Михаил Леонтьев - Большая игра (Британская империя против России и СССР)
«Человеческая трагедия заключается в том, что, несмотря на огромные жертвы, мы так и не обрели мира и безопасности, а напротив, находимся перед лицом еще более серьезной опасности, чем та, которую мы только что сумели ликвидировать»[25].
Уинстон Черчилль, 1946 годКак точно в вильсоновской традиции изменилась лексика нашего ближайшего союзника, только что возлагавшего на Россию всю надежду на спасение Британии…
«Сталин — это Гитлер, который желает, чтобы плоды победы достались ему без всякой борьбы».
Уинстон Черчилль, 1947 годОфициальная британская позиция по поводу деятельности Вильсона тогда была мягко оппортунистической — не надо нагнетать страсти, разрушать союз… Но уже тогда идеи Вильсона обретают очень большую популярность среди британских интеллектуалов, либералов и прогрессивных журналистов.
Избавление от Наполеона.
Явление нового монстра
Наполеон — вы будете смеяться — напал не на Индию, а на Россию. И, опять же вопреки ожиданиям всего мира, потерпел катастрофу. На самом деле это судьба всех посторонних, которые вмешивались в нашу Большую Игру и мешались под ногами. Чужие здесь не ходят… Ведь не нужна была ему Россия — даром. Наполеона никогда не оставляла мечта стать новым покорителем Востока. Сошлемся на нашего великого историка Тарле, который описывает, как Наполеон мечтал накануне перехода через Неман:
«Предположите, что Москва взята, Россия повержена, царь помирился или погиб при каком-нибудь дворцовом заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии французов, а Ганга достаточно коснуться французской шпагой, чтобы обрушилось это здание меркантильного величия».
Здание меркантильного величия — это уж точно не Россия…
И пока в этом здании, чудно спасенном нашими усилиями, умиляются казакам, расположившимся в Париже, а Россия в течение последующих пары десятилетий формально считается британским союзником, будущие британские игроки Большой Игры всем своим существом начинают ощущать, как на месте, которое освободил Наполеон, появляется новое чудовище.
«Священный союз был в интересах России. Это был союз консервативных христианских монархий, который долгое время обеспечивал порядок на континенте. И нельзя обвинять русскую элиту той эпохи в том, что она не могла предвидеть, что через три поколения не Франция, а Германия будет представлять основную угрозу Российской империи»[26].
Доминик ЛивенКто будет представлять основную угрозу Российской империи — это большой вопрос. Только не для англичан, которых, в данном случае, представляет Доминик Ливен. Англичанам нужно было, чтобы таким противником в решающий момент оказалась Германия. И они этого добивались. А можно ли винить русскую элиту за ее хроническую слепоту — собственно, об этом и весь сказ.
А пока — Венский конгресс. На этом собрании, где победители Наполеона делили послевоенную Европу, русский император требует всю Польшу. Британия собирает против России всю Европу. Союзники — на грани войны. Результат — компромисс: раздел Польши. Результаты Вены — это последняя западная граница Российской империи. На сто лет. В Азии же, там, где не было Венского конгресса, эти как бы союзники столкнулись в Большой Игре.
«Кровавый русский деспот может думать, что, если мы неспособны предотвратить раздел Польши, мы будем спокойно наблюдать за ограблением Турции».
«Морнинг кроникл», 20 апреля 1817 года«Мы всегда боролись за те же принципы свободы… Если бы не разделы Польши, если бы этот народ остался свободным, мы никогда бы не увидели варварские орды русских, опустошающих Европу, калмыков и казаков северного деспота, расположившихся на улицах и в парках Парижа. Каждый английский моряк готов принести свободу и помощь несчастным полякам. Через месяц наш флот потопит все русские суда во всех морях земного шара»[27].
Из выступления редактора газеты «Манчестер таймс»«Кем тогда станет русский император? Калмыком, окруженным несколькими варварскими племенами, дикарем, власть которого на море не больше власти китайского императора?»
«Таймс», 25 августа 1822 годаКак быстро наши союзники забыли, при каких обстоятельствах «казаки и калмыки» расположились на улицах Парижа. Почти так же быстро, как про улицы Берлина в 1945-м.
А вот и польский президент Квасьневский в интервью во время «оранжевого кризиса»:
«Для каждой великой страны Россия без Украины является лучшим решением, чем Россия с Украиной»[28].
«Это польский тезис?» — спрашивает корреспондент. «Нет, американский», — честно отвечает Квасьневский. Строго говоря, американо-польский, поскольку это вообще почти цитата из Бжезинского: «Россия с Украиной всегда великая держава, а без Украины — нет».
«Россия больше не может писать собственные правила в своем собственном мире, Россия не может затащить Украину в подворотню и избить ее»[29].
Неназванный высокопоставленный чиновник государственного департамента США, 10 января 2006 годаБремя Белых и афганский синдром
1813 год — русский реванш в Персии, ненадолго отсроченный вторжением Наполеона. Отряд генерала Котляревского наносит персам страшное поражение. Британия пока еще числится в самых близких союзниках, все-таки разгар Европейского похода против французов. Однако именно в бою с отрядом Котляревского гибнут первые одинокие британские игроки Большой Игры, лейтенанты Линдсей и Кристи (как это сегодня называется, военные советники). По Гулистанскому миру в 1813 году Россия получает почти все нынешнее Закавказье и приближается к Индии на двести пятьдесят миль. В прямой пропорции усилению в этом регионе России усиливается молодая британская русофобия.
В глазах людей, отвечающих за безопасность Индии, Афганистан начинает разрастаться до невероятных размеров. Обнаруживается, что все сухопутные вторжения в Индию (моря британцы по известным причинам не боялись) — начиная с древних ариев, Александра Македонского, Великих Моголов — проходили через афганские перевалы — Хайбер и Балан. Такая большая воронка с узкими горлышками, через которые захватчики ворвутся, для того чтобы отобрать у британской короны ее индийскую жемчужину.
«Предыдущие вторжения в Индию начинались отсюда, и британцы опасались нового вторжения или появления с территории Афганистана провокаторов, которые будут призывать к низвержению британского колониального правления»[30].
Эндрю ПортерГерои и жертвы Большой Игры. Их портреты сегодня, в основном, — в кабинетах географии. Картографы, этнографы, исследователи, торговцы, авантюристы — по своей первой специальности это военспецы, разведчики и инструкторы. Солдаты империи, воспетые великим бардом британского империализма Редьярдом Киплингом:
Несите Бремя Белых,Пожните все плоды…
«Сейчас мы, конечно, избегаем киплинговского языка из-за его расистской фразеологии, но основная идея о том, что миссия развитых стран заключается в модернизации и цивилизации бедных стран, в действительности, не столь уж чужда нам. Если перевести Киплинга на английский язык начала XXIстолетия, то „бремя белого человека" следует заменить на „бремя развитого мира"»[31].
Нил ФергюссонИ это язык, который часто используется либералами на Западе, негосударственными организациями, людьми, выступающими за увеличение роли ООН и других международных институтов. Они хотят, чтобы Соединенные Штаты и Европейский союз взвалили на себя это бремя и вмешивались в такие конфликты, как, скажем, суданский. Понятие цивилизационной миссии сохранилось, несмотря на то что язык Киплинга ушел в прошлое. И стремления современных либеральных империалистов в действительности немногим отличаются от киплинговского призыва столетней давности.
Киплинг — ярый игрок Большой Игры. Собирательный образ такого игрока — Ким из его одноименного романа. Вот один из прототипов собственно Кима — Джон Киннэйр:
«Какую бы дорогу агрессор ни избрал, они все ведут через Афганистан — и в первую очередь для русских»[32]
Следующий. Уильям Муркрофт. Очень старательно занимался покупкой лошадей в Тибете. В доме местного сановника обнаружил двух собак, чье европейское происхождение определил с первого взгляда, поскольку одна собака была терьером, а другая — мопсом. Узнав в нем европейца, собаки начали радостно лаять, а успокоившись, очень сносно выполнили военные команды. И Муркрофт осознал, что собаки принадлежали русским — и мало того — военным. До самой своей трагической смерти в 1825 году он засыпал свое руководство в Калькутте предупреждениями о русской экспансии.
