Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский
Андрей Попов со своими товарищами раз днем увидел, как с полуденной стороны шел к становищу полк пешей рати. Воины были в железных доспехах; на плечах они несли длинные копья. Стальные шлемы сверкали на солнце рыбьей чешуей. То был генуэзский полк, нанятый Мамаем в Кафе. Это панцирный полк, наученный наступать глубокой фалангой, а не россыпью, как легковооруженные конные ордынцы, должен был восполнить основной недостаток ордынцев - боязнь и неумение сражаться в рукопашном бою.
Весь путь от Крыма полк шел налегке, без доспехов, без оружия в руках - все это было погружено на повозки, и лишь перед вступлением в становище воины облачились в доспехи, чтобы произвести впечатление на Мамая и его темников. Они выкрикивали боевые призывы. Они являли собой действительно грозную силу.
Как ни осторожничали московиты, но они не сумели стать невидимками. Однажды к месту их укрытия в овраге внезапно подскакал большой отряд ордынцев. Московитов окружили. Многих перебили, иных повязали. Андрей Попов в схватке с ордынцами дерзким броском вышиб из короткого седла с высокой лукой татарина, вскочил на его лохматого коня и поскакал. За ним мчалось несколько всадников. Он, оборачиваясь, пускал в них стрелы. Лишь одному из преследователей удалось настигнуть Андрея. Андрей слышал позади храп чужого коня, посапывание самого всадника. Вот-вот на него обрушится сабельный удар. Надо было уловить этот миг и увернуться. Когда сабля свистнула возле его уха, он круто повернулся и, бешено скосоротясь, кончиком сабли достал-таки плеча ворога.
Через несколько дней, проезжая через Рязанскую землю, Андрей был задержан на одной из застав и сопровожден в Переяславль Рязанский. Его захотел увидеть и выслушать сам князь, после чего, получив от Олега в подарок запасного коня, он отправился на Москву. Весть о Мамаевом приближении, доставленная в Москву накануне Епифаном, теперь была подтверждена ещё и своим воеводой.
Глава десятая
Манит Москва
Мастер монетных дел Федот, приставленный к монетному двору самим князем, обзавелся своим домом, хозяйством и жил со своим семейством - женой Варей и четырьмя детьми - безбедно. Однако до него давно доходили слухи, что люди, знающие какое-нибудь ремесло, особенно монетное дело, куда богаче живут в Москве, нежели в Переяславле Рязанском. Не то чтобы Федот помышлял о переселении в Москву - нет, этого до поры до времени в его мыслях не было, но разговоры о зажиточности московских ремесленников, о богатых тамошних торгах, где легко распродаются изделия мастеров, его интересовали.
Особенно запал в его память рассказ о Москве купца Колдомая. Приехал тот как-то на монетный двор в крытой повозке, сопровождаемой четырьмя вооруженными всадниками, деловито бросил легкий поклонец чревастому дьяку, собиравшему с заказчиков плату за чекан монет и княжеский налог, и своим слугам велел извлечь из повозки ларец. В ларце том было серебро. Дьяк сам взвесил на безмене серебро, но смошенничал - сместил ремешок на черном рычаге с желтой медной отметины. Колдомай, возмутясь, даже и спорить не стал - велел слугам отнести ларец обратно в возок. Дьяк затрусил за слугами, ухватился за ларь, как за свой собственный, и решительно заявил, что он перевесит серебро: вышла ошибка. "Ишь, чего надумал - в Москву! ворчал дьяк. - Пошлины платить московской казне!"
Федот стоял в дверях мастерской и наблюдал. Когда слуги понесли ларь в мастерскую, он подошел к усмехающемуся купцу Колдомаю, поклонился ему и спросил:
- А что - в Москве добрый монетный двор? Не приходилось там бывать?
Купец охотно ответил, что бывал на тамошнем монетном дворе. По его словам выходило, что московский монетный двор куда больше рязанского и что от заказчиков там нет отбоя. А те, кто переселяется в Москву из других земель и заводит свое дело, не облагаются налогами в течение пяти лет. И потому там ремесла в расцвете.
После того разговора минул месяц. По Переяславлю Рязанскому пошли тревожные слухи - Мамай идет! Еще свеж был в памяти набег мамаевой рати после поражения на Воже. Едва пришли в себя от того напрыска - жди новой беды. При этом на сей раз, по слухам, сила Мамая была несметная. Кто победнее - рыли ямы, прятали хлеб, сундуки с одевой. Кто побогаче отправляли добро в мещерские леса. Бояре увозили свои семьи со слугами в дальние вотчины. Кое-кто уезжал в другие земли.
В разгар этих слухов и появился на короткое время в граде московский воевода Андрей Попов, оборванный и усталый. В ожидании, когда его позовут к князю, хлебал щи на лужке, против поварни. Его окружила дворовая челядь: бабы, мужики, дети. Всем хотелось послушать человека, спасшегося бегством от татарских воев. Пришел посмотреть на него и Федот.
Один из дворовых, водовоз, высокий, грудь впалая, шея вытянута, спрашивал:
- Поганых видел вблизи?
- Не токмо видел, а одного секанул саблей. Ей-ей, братцы! Головастенькой, зубы оскалил - того гляди, слопает.
- Бают, и Мамай головастый, а ростом невелик.
- Мамая не видел, не знаю. А из ратных попадаются и великанистые. Видел и таких. Злые в бою!
Бабы заойкали:
- Ой-ой, бусурманы!
- Оне что - на Рязань идут? - снова спросил высокий водовоз.
- На Русь идут, - ответил Андрей. - Первой на их пути будет Рязанская земля. Батый начал с Рязани, и Мамай начнет с неё же.
Бабы опять заойкали, запричитали: "За что нам такое наказание?"
- А вот за то и наказание, - внушительно сказал один дворовый, - что грехов на нас много... Вот ты, Аксюта, много ль подаешь милостыни нищим да тюремным сидельцам? То-то!
Федот подошел к Андрею поближе, поинтересовался:
- А что, велика ль у татар сила?
- Несметная.
- Плохи дела.
- Но и мы не лыком шиты! - ответил бодро Андрей. - Не знаю, как у вас на Рязани, а у нас на Москве рать боевита! Мамаю Москвы не видать! Ольгерд три раза приходил - не взял. Крепка Москва!
Подошел стольник Глеб Логвинов и велел идти за ним в повалушу к князю. Андрей облизал ложку, сунул её за голенище сапога и последовал за стольником, чтобы поведать рязанскому князю о том, что видел в Диком поле.
Вечером того же дня Федот сидел на пороге своего дома - колени враздвижку, ладонь в подбородок. На лужке, в котелке, варилась пшенная каша с мясом. У костра хлопотала Варя. Слышался стукоток стрел о стену бревенчатого сарая: то стреляли из малых луков дети. Федот размышлял о рассказе Андрея Попова. Позвал к себе жену - та присела рядом.
- Московит рассказал: скоро быть новой брани. Как бы не гореть нашему Переяславлю. Люди куда-то едут, бегут заранее от беды. Вот и я думаю: покамест не поздно - не податься ли нам?...
- Да нам-то куда? Где кто нас ждет? (закрыла лицо руками).
- В Москве не пропадем... Мои руки там найдут себе дело...
- Так и туда Мамай придет.
- Не допустят московиты.
Варя заплакала.
- Как же - из Переяславля-то? У нас тут родня, могилы. Карпуша тут лежит...
Увидев плачущую мать, подошли дети. Меньшой засопел, из глаз брызнули слезы.
Вдруг Варя отняла от лица руки, отерла концом плата слезы и сказала:
- Не придет к нам Мамай. Слышно, князь с ним в сговоре...
- Слышно-то слышно, да кто знает... - возразил Федот. - То ли в сговоре, то ли нет... Он и с Москвой в сговоре... Кто чего знает, кто чего поймет... Нет, надо уходить. Купец Колдомай говорит: мастеровой в Москве живет крепко. А с переселенцев и налоги не берут...
С того часа Федот стал собираться в дорогу. Никакие отговорки жены на него не действовали. Впрочем, и жена понемногу свыкалась с мыслью: хошь-не хошь, а ввиду Мамаева нашествия придется бежать.
Глава одиннадцатая
Узел затягивается
Олег Иванович не мог упустить случая побеседовать с человеком, который побывал в Мамаевой Орде. Беседовал он с Андреем Поповым недолго, всего с четверть часа, после чего, отпустив его и отблагодарив конем, погрузился в размышления.
Дело в том, что удача посольника Епифана, убедившего князя Дмитрия Московского не вторгаться, коль случится идти встречь Мамаю в пределы Рязанской земли, на какое-то время воспарила Олега Ивановича. Какое-то время он пребывал в восторженном состоянии. В самом деле, успех был великий. Теперь обе стороны: и Мамай, и московский князь обещали не вторгаться в лоно земли Рязанской.
И поскольку Переяславль Рязанский забеспокоился, тревожимый слухами о войне, и многие стали покидать град, уезжая кто куда, лишь бы подальше от войны, лишь бы сохранить свою жизнь, жизнь близких и имущество, то невольно приходило на ум: не отказаться ли от союза с Мамаем и Ягайлом? Не увильнуть ли? Пусть воюют те, кто хочет, а его оставят в покое...
Конечно, эти мысли были плодом малодушия, ибо в таком случае ни о каком его возвышении среди сильнейших русских князей не пришлось бы и мечтать. Но они, эти мысли, проскальзывали среди множества ежедневных забот.
В вестях московита Андрея Попова, бойкого и смышленого, особенно заинтересовала князя та из них, что конное войско пополнилось генуэзским полком тяжеловооруженной пехоты. Тут было над чем подумать. Не над тем, что рать Мамая усилилась, - это само собой разумелось, - а о другом.
