуры Киликии между 2400 и 2300 гг. до н. э., о чем уже упоминалось, примерно теми же путями одновременно с аккадскими торговыми колониями. Таким образом, более позднее нашествие варварских орд можно отождествлять с вторжением с северо-запада индоевропейских народов, достигших равнины Конья около 2230 г. до н. э.
