Симон Тер-Петросян - Сталин. Мой товарищ и наставник
Иосиф не дождался, пока я выучу русский так, что сам смогу читать книги. Спустя несколько дней он принес на занятие «Манифест Коммунистической партии»[18]. Читал на русском и тут же переводил каждую фразу на грузинский. Я мало что понял в тот день, но у меня появилось ощущение причастности к какому-то большому и очень значительному делу. Мне льстило, что такой серьезный человек, как Иосиф, говорит со мной как с равным и доверяет мне настолько, что читает со мной нелегальную литературу. Врезалась мне в ум одна фраза: «Политическая власть в собственном смысле слова – это организованное насилие одного класса для подавления другого», и я сейчас расскажу почему.
В детстве на меня произвела большое впечатление казнь двух крестьян-побратимов, отомстивших молодому князю Амилахвари[19] за бесчестье. Князь, известный своим беспутным нравом, развлекался тем, что крал девушек и бесчестил их. Жених одной из несчастных девушек решил отомстить. Вдвоем со своим побратимом они застрелили негодяя, когда тот выходил из церкви. Какие-то крестьяне подняли руку на сиятельного[20] князя Амилахвари! Да еще на церковных ступенях. Суда еще не было, но все понимали, что несчастных крестьян ждет веревка, несмотря на то что по людскому закону их ни в чем нельзя было обвинить. Такой позор, как бесчестье невинной девушки, смывается только кровью. Если бы крестьяне обесчестили невесту князя, а он за это их убил, то его бы никто не упрекнул. Напротив – им бы восхищались как благородным мстителем. У древних римлян была очень точная пословица: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Крестьяне – это одно, а князья – совсем другое. Дураки говорили: «Крестьян много, а князей мало. Что будет, если все крестьяне начнут убивать князей? Мир рухнет!» Мой отец тоже так говорил, а я сочувствовал крестьянам и надеялся на то, что губернатор или царь их помилует. Они же были мстителями, а не грабителями. Но никто их не помиловал. Я присутствовал на казни и до последней минуты надеялся, что случится чудо – вот сейчас прискачет гонец из Тифлиса с письмом от губернатора или же нападут абреки и отобьют несчастных. Чуда не случилось.
Читая «Манифест», я вспомнил о повешенных крестьянах и сказал о них Иосифу. Он тоже помнил их, весь уезд их помнил, такие дела случаются раз в сто лет.
– Мы и за них расплатимся! – пообещал Иосиф.
Я поверил ему, так веско и по-мужски были сказаны эти слова. Вообразите себе эту картину. 1899 год. Царский режим крепок, никто не знает, что ему осталось существовать всего 17 лет. Кажется, что ничто не в силах его свергнуть. И вдруг какой-то семинарист говорит: «расплатимся», и я ему верю. Так я пришел в революцию. Я благодарен моему старшему товарищу за многое, но больше всего за то, что он привел меня в революцию правильной дорогой. Я был молод, горяч и необразован. Эсеры с их террором казались мне благородными героями, анархические идеи, витавшие среди молодежи, тоже привлекали меня. Куда только нас, юных борцов за справедливость, не заносило! Иосиф вправлял нам мозги, причем для каждого находил особое слово. Одному мог сказать: «Нет, ты не прав» – и долго объяснял, в чем дело. А с другим мог просто пошутить, но так, что шутка сразу давала понять, кто прав, а кто нет. Помню, как Гига однажды начал рассуждать о том, что многие капиталисты не понимают, что угнетают рабочих. Им, дескать, кажется, что они живут по установленному порядку, и они даже не задумываются о том, правильно ли они живут. Разговор шел о разъяснительной работе среди рабочих, а Гига попытался внушить нам, что среди буржуазии тоже нужно проводить разъяснительную работу. У Гиги увлекающийся характер. Придет ему в голову какая-нибудь мысль, так он начинает всех убеждать, а через неделю забудет об этом.
– Давай ты и начнешь это дело, – сказал ему Иосиф. – Завтра как раз воскресенье. Отправляйся с утра на Головинский проспект[21] и попытайся уговорить кого-нибудь из домовладельцев пустить к себе бесплатно несколько рабочих семей. Если получится, в понедельник пойдешь к Яралову и убедишь его вдвое увеличить плату рабочим…
Гига покраснел, а все остальные рассмеялись. Сугубо теоретически можно было представить, что кто-то из домовладельцев решит сделать доброе дело и позволит беднякам жить бесплатно где-нибудь в подвале или на чердаке. Но никто не мог представить, что хозяин металлического завода Яралов, о скупости которого знал весь Тифлис, согласится платить рабочим хотя бы на копейку больше. Я поразился мудрости Иосифа. Начни он спорить с Гигой, тот стал бы горячиться, доказывать свою правоту и в бесполезном споре мог пройти весь вечер. На умные разговоры уже не осталось бы времени. А после шутки посмеялись немного и занялись делом.
Меня очень обижало то, что мне долгое время не давали никаких поручений. Я уже считался своим, при мне обсуждали разные дела, я видел, что товарищи доверяют мне, но почему-то не допускают участвовать в их делах. Несколько раз Иосиф приносил в теткин дом листовки и просил подержать их у себя несколько дней, но это я настоящим поручением не считал. Вот если бы мне доверили разносить эти листовки по заводам – другое дело. Однажды я не выдержал и сказал Иосифу, что чувствую себя готовым для настоящего дела.
– Какого именно? – спросил Иосиф. – Что ты можешь делать?
– Могу разносить листовки, литературу! И вообще делать то, что поручат!
– Листовки разносить? Поручения исполнять? – Во взгляде Иосифа мелькнуло сомнение. – А ну-ка встань и пройдись туда-сюда, как кинто[22].
Я встал и прошелся по комнате, подражая походке кинто. Для пущего правдоподобия левой рукой я придерживал на голове воображаемый поднос.
– Эй, парень, почем твоя зелень? – спросил Иосиф.
– Почем? – растерялся я. – Не знаю…
– А какая у тебя зелень есть? – нахмурился Иосиф.
– Разная… – ответил я, понимая, что провалил экзамен.
– Садись! – махнул рукой Иосиф. – Кинто из тебя, как из ишака тамада. Товара не знаешь, цен не знаешь, ходишь не как кинто, а как девка с Солдатского базара, задом виляешь. Если бы у тебя под зеленью листовки лежали, то донес бы ты их только до первого городового!
От стыда я был готов провалиться сквозь землю. Вай, думаю, какой позор! Сам напросился и так опозорился! Теперь Иосиф решит, что я гожусь только на то, чтобы листовки под кроватью хранить.
– А если бы тебя городовой схватил, – Иосиф неожиданно встал и схватил меня за руку, – то смог бы ты от него вырваться?
Я попытался вырваться, но не смог, потому что Иосиф держал меня крепко.
– Не смог бы! – вздохнул Иосиф. – Отвел бы он тебя в участок вместе с твоим товаром.
Он сел, посмотрел мне в глаза и сказал:
– Значит, так, Камо-джан. Первое поручение тебе будет такое – делать гимнастику. Гири купи, пригодятся. Революционер должен иметь не только крепкий ум, но и крепкое тело. Второе поручение – когда идешь по улице, то присматривайся к людям. Ко всем подряд. Как они ходят, как себя ведут, как разговаривают. Что сколько стоит, тоже надо знать. Это жизнь, а знание жизни никогда лишним не бывает. Особенно в нашем деле. Не только людей изучай, но и город тоже, особенно дворы, чтобы с закрытыми глазами по ним ходить мог. Давай, старайся, а там видно будет.
По строгому тону голоса Иосифа чувствовалось, что если я провалю второй экзамен, то третьей попытки у меня не будет. Я стал стараться. Делал все, что было мне велено. Месяца через полтора окреп настолько, что поборол теткиного дворника Агарона, саженного[23] верзилу, который раньше был амбалом[24]. Тифлис изучил так, что мог пройти дворами через весь город. Цены на разные товары я стал знать лучше моей тетки. Не могу сосчитать, сколько раз за всю свою жизнь я благодарил Иосифа за этот преподанный мне урок. В нескольких фразах за несколько минут он преподал мне основы конспиративной науки.
Когда я счел себя готовым, то однажды встретил Иосифа с подносом на голове и, подражая всем повадкам кинто, предложил купить у меня персики и виноград. Даже песенку спел, кинто вечно пели куплеты о разных новостях, для неграмотных они были живыми газетами. Закончив представление, я взял пудовую гирю и начал поднимать ее на глазах у Иосифа, стараясь показать, что мне это труда не составляет.
– Молодец! – похвалил меня Иосиф и тут же добавил, чтобы я не сильно зазнавался: – Вот еще бы русский так учил, а то тетка твоя уже на меня косо смотрит. Столько учу тебя, а толку мало.
Я старался изо всех сил. Главным образом для того, чтобы читать нелегальную литературу, которая почти вся была на русском. Но трудный язык давался мне очень тяжело. Говоря по-русски, я чувствовал себя человеком, который вброд переходит реку. Думаешь, что все хорошо, и вдруг неожиданно споткнешься о камень или провалишься в яму. Как я ни старался, но в разговоре вечно допускал ошибки. Даже сейчас, в сорок лет, я нет-нет, а скажу что-то не так.
