Геннадий Невельской - Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России
Раз предупреждённое энергическими мерами готовившееся восстание нескольких гилякских селений, подстрекаемых к этому маньчжурскими купцами-кулаками, которым мы делались соперниками в торговле и, главное, не дозволяли опаивать гиляков и нахально обирать их, наказывая за это по-русски, в присутствии гиляков; строгое соблюдение нами как бы священных для гиляков их обычаев {Самым священным обычаем у них было не выносить из юрты огня и ложиться на нары, которые окружали стены их юрт, непременно головой не к стене, как обыкновение у нас принято, а от стены, и прочие мелочи, которым не трудно было уступить.} и, наконец, строгое взыскание при них же и с наших людей за всякую причинённую им обиду -- постепенно располагали гиляков в нашу пользу. Вместе с тем наши пушки, вооружённый вид команды, обычная церемония при подъеме и спуске военного флага, при которой дозволялось им присутствовать, поселяли к нам уважение и убеждение, что мы пришли к ним не с тем, чтобы их поработить, как старались внушать им кулаки-маньчжуры, но, напротив, защищать их от всяких насилий и не касаться их обычаев. Они скоро поняли, что мы не хотим благодетельствовать их нашими реформами, несродными им, и, наконец, что мы глубоко вникаем в их нравы и обычаи и маньчжуров не боимся.
Ласковое обращение со всеми приезжавшими в наши посты гиляками ещё более усиливало в них упомянутое убеждение. Они охотно, без всякого опасения, всё чаще и чаще начали являться в Николаевское и в особенности в Петровское, где Екатерина Ивановна усаживала их в кружок на пол, около большой чашки с кашей или чаем, в единственной, бывшей во флигеле у нас, комнате, служившей и залом, и гостиной, и столовой. Они, наслаждаясь подобным угощением, весьма часто трепали хозяйку по плечу, посылая её то за тамчи (табак), то за чаем. Несмотря на то, что это общество никогда не мывшихся гиляков, одетых в собачьи шкуры, пропитанные нерпичьим жиром, было невыносимо тягостно не только для молодой образованной женщины того круга, к которому принадлежала моя жена, но и для всякой крестьянки, Екатерина Ивановна переносила с полным самоотвержением как эти посещения, так и их последствия, то-есть грязь и зловоние, которое оставляли после себя гости в единственной нашей комнате.
Она понимала, что только этим путём мы могли приобретать понятия о стране пустынной и неизвестной, в которой нам предстояло действовать для блага Отечества. Такой радушный приём развязывал языки нашим гостям: гиляки и другие представители населявших низовья Амура народов с охотой и откровенностью рассказывали нам о положении края, о реках, его орошающих, о путях, по которым они ездят на нартах и лодках, о затруднениях и опасностях, какие могут встретиться при этих поездках, и о средствах к устранению их. Наконец, они знакомили нас с нравами, обычаями, образом жизни и вообще с положением и состоянием народов, обитавших в этом крае.
Весьма естественно, что подобные сведения были далеко не удовлетворительными; так например, при вопросе о расстоянии между пунктами, гиляк чертил на полу мелом или углём палки, означавшие число ночей, которые надобно спать, чтобы, следуя на собаках или в их лодке, достигнуть известного места. Но, вместе с тем, эти и подобные сведения давали нам понятие о времени и препятствиях, какие нужно ожидать при исследовании страны, и на что обращать больше внимания, тем более, что средства наши для этой цели состояли тогда из тех же нарт с собаками и утлых гилякских лодок. Кроме того, без предварительных сведений о такой огромной и пустынной стране, которая рисовалась нам на картах, по одним легендам, большей частью ложным, нельзя было и составить по возможности практический план для действий, который направлял бы к главной цели. Между тем таковой план был необходим, так как всякая командировка в край, особенно в видах прочного водворения в нем, как выше видели, мне строго была запрещена, а потому лежала единственно на моей ответственности. Ясно, что при таком положении, прежде чем решиться предпринять командировку, необходимо было уяснить не только практическую возможность её исполнения с нашими ничтожными средствами, но и вполне взвесить степень безопасности посылаемых и дать им такие подробные наставления, которые отстранили бы эти опасности и затруднения.
Главная цель моя заключалась в том, чтобы фактически объяснить правительству значение для России этого края на отдалённом нашем Востоке; для этого предстояло разрешить нам, как я выше упомянул, два вопроса: вопрос пограничный и вопрос морской, обусловливавший значение для России Приамурского края в политическом отношении.
К ноябрю месяцу все команды в Петровском и Николаевском были, по возможности, размещены на зиму, и Николаевский пост был обеспечен продовольствием и товарами. К этому же времени с тунгусами, прикочевавшими на Петровскую кошку из Удского края, было заключено условие о доставке зимним путём верхом на оленях писем и депеш в Аян; они взялись отвозить в Аян из Петровского почту не более двух раз в зиму. Летом почта от нас должна была доставляться в Аян на казённых судах, совершавших рейсы между Аяном и Петровским. Это обыкновенно случалось два или три раза в лето. Таким образом, мы имели сведения из России в продолжение года не более четырёх или пяти раз. Особого судна для экспедиции назначено не было, потому что вся камчатская флотилия состояла из двух транспортов ("Байкал" и "Иртыш") и двух ботов ("Кадьяк" и "Камчадал"). Эти суда постоянно были заняты снабжением Петропавловска, который силились возвести тогда на степень главного нашего порта на Восточном океане. Эти суда должны были развозить продовольствие в Гижигу, Тигиль, Большерецк и Нижнекамчатск, а потому отделять какое-либо из них для экспедиции не представлялось никакой возможности.
Имея в виду эти обстоятельства, генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв приказал зимой 1850 на 1851 год выстроить в Охотске бот для экспедиции, но по случаю переноса этого порта в Петропавловск распоряжения Николая Николаевича исполнить не могли, а вместо бота в сентябре 1852 года доставлена была в Петровское, на боте "Кадьяк", только часть такелажа и парусины, которые предназначались на вновь строившийся бот. "Кадьяк" по случаю открывшейся в нем сильной течи не мог возвратиться в Петропавловск и остался на зимовку в Петровском. К навигации мы, по возможности, исправили его, и я надеялся, что по крайней мере он останется при экспедиции, но эта надежда осталась тщетной. После первого же рейса, сделанного им из Петровского в Аян, по распоряжению камчатского губернатора, он был взят из экспедиции и отправлен с продовольствием в Гижигу.
Суда Российско-Американской компании, плававшие между Ситхой и Аяном, по условию правительства с Компанией не обязаны были заходить в Петровское. Если в продолжение трёх лет и являлось иногда одно из этих судов на Петровском рейде, то это делалось единственно по милости и сердоболию начальника Аянского порта Кашеварова и то только в таких случаях, когда без прихода этого судна всем нам угрожала чуть не голодная смерть.
В какой степени была правильна и надежна наша зимняя почта, отбывавшая, как мы сейчас видели, с тунгусами на оленях, показывает следующее обстоятельство: нередко тунгус, отправленный с почтой из Петровского, через две или три недели возвращался с дороги обратно с объяснением, что он мало взял с собою пороху и чаю; он вешал в подобных случаях сумку с почтой на берёзу и просил, чтобы пополнили эти запасы. После вышеизложенного естественно, что тунгус с почтой из Аяна и наше судно с моря встречались в Петровском всеми с особым чувством, которое могут понять только люди, заброшенные в пустыню, отрезанную от всего цивилизованного мира. В особенности это было ощутительно для моей жены, попавшей в такую ужасную обстановку.
Не мало труда стоило нам приучить гиляков и других местных жителей к своевременной доставке писем из наших постов и от лиц, командированных в новый край. Они не понимали, что позднее исполнение подобных поручений утрачивает их значение. Они считали, что, когда бы ни доставить писку (как они называли письмо и всякую бумагу), всё равно, лишь бы только она была доставлена. Так часто случалось, что из Николаевского привозил мне гиляк письмо через два или три месяца, а от офицеров, командированных дальше, случалось получать корреспонденцию ещё позже этого времени, а иногда письмо придет только тогда, когда пославший его офицер уже возвратился. Не мало стоило труда, чтобы без всяких потрясений жизни и обычаев инородцев внушить им понятие о праве и старшинстве. Единственным правом, как я выше заметил, они считали нож и физическую силу и полагали, что без этого возможно исполнить только тогда, когда им угодно, -- и то за такие товары, какие им понравятся.
