Франсуа Блюш - Людовик XIV

Если телесное воплощение короля священно в прямом и обычном понимании этого слова, личность его обретает еще большую святость, как только таинство помазания связывает его с Царством Божиим, «когда на его голову надевают корону, а его груди, ног, рук, носа, век касаются святым елеем, творя крест». Когда это совершается в отроческом возрасте (как это было с Людовиком), коронация отражает в полной мере великолепие ритуала. Обет короля, данный Богу, народу, так подчеркивается этой церемонией, как если бы хотели задержать навсегда, ради любви подданных, мимолетное мгновение, когда чарующий облик юного короля кажется наиболее достойным вызывать любовь и способствовать росту этой любви. Если верить Артуру Юнгу, который писал, что средний француз 1788 года «любит своего короля… до самозабвения», можно вообразить, какие чувства испытывали наши предки в 1654 году. То, что мы, совершенно неверно, называем популярностью, на самом деле была любовь.

Известно, что любящему приятно смотреть на любимого человека. Наши принцы это очень хорошо понимают и поощряют любовь подданных: а это, в свою очередь, способ показать им свою любовь. Королевские деньги, начиная с самых незначительных звонких монет, предлагают каждому портрет своего короля. Король растет, становится зрелым, серьезным, более величественным, другим, немного постаревшим при каждой новой чеканке. Если форма меняется, то залог остается неизменным, и граверы Монетного двора нисколько не будут стараться сделать молодого короля более старым, а затем омолодить старого монарха. Его тело — священный залог, но не залог бессмертия. «Бессмертный король был бы Богом или автоматом, но не королем»{296}.

В июне 1654 года Людовик, конечно, еще не представляет себе, до какой степени он сумеет использовать все средства Олимпа, чтобы как можно выше поднять свой авторитет в глазах своих народов. Но он чувствует уже сейчас и навсегда запомнит, вопреки тому, что может показаться, что античные образы и мифологические параллели — это всего лишь декорация. Королевская реальность — это именно реймсская реальность, франкская, христианская, человеческая, воистину воплощенная в персоне короля. Тело его будет испытывать изменения, вызванные временем, подвергаться недугам. До старости, до смерти он будет зависеть от доброй воли монаршего врача, от хирургов, аптекарей, которые далеко не боги. Он будет страдать от мигреней, зубной боли, желудочных расстройств, воспаления седалищного нерва. Он подвержен геморроидальным болям, а в 1686 году весь мир узнает, что у Его Величества короля Франции ужасная фистула. Все его подданные — как низкородные, так и высокородные, на севере и на юге, говорящие на языке Вожла [Клод Фавр де Вожла (1585–1650) — грамматист, написавший «Заметки о французском языке» — примеч. перев.] и на местных диалектах с пришепётыванием, — вскоре будут знать слабости этого тела. И так как королевская власть воплощается в короле-человеке, то будут у него и признанные любовницы, и маленькие бастарды. Ибо священное помазание не превращает короля в святого, каких изображают на витражах. Миропомазание взывает к Божьей благодати, которую Господь ниспосылает королю, но король — человек и, следовательно, грешен. И он, как и самые смиренные его современники, нарушает заповеди «ежедневно и разнообразно».

Однако во время своего пребывания в Реймсе он размышляет вовсе не о грехе и не о будущем адюльтере. Здесь сейчас все его взоры обращены к небу. Христианская молитва, в которой всегда присутствует Троица, предполагает воплощение и строится на этой таинственной догме. «Залог любви Отца, Господа нашего, — это Сын Божий, а точнее — это тело Сына Господа». Таким образом, через молитву и размышление помазанник Божий находит в запредельном мире связь со своим внутренним «я», что является подтверждением Откровения и его «особости». Людовик знает, что никто не требует от него быть ангелом, — хотят лишь, чтобы он подражал Иисусу Христу. Святые проповедники сравнивают короля с Мессией (наподобие Давида), и Священное Писание видит в Христе не только Бога, пророка и пастыря, но и царя. Власть земная и небесная соединяются воедино. Воплощение соединяет их бесповоротно.

«Дело в том, что королевская власть не безлика и не восходит к заранее созданному образцу. В королевской власти всегда есть та частица, которая умирает и воскресает, — сын, который приходит на смену отцу, человек, созданный по образу и подобию Божию. В ней и есть жизнь»{296}. Символ этой жизни — миропомазание при короновании, которое является божественным залогом (залог дается каждому), оно оставляет на теле монарха духовный и материальный, нестираемый знак.

Глава II.

ДИТЯ ЧУДА

Surrexit in terra rex novus; Gallis quidem nova lux oriri visa est

(«Новый король появился на земле, новый свет вспыхнул во Франции»).

Людовик XIV царствовал 72 года, с 1643 по 1715-й. Это своего рода рекорд, но даже ожидание рождения короля уже превышает среднюю продолжительность всякого царствования. В то время все, от придворных до грузчиков, от герцогов до самых малоимущих, считали, что рождение дофина — это дар небес. Флешье будет говорить об этом короле: «его чудесное рождение обещало всей земле жизнь, полную чудес»{39}. Чтобы обессмертить «чудо», Анна Австрийская повелит, согласно обету, построить великолепную часовню в Валь-де-Грас. О символике этого сооружения мы очень часто не догадываемся.

Долгожданный наследник

Женился Людовик XIII в 1615 году. Однако в течение двадцати двух лет у Анны Австрийской не было детей. Надежда иметь потомство долго не оправдывалась. Впрочем, Людовик XIII, напоминавший Генриха III, желая стать отцом, не всегда делал то, что способствовало бы реализации этого замысла. Время неумолимо проходило. После этого возникло новое препятствие: ссора королевской четы, которую кардинал Ришелье смягчил, но не устранил полностью. В самом деле, в 1637 году Людовик XIII получил доказательства переписки своей жены с испанским двором, письма передавались через посредство герцогини де Шеврез и камердинера Лапорта. В самый разгар франко-испанской войны Анна совершенно спокойно предавала свое второе отечество. Десятого августа королеве было даже предписано постоянное местопребывание в замке Шантийи.

Добрый народ, который не вникал в эти детали, чувствуя, что законы наследования не разрешают всех проблем и что регентства и междуцарствия — язвы государства, наперекор всему надеялся на лучшее. Итак, 10 февраля 1638 года король подписал в Сен-Жермен-ан-Ле грамоту о передаче королевства под особое покровительство Марии, Богоматери, «Пресвятой и Пречистой Девы». И когда французы узнали, что королева беременна, они обрадовались этим новостям и связали первое событие и второе, увидев взаимосвязь между ними.

Декларация от 10 февраля 1638 года, проникнутая духом Тридентского собора (1545–1563) и французским восприятием контрреформизма, представляет собой красиво написанный католический трактат почти мистического содержания. Его политическая целесообразность и своевременность менее очевидны. Протестантский юрист Гроций пишет доклад об этом для шведского двора: «Если теперь Пресвятая Дева, как и следовало ожидать, делает кардинала де Ришелье своим главным викарием, то королю ничего не остается, как только держаться»{169}. В письме автор говорит о причинах появления этой декларации, напоминает о восстании протестантов юга Франции, которое произошло десять лет назад, и радуется тому, что оно было подавлено, но не предвидит еще отмены Нантского эдикта, который с 1598 года обеспечивает гугенотам свободу вероисповедания и отправления культа. Заметим, что, когда Людовик XIII вверяет Францию («Нашу персону, наше государство, нашу корону и всех наших подданных») Пресвятой Деве Марии, он не исключает и протестантов, которые составляют почти миллион вышеназванных подданных. Но каким бы вызывающим ни показался французским кальвинистам обет, данный королем Деве Марии, они слишком дорожили своей репутацией лояльных, и, потом, многие из них состояли на государственной службе — а именно служили в армии, — чтобы не желать рождения наследника трона, даже молились во исполнение этого.

А Франция католическая и богомольная буквально вступила в сговор с небом по этому поводу. Основатель братства СенСюльпис монсеньор Олье не только молился за будущее наихристианнейшей династии, но даже стегал себя «хлыстом»{47}. Преподобная мать Жанна де Матель (1596–1670), основательница конгрегации Воплощенного Слова, предсказала рождение дофина{145}. Еще более раннее предсказание, и куда более подробное, принадлежало монаху Фьякру, простому августинцу, отшельнику, который всегда ходил босым. Уже тогда, когда Анна Австрийская была в немилости, этот монах «точно предсказал рождение будущего короля и брата короля»{97}. Но одно из самых странных пророчеств, касающихся беременности королевы, было высказано кармелиткой из Бона (Бургундия) Маргаритой Париго, в церковной жизни «Маргарита от Святых Даров» (1619–1648). В возрасте 13 лет эта набожная девочка якобы видела Иисуса Христа в образе младенца, который приказал ей молиться, дабы у Людовика XIII родился наследник. «Она (королева) будет иметь его, потому что Иисус ей явился младенцем», «он будет, ибо на то воля Иисуса, явившегося ей в образе младенца». 25 декабря 1635 года Маргарите было то же явление Иисуса-ребенка, который якобы сказал, что королева будет иметь сына. Через 2 года, 15 декабря 1637 года, молодая монашка опять якобы узнала от Господа, что Анна Австрийская беременна; а этого в тот момент никто — даже Людовик XIII — не мог еще знать. В сказках колыбели прекрасных принцев обычно окружены заботливыми феями. В этой католической и странной Франции ревностные монахи и святые женщины выражают и передают божественные пожелания с момента зачатия долгожданного ребенка!