Владимир Муравьев - Московские слова, словечки и крылатые выражения
Демьян Бедный, радуясь результатам устрашения, писал:
Как грандиозны переменыВезде, во всем — и в нас самих.Снесем часовенку, бывало,По всей Москве: ду-ду! ду-ду!Пророчат бабушки беду.Теперь мы сносим — горя, мало,Какой собор на череду.Скольких в Москве — без дальних споров —Не досчитаешься соборов!Дошло: дерзнул безбожный бич —Христа-Спасителя в кирпич!Земля шатнулася от гула!Москва и глазом не моргнула.
Опасаясь порицать политику московских властей открыто, москвичи осуждали ее потихоньку, в разговорах.
Деятелей сталинского Генерального плана реконструкции Москвы до сих пор поминают недобрым словом, их черная слава дошла до внуков и правнуков.
Такие же чувства испытывают и современные москвичи к современным посягателям на великолепье московской старины, такая же слава уготована им и в народной памяти.
Однако вернемся к проекту реконструкции Москвы придворным архитектором В. И. Гесте в 1813 году.
«Комиссия для строений Москвы» выступила с решительными возражениями против этого «спущенного сверху» плана, для чего, конечно, требовались и профессиональная честность, и немалое гражданское мужество. К счастью, архитекторы, восстанавливавшие Москву после пожара 1812 года, обладали этими качествами в полной мере. В отзыве на имя царя они писали: «Прожектированный план хотя заслуживает полное одобрение касательно прожектов теоретических, но произвести оные в исполнение почти невозможно, ибо многие годы и великие суммы не могут обещать того события, чтобы Москву выстроить по оному плану, поелику художник, полагая прожекты, не наблюдал местного положения».
Отбившись от проекта Гесте, московские архитекторы разработали собственный план, в котором соблюдалась историческая преемственность в планировке города и ставилась задача сохранить и восстановить пострадавшие исторические памятники. Но в то же время, развивая московские градостроительные традиции, они создали новый архитектурный стиль — московский ампир, постройки которого естественно вошли в городскую среду и стали еще одной своеобразной чертой облика Москвы.
Веками Москва накапливала эти черточки, воплотившиеся в тех или иных зданиях, тщательно отбирала, а отобрав, крепко за них держалась, потому что они-то и создавали ее образ — и смысловой, и эстетический, и архитектурный.
Личность невозможна без самосознания. «Гость недолго гостит, да много видит», утверждает пословица. Таким образом, гостю надлежит смотреть и видеть, а хозяину, чтобы не ударить в грязь лицом следует строить красоту, вызывающую восторг и удивление (это, впрочем, на Руси всегда умели) и беречь ее от разрушения. Самая ранняя известная нам письменная русская оценка Москвы относится к XIV веку, к эпохе Дмитрия Донского и Куликовской битвы. В «Задонщине» — повести-поэме, посвященной этой битве, читаем: «О жаворонок-птица, красных дней утеха, возлети под синии небеса, посмотри к сильному граду Москве», а после победы князь Дмитрий обращается к своему боевому соратнику: «И пойдем, брате князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю к славному граду Москве». К этому же времени относится и описание Москвы в летописи: «Град Москва велик и чуден, и много людий в нем и всякого узорочия».
Городскими «чудесами» и «узорочьем» раньше называли то, что теперь получило название памятников истории и архитектуры.
Образ города складывался в сочетании направленного на «украшение» строительства и векового народного, общественного отбора «истинно московских» достопримечательностей.
Среди народных лубочных листов XVIII–XIX веков, расходившихся по всей России, проникавших в самые удаленные деревни, есть листы, рассказывающие о Москве. Ведь лубок прежде всего — это рассказ, рассказ в картинках. Так вот эти лубки, названия которых варьировались, но смысл оставался один — «Московские святыни и достопримечательности», — представляют собой расположенные по листу в рамках-картушах или без них изображения этих самых «истинно московских» сооружений. В XX веке по тому же принципу давался образ Москвы в календарях, выпускаемых И. Д. Сытиным, в путеводителях, даже в таком издании, как «Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Под редакцией В. П. Семенова-Тян-Шанского».
Принцип создания лубка-рассказа о Москве на протяжении века не менялся, правда, число изображений бывало разное, но круг изображаемых сюжетов оставался постоянным, скупо пополняясь с годами.
М. Ю. Лермонтов в «Панораме Москвы», окинув общим взглядом открывающуюся с высоты Ивана Великого панораму города и сказав о нем несколько фраз, затем так же останавливает взгляд на отдельных постройках — храме Василия Блаженного, Сухаревой башне, памятнике Минину и Пожарскому и, характеризуя их, дает общий художественный образ Москвы. Свободное разнообразие, естественная индивидуализация — основы этого образа, а его детали — отдельные памятники. Потому-то, заметим, ни один из них не может быть ничем заменен, и утрата каждого наносит урон и градостроительному, и духовному образу города.
Итак, на чем же держался (да держится и сейчас) духовный, нравственный и художественный образ Москвы? Прежде всего Кремль, панорама которого воспринимается единым памятником. Кремль был воплощением живой народной исторической памяти. «Ты жив, и каждый камень твой // Заветное преданье поколений», — сказал о нем М. Ю. Лермонтов. В советское время, когда Кремль оказался закрыт и отнят у народа, его восприятие изменилось, но не настолько, чтобы совершенно уничтожилось старое.
В 1918 году Марина Цветаева написала:
…О, самозванцев жалкие усилья!Как сон, как снег, как смерть — святыни — всем.Запрет на Кремль? Запрета нет на крылья!И потому — запрета нет на Кремль!
Из кремлевских достопримечательностей выделялись в отдельные рисунки Спасская башня — заветный, святой вход в Кремль, Иван Великий, Царь-пушка и Царь-колокол.
Вне Кремля — Покровский собор, поставленный Иваном Грозным в ознаменование победы под Казанью, но получивший известность и новое название собора Василия Блаженного по имени похороненного в нем, чтимого в Москве юродивого, смело обличавшего перед Иваном Грозным его злодеяния. (Интересно, что главный государственный Успенский собор, в котором венчались на царство цари, встречается среди этих рисунков довольно редко.)
На всех листах неизменно присутствует Сухарева башня. На одном из таких листов середины XIX века «Пантюшка и Сидорка осматривают Москву» (своеобразном путеводителе по московским достопримечательностям) изображается, как Пантюшка, сам, видно, недавний московский житель, водит по городу приехавшего из деревни земляка и сопровождает показ объяснениями и присловьями. Остановившись перед Сухаревой башней, он восклицает: «Хороша и эта тетеря, не ниже Ивана Великого сляпана, того гляди, что небо заденет!»
Часто изображали храм Успения Божией Матери на Покровке, может быть, лучшее произведение русского барокко конца XVII века; в старинной надписи, находившейся в церкви и сообщавшей о времени ее постройки, сказано: «Се дело рук человеческих, делал именем Петрушка Потапов». Известно, что Потапов был крепостной. Этой церковью восхищались Баженов и Карамзин; Достоевский, как вспоминает его жена, «бывая в Москве, непременно ехал на нее взглянуть». Кстати сказать, в 1922 году зодчий, строивший эту церковь, получил признание у Моссовета: Большой Успенский переулок, на углу которого и Покровки стоял храм Успения и по имени которого назывался, был переименован в Потаповский. Правда, даже несмотря на это, церковь в середине 1930-х годов была снесена; сейчас на этом месте чахлый скверик с несколькими деревцами.
Из скульптурных московских памятников на лубочных листах присутствовали памятник Минину и Пожарскому на Красной площади и поставленный по всенародной подписке памятник А. С. Пушкину на Страстной.
Москва славилась дворцами (сколько восторженных отзывов о них в записках иностранцев), но в число заветных достопримечательностей попал лишь один — Пашков дом на Моховой улице, дворец, построенный В. И. Баженовым, ныне старое здание Ленинской библиотеки, — да и то лишь тогда, когда он перестал быть частным домом, а стал Румянцевским музеем, то есть общественным учреждением.
Среди многочисленных триумфальных арок XVIII века, поражавших и восхищавших москвичей роскошью и богатством, народная память сохранила одну — Красные ворота. Они были воздвигнуты для встречи русских войск после Полтавской битвы. Когда их ставили, они назывались Триумфальными воротами на Мясницкой улице, но вскоре в обыденной речи их стали называть Красными, то есть красивыми. Ворота ветшали, разрушались, но Москва не желала с ними расставаться, в 1727 году их восстанавливают «как были прежние», в 1750-е годы в указе Сената архитектору Д. В. Ухтомскому приказано: «Красные триумфальные ворота строить для прочности каменные по точно снятому с бывших ворот плану и чертежу». С годами название «Красные» стало восприниматься в прямом смысле, и в конце XIX века их покрасили в красный цвет. В 1926 году воротам вернули прежнюю окраску, побелив их. По этому поводу по Москве ходило четверостишие:
