Прозревая будущее. Краткая история предсказаний - Мартин ван Кревельд
Платон в «Федре» сравнивает время жизни с круговым движением по небесному своду, что совершают лошади и колесницы, а также говорит о цикле длиной 10 тысяч лет, по завершении которого душа обречена вернуться «на скачки» и повторить свой прежний путь вплоть до мелочей. Позднее эту идею переняли ранние мусульманские ученые. О множестве циклов различной длины говорится в зороастризме, буддизме и индуизме. Один из самых длинных – «день Брахмы» («кальпа») – должен был длиться 1,28 миллиарда[359] солнечных лет[360]. Но существовали и еще более продолжительные циклы. Чем больше лет в каждом цикле, тем сильнее ощущение, что по меньшей мере некоторые из них были просто выдумкой, частью изощренной игры ученых, которые соревновались, кто придумает самый длинный цикл.
Если же вернуться к судьбам людей и политических образований, то у вышеупомянутых авторов (как и у многих других, которых мы не назвали) прослеживается общее представление о том, как развивается цикл. Сначала появлялись люди грубые, но храбрые, сплоченные, при необходимости способные на быстрые решительные действия, ревностно блюдущие традиции. Объединившись под властью выдающегося лидера – Кира, Филиппа или его сына Александра, Мухаммеда или (возможно, лучший пример) Чингисхана, они восставали, сражались, завоевывали и подчиняли себе соседей. В свое время они создавали великие империи, но затем рано или поздно попадали под очарование городской жизни – роскоши и праздности, начинали петь, пьянствовать, распутничать. Например, в Риме число праздничных дней в году увеличилось с 66 при Августе до 135 при Марке Аврелии, а в IV веке их было уже 175, если не больше. Несметные состояния правителей, которые пополнялись за счет налогообложения завоеванных народов (своего рода «вечный налог на поражение», как называл их Цицерон), вызывали зависть к ним.
Отклонившись от традиций предков, эти правители утратили то, что с завистью называлось «народной мощью». Как писал Полибий, «люди испортились, стали тщеславны, любостяжательны и изнеженны, не хотят заключать браков, а если и женятся, то не хотят вскармливать прижитых детей, разве одного-двух из числа очень многих»[361]. Тацит, приводивший римлянам в пример евреев, которые не убивали своих детей ни до их рождения, ни вскоре после этого, соглашался[362]. Петроний утверждал, что чем меньше у человека детей, тем легче ему достигнуть самых высоких почестей[363]. И тем меньше их представительство в обществе.
Осознавали его современники и законы борьбы за власть. Начиная с Юлия Цезаря все императоры окружали себя отрядом телохранителей – так называемым corporis custodes, – состоявшим из германских наемников[364]. Римляне же, которые веками считались лучшими солдатами, отказывались идти на такую работу. Чтобы избежать призыва, некоторые даже калечили себя[365]. Забывая о воинских добродетелях, они уже не ценили их и нанимали на военную службу кого-нибудь другого, чаще всего иностранцев. В последние годы существования империи ее армия почти полностью состояла из инородцев. Усугубляло положение то, что они служили своим капитанам. В результате бойцы не умели править, а правители ничего не понимали в войне. Это неизбежным образом приводило к вырождению, поражению и разорению.
Даже в середине XVIII века самые светлые умы Европы продолжали исповедовать идею о том, что история развивалась циклически. Например, знаменитый Шарль де Монтескьё в работе 1748 года «О духе законов» обращался к ней для того, чтобы предопределить политическую судьбу своей родной Франции и Америки[366]. Живя в переломное время, Монтескьё провел два года в Англии и проникся симпатией к сбалансированной системе государственного управления. По его мнению, именно это позволило стране достичь таких выдающихся успехов в области взаимного уважения, в коммерции и сфере гражданских прав. И все же он не отвергал идеи цикличности. В завершение своих рассуждений он писал: «Все человеческое имеет конец, и государство, о котором мы говорим, утратит свою свободу и погибнет, как погибли Рим, Лакедемон и Карфаген; погибнет оно тогда, когда законодательная власть окажется более испорченной, чем исполнительная»[367]. Ранее, в 1734 году, тот же Монтескьё опубликовал трактат «Размышления о причинах величия и падения римлян», где, рассуждая о гражданских добродетелях и неминуемом их забвении, почти слово в слово повторял древних авторов[368].
Когда король Пруссии Фридрих II, живший примерно в одно время с Монтескьё, заказал для своего дворца Сан-Суси «римские» руины, он желал указать людям именно на цикличность истории. Позднее Альберт Шпеер, архитектор Гитлера, задумал сходный проект[369]. То, что возвысилось, обречено пасть, рассуждали все они.
Нередко к идее о цикличности истории обращались, чтобы доказать, что определенный народ находится на пути к расцвету и скоро будет играть гораздо более значительную роль в мировом сообществе. Конечно, в таком ключе очень часто писали американские авторы XVIII века[370]. Они почти единогласно заявляли, что США находятся на ранней стадии развития, но стремительно движутся к зрелости. Кто знал, как далеко это зайдет? Так, например, преподобный Томас Барнард из Салема (1748–1814), сравнивая в своей речи по случаю Дня благодарения 19 февраля 1795 года перспективы США и европейских стран, замечал, что Старый Свет ждет лишь «упадок и умирание, согласно законам развития человечества», которое всегда циклично[371].
Позднейшие американские авторы присоединились к общему хору и утверждали, что Ближний Восток, где зародилась цивилизация, уже перестал быть ее центром и утратил свою славу. Главную роль перехватила Европа, где цивилизация практически достигла своего зенита, а затем позиции стала завоевывать Северная Америка, страна будущего, где должно было осуществиться «явное предначертание»[372]. В Огайо, в те времена штате на фронтире, до сих пор существует поселение «Центр мира». Такое название придумал предприниматель
