Юлий Анненков - Флаг миноносца
"Киев" шел в кильватерной струе "Ростова", который оставлял за собой зеленую, словно стеклянную дорогу. Становилось светлее. Туман расползался слоистыми полосами, а далеко за кормой - на востоке разметались над горизонтом розовые перья облаков.
Вахтенный докладывал каждые две минуты:
- Дистанция девяносто кабельтов.
- Дистанция восемьдесят пять кабельтов...
Корабли давно вошли в сферу огня береговых батарей. Теперь в визир или в бинокль можно было уже различить очертания города, распластавшегося вогнутой дугой на обрывистом берегу. В направлении с севера на юг тянулся массивный волнорез с маяком на конце, а дальше на берегу громоздились портовые сооружения.
- Дистанция семьдесят пять кабельтов...
Арсеньев молчал. Зимин подумал, что он не расслышал доклада и повторил:
- Товарищ командир, семьдесят пять кабельтов.
Арсеньев удивленно взглянул на него. Он почти не сомневался в том, что береговые батареи огнем накроют лидеры. Важно было поджечь нефтебаки до того, как это произойдет. В сознании его все время звучало: "На пистолетный выстрел!"
Те, кто стоял на ходовом мостике рядом с командиром, и те, кто находился в орудийных башнях, у приборов, в жарких котельных отделениях и в снарядных погребах, понимали, что командир хочет нанести удар наверняка, достать залпами бензобаки, расположенные в глубине суши, заставить врага обнаружить огневые средства, даже если для этого придется приблизиться к самому волнорезу с толстым полосатым маяком. Уж там-то, наверно, заметили корабли, сейчас раздастся свист снарядов, потом разрывы...
Младший штурман Закутников выронил карандаш из дрогнувших пальцев. Сидя в штурманской рубке, он не видел ни берега, ни маяка, но линия курса, проложенная на карте, уже почти упиралась в берег. Лейтенант втянул голову в плечи. Скорее бы начался бой! Это стремительное движение в тишине, нарушаемой только шумом вентиляторов, угнетало его, прижимало к столу, не давало работать. В трубке раздался голос вахтенного командира:
- Штурманская! Ложимся на боевой курс...
Лейтенант вздрогнул, схватил карандаш и линейку. Лаг показывал скорость 35 узлов.
До берега оставалось 45 кабельтов, когда корабль вышел из тумана. Валерка Косотруб даже без бинокля видел теперь высокое здание причудливой архитектуры у самого берега. Левее простиралась площадь, чуть дальше какая-то бесформенная темная постройка, должно быть элеватор. На заднем плане из общей массы домов выделялись церковь и какие-то три высокие трубы - одна рядом с другой.
Командир батареи Николаев видел все это гораздо четче с командно-дальномерного пункта. Он не чувствовал ни страха, ни волнения. Но ему все время казалось, что командир корабля пропустил момент. Только из-за тумана противник не заметил до сих пор корабли. Но они уже вышли из тумана... Небо все светлее... Сейчас покажется край солнечного диска... Чего ждет командир?..
Медленно повернулись орудийные башни, стволы стотридцатимиллиметровых орудий главного калибра поднялись вверх. Глубоко внизу, под палубами, в центральном артиллерийском посту, уже выработали данные. Арсеньев перешел в боевую рубку вместе с вахтенным офицером и командиром БЧ-2.
"На пистолетный выстрел!" - ему самому не верилось, что враг до сих пор не обнаружил лидеры. Но сейчас - все! Он повернулся к командиру БЧ-2 Лаптеву и тихо сказал:
- Открыть огонь по нефтебакам.
На вышке сигнального поста у входа в гавань Констанцы солдат-наблюдатель отчаянно боролся с сонной одурью. Он изо всех сил пялил глаза в бинокль, но веки слипались, и в туманной дали чудились ему нелепые видения - какие-то руки тянулись из-за горизонта, перекошенные лица плавали в поле бинокля. Он протер глаза и понял, что это только облака. А веки снова неудержимо опускались, и уже в узенькой щелочке глаз, как предутренний сон, скользнул силуэт корабля. Скользнул и скрылся. Наблюдатель вздрогнул, схватил телефонную трубку. С соседнего поста никакого силуэта не видели. Он снова взялся за бинокль, но теперь уже не мог обнаружить силуэт в голубовато-сером пространстве. Глаза слезились от напряжения. Наблюдатель опустил бинокль. В этот момент внезапный гром рванул тишину и эхо повторило его.
Набережная сразу наполнилась народом. Выскакивали полуодетые, наспех натягивали мундиры и шинели. Смотрели вверх, но в бледном небе не было самолетов. А гремело снова и снова. Гигантское пламя заслонило полнеба. Клубы черно-коричневого дыма поднялись над нефтебаками. Люди метались среди огня и дыма. Паника охватила даже самых хладнокровных.
Внезапные залпы ошеломили противника. Он открыл огонь позже, чем можно было предположить. А тем временем орудия "Ростова" и "Киева" стреляли не переставая. Не успевал прозвучать залп, как в орудийных башнях раздавался низкий и сильный звук ревуна, и почти мгновенно следовал новый залп.
Ревун - залп!
Ревун - залп!
Ревун - залп!
Баки пылали. Арсеньев перенес огонь на портовые сооружения и транспорты, стоявшие у стенки за волнорезом. Теперь лидеры шли вдоль линии причалов. Береговые батареи уже открыли огонь, но из-за грохота собственных орудий на "Ростове" не слышно было разрывов первых снарядов, выпущенных по кораблям.
Снаряды летели с большим недолетом. В это время весь порт содрогнулся от нескольких почти одновременных могучих взрывов. Это взлетели на воздух склады боезапаса. Гавань Констанцы заволокло дымом.
4. ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ
Когда в порту взорвался боезапас, а Николаев доложил с командно-дальномерного пункта, что все стреляющие береговые батареи противника запеленгованы, Арсеньев вызвал шифровальщика:
- Передать в штаб флота: задание выполнил, даю координаты батарей противника.
Теперь можно было ложиться на курс отхода. На "Киев" передали сигнал: "Начать отход. Дым".
Арсеньев вынул из портсигара папиросу, но прикурить ее не успел. В момент поворота на курс отхода на "Киеве" раздался взрыв. Столб огня и дыма взметнулся высоко вверх. Все, кто был на верхней палубе "Ростова", видели, как "Киев" сильно накренился на левый борт и перевернулся килем вверх. Он затонул прежде, чем "Ростов" успел сделать поворот, чтобы прийти на помощь.
Это почти мгновенное исчезновение корабля, который только что вел огонь, корабля, где у каждого были друзья, казалось невероятным. Арсеньев представил себе толстое лицо Глущенко. Как же это?..
- Прямое попадание в зарядный погреб, - сказал Зимин.
Арсеньев опустил голову.
Ему казалось, что он в чем-то виноват перед Глущенко, перед всем этим кораблем, доверенным ему как командиру ударной группы.
Солнце уже взошло. Малиновый диск только что поднялся над линией горизонта, и в отлогих лучах вся поверхность моря казалась затянутой колеблющейся золотой тканью. Десятки глаз тщетно всматривались вдаль, чтобы различить людей среди гребней волн. Но, кроме вечной констанской зыби, которая не утихает ни на минуту, не видно было ничего.
С крейсера, возглавлявшего группу прикрытия, передали по радио: "Отходить на ост самым полным". Арсеньев положил руль право на борт. Всплески взметались вокруг корабля, вставая сплошной водяной стеной. Машины работали на пределе. Никогда еще с момента спуска лидера на воду его винты не вращались с такой бешеной быстротой. Лаг показывал 42 узла.
Снаряд разорвался на полубаке. Он попал прямо в первую башню. Там начался пожар. От страшного сотрясения вздрогнула вся носовая надстройка. Второй снаряд упал в нескольких метрах от левого борта, и осколки со свистом пронеслись над палубой.
"Накрыли!" - подумал Арсеньев. Он хотел резко изменить курс, чтобы сбить пристрелку, но связь из боевой рубки была нарушена. Вышел из строя репитер гирокомпаса. Не работал машинный телеграф. Оставаться в боевой рубке было бессмысленно. Арсеньев распахнул дверь и, скользнув руками по поручням трапа, выбежал на верхнюю палубу. В это время корабль резко повернул влево.
- Молодцы! Догадались сами положить лево на борт, - крикнул Зимин. Он побежал по шкафуту вслед за Арсеньевым, который спешил на запасный командный пункт, расположенный на кормовой надстройке. Зимину оставалось всего несколько шагов до трапа, когда осколок ударил его в грудь.
На полубаке артиллеристы выносили снаряды из развороченной первой башни. Лейтенант Николаев в расстегнутом кителе и в сбитой на затылок фуражке таскал снаряды вместе с матросами. Здесь же был комиссар корабля Батурин. Пятнадцать лет назад он служил палубным комендором на легендарном "Гаврииле". Этот неторопливый пожилой человек, казалось, обладал способностью находиться одновременно и в котельном отделении, и на верхней палубе, и в штурманской рубке. В самом начале боя он ушел из боевой рубки.
- Пойду к матросам. Там от меня больше пользы, - сказал он Арсеньеву. И действительно его присутствие среди личного состава во время обстрела оказалось просто необходимым. Плавные движения комиссара, его окающий волжский говорок и даже старенькая, видавшая виды фуражка с треснувшим козырьком вносили спокойствие и уверенность, где бы он ни появился. Чуть сутулясь и широко расставляя ноги, он шел от одного боевого поста к другому, замечая каждую неполадку, помогая и словом и делом.
