Сергей Карпущенко - Коронованный странник
- Положил лохмача ревастого! - с гордостью воскликнул князь, опуская ствол карабина, из ствола которого тянулась вверх тонкая лента дыма.
- Александр стоял обомлевший. Он никак не мог понять, почему так радуется Ребров-Замостный, почему ликую дворянчики, похохатывают холопы, с интересом рассматривают тушу убитого медведя, но не подходят к недвижно застывшим на снегу фигурам мертвых людей.
- Как же так? - разводя руками, будто сам себе, сказал Александр.
- Что сказать изволили? - повернулся к нему счастливый помещик.
- Как же, спрашиваю, - неожиданно возвысил голос Александр, - вы посмели отправить своих людей на медведя с таким негодным оружием, как нож? Ведь вы их на верную смерть посылали?
Князь совсем не обиделся, уловив нотку гнева в голосе гостя:
- Ничуть нет-с, почтеннейший, - заговорил он кротко, заискивающе глядя в глаза Александра. - Во-первых, ножиком таким у нас с медведем воевать дело привычное: что ножик, что пуля - для медведика вещи смертельные, токмо надо изловчиться. Зверь, не попади я в него из штуцера, мог и меня задрать. Во-вторых же, я своих дворовых не насиловал, не приказывал им, но они за счастье почли отличиться передо мной в доблестном поединке с ревуном да удаль свою перед другими холопами выказать хотели. Любят они все меня, как батюшку своего. Не захотели бы опасности, никакими б силами я не сумел бы их принудить к бою с медведем, даже капитан-исправнику на меня за то могли бы жалобу принести. Так что, ваше... то бишь, Василь Сергеич, не извольте об их судьбе тревожиться. Женкам ихним серебра подкину - ещё руки целовать станут! Но бой с рыкуном лесным покажется вам, сударь, детскою забавой в сравнении с "чижиком", коего мои ребята учинять мастаки великие!
- Да что ж за "чижик" такой? - спросил Александр, немного успокоившись.
- А вот сами вскоре наблюдать будете! - чуть не захлебнулся Ребров-Замостный восторгом в предвкушении какой-то особенной забавы. Токмо на берег речки нашей выедем, где нас уж столы дожидаются да вертела! - И прокричал, обращаясь к слугам: Медведя заберите да мертвые тела. Убитых в Ребровку везите, а мишку - на берег Таракановки!
Тут же холопы князя расторопно принялись готовить носилки для тел горе-охотников, для чего потребовались жерди. Медведю же связали лапы, продели между ними палку, и скоро убитых людей и зверя уж несли к дороге, чтобы везти на лошадях, положив на их спины концы жердей. Александр отъезжая с князем вперед, обернувшись, успел заметить, как шарахнулись кони, когда поднесли к ним мертвого медведя, и с горечью подумал: "А ведь я похож на этого убитого зверя! Еще совсем недавно я вызывал в людях чувство глубокого почтения, трепета, даже страха. Теперь же я могу напугать их лишь в том случае, если они увидят сходство моей физиономии с царской. От царя во мне осталась одна лишь оболочка, а внутри - пустота!"
В сопровождении лая собак, гортанно-радостных звуков рогов, охота торжественно выехала на крутой берег реки, лишь начавшей покрываться ледком.
- А вот и мой охотничий стан, китайский бог! - показал Ребров-Замостный нагайкой на копошащихся впереди людей, на дымящиеся костры. Подъехали поближе, спешились. Здесь уже были расставлены несколько столов с закуской. Промеж столов - объемистый бочонок, уже вскрытый. - Ну, попируем, усладим и плоть и душу! Эй, там, гнидочесы! - прокричал князь, обращаясь к холопам. - Медведя чтоб в одночасье освежевали да на вертел его! Зело лютый голод грызет и меня и гостей!
- Холопы забегали, засуетились. Александр, косясь, видел, как сразу трое с ножами склонились над тушей медведя, парок повалил от неостывшего, лишенного шкуры мяса. Резали темную медвежатину и тут же подавали истекающие кровью куски тем, кто стоял рядом с ними с рожнами в руках. Скоро, облизываемое языками пламени мясо зашипело, заскворчало, добрый, но какой-то чуть пряный, лесной дух потек над станом, в Ребров-Замостный серебряным ковшиком черпал из бочонка рябинно-красную жидкость, расплескивал её по чаркам, стоящим на столе и говорил дворянчикам, у которых уж замаслились глаза в предвкушении пира.
- Сие вам, китайский бог, водка по стариннейшему рецепту под моим собственным надзором выкуренная и настоенная. "Перцовка жимолостная, или Ребровка" называется! Пейте, закусывайте, да их сиятельство Реброва-Замостного паки и паки благодарите!
- Благодарим присно, ваше сиятельство! - проблеял кто-то из захребетников.
- И во веки веков благодарить и поминать будем! - паточно пропел другой, но князь его резко оборвал:
- Какое поминовение, китайский бог?! Я всех вас переживу, ерши вяленые! А вы, Василий Сергеич, что ж к нам не подходите? - ещё более елейно, чем дворянчик, проговорил князь. - К нам, к нам идите, водочки перцовой отведайте да вот икоркой с горячим оладушком и закусите! Опосля медвежатинки отведаем да и будем "чижиков" пускать! Эх, полетят, китайский-раскитайский бог!
Александр, от природы вежливый, не способный обидеть хозяина, если он спешил угостить его, выпил чарочку перцовки и закусил, как предлагали, "оладушком с икоркой", а из памяти не уходили убитые на охоте люди.
"Да неужели эти слуги и на самом деле такие покорные, готовые пойти на самоубийство, только бы была выполнена воля барина? Ведь отправлять их на медведя с ножом, имея возможность застрелить его, это жестокость, деспотизм! Ну, пусть жесток этот князишка, но как же мирятся с его деспотизмом слуги? Неужто рабство уничтожило в них и самолюбие, и гордость, и желание жить?"
Не прошло и часа, а гости уж были красны лицами, болтливы и смелы в присутствии Реброва-Замостного, размягчившегося, подобневшего, вравшего напропалую, бахвалившегося вначале борзыми, потом всей псарней, после конюшней, затем дворовыми девками, из которых он "сотворил" танцовщик. Александр узнал, что в Ребровке имеется и театр, и оркестр, и труппа, многие дворовые участся на живописцев, французскому, пению и танцам; все крепостные ради-радешеньки от того, что владеет ими сам их сиятельство Ребров-Замостный, князь, то и дело приглашают его крестить младенцев, что он делает охотно и стал уже крестным отцом не менее пятисот жителей Ребровки и других деревень. На праздники же крестьяне собираются перед домом барина, поэт в честь него здравицы, одаривают всякой всячиной, целуют руки, плачут. И, вспомнив об этом, князь, закрыв лицо пухлыми ладошками, разрыдался от переполнявших его отеческих чувств, и стоявший неподалеку холоп немедленно извлек из походного поставца большой накрахмаленный платок, которым их сиятельство утер глаза и в который громки и со тщательностью высморкался.
- Да скоро ль медвежатина готова будет, китайский бог?! - неожиданно громко прокричал Ребров-Замостный, что Александру после умильных слез показалось странным и неуместным.
- Уже несет, батюшка, уже несем! - послышалось в ответ, и скоро на столах и впрямь появилось мясо, полыхнувшее жаром.
- Кушай, Василь Сергеевич, кушай! - с медовой улыбкой предложил князь. - Душу отведешь, а после я тебе такого "чижика" покажу, что ой-ой-ой!
Заинтригованный Александр принялся грызть мясо, крепкое, темное, волокнистое, с сильной лесной пахучинкой. Видел, что и гости, хоть и нахваливают медвежатину, не желая обидеть хозяина, однако ж морщатся, глотают через силу, давятся, сам же Ребров-Замостный к мясу и вовсе не притронулся, а только понукал дворянчиков:
- Ешьте, ерши вяленые, чтоб помнили князя, щедрость его да хлебосольство!
Но когда один из гостей, схватившись за горло, с хрипением удавленника кинулся подальше от стола, чтобы не испортить аппетит другим, а за ним тут же процедуру совершили ещё два захребетника, князь понял, что гости наелись досыта.
- Ну, буде с вас! - сказал он торжественно. - Теперь же - главным фокусом распотешимся! "Чижика" чинить станем!
Тут со всех сторон налетела дворня - егеря, стремянные, доезжачие, поваришки. Все встали в круг, будто всем давно была знакома забава со странным названием "чижик". Ребров-Замостный, посмеиваясь, достал из кармана кошель, высыпал на столь горсть серебра и заговорил:
- Тому, кто "чижика" исполнит с наилучшей красотой и чистотой, рубль серебром дарю, китайский бог! Только перед началом скажите, ребятушки: добровольно ль вы, без насильства с моей стороны "чижика" делать станете? Потому вопрошаю, что один важный барин испереживался сердцем, жалеет вас!
И Ребров-Замостный подмигнул Александру, который с трепетом ожидал от "фокуса" чего-то страшного, дотоле не виданного. Холопы же, тоже малость восхмеленные, рассмеялись, будто такой вопрос никак не следовало бы им задавать. Послышались бесшабашные крики:
- А пусть барин о нас не печалится! Мы "чижику" с детства обучены, только и ждем случая, чтобы Евграфа Ефимовича, благодетеля и батюшку нашего, порадовать-позабавить!
- За рупь серебряный каждый из нас "чижиком" стать рад, а за два так и "расчижиками" сделаемся!
