Себастьян Хаффнер - От Бисмарка к Гитлеру
С внутренней эмиграцией дело обстоит следующим образом. Внешняя эмиграция, естественно, существовала. Она впрочем не была совсем уж легкой, потому что тогда за пределами Германии всё ещё царил экономический кризис, и принять эмигрантов и предоставить им работу были готовы немногие страны. Но наверняка многими людьми задумывалась внутренняя эмиграция. Однако как ни странно она была невозможна. В качестве примера я назову здесь ставшего позже федеральным президентом Хайнриха Любке.
Любке раньше был политиком центра, который остался верен своим взглядам, но естественно не имел никакой возможности в какой-либо форме действовать в политике после 1933 года. Поэтому он вернулся к своей прежде полученной профессии строительного инженера, то есть к полностью аполитичной профессии. Это вполне можно назвать внутренней эмиграцией. Любке предпринял определенный социальный спуск со все же возвышенной позиции активного политика к совершенно анонимному существованию представителя среднего сословия, внутренне оставаясь верным своим прежним убеждениям. Но была ли это действительно эмиграция? Ведь и в качестве строительного инженера он должен был работать на интересы рейха, и к примеру во время войны он должен был работать над сооружением лагеря для насильственно перемещенных иностранных рабочих, что позже очень резко ставилось ему в укор. По моему мнению, несправедливо, поскольку нужно же было ему чем-то зарабатывать на жизнь. Во всяком случае, у Любке было больше права чувствовать себя внутренним эмигрантом, чем у многих «антис», которые осуществляли задуманные Геббельсом предприятия в кино или в прессе, на радио, в театре или даже в литературе.
Я ещё раз возвращаюсь к литературе, поскольку она меньше всего подвергалась регулированию. Большая часть выдающихся представителей немецкой литературы эмигрировала. Однако и в Третьем Рейхе для тех, кто имел определённый нюх на это, была отчётливо узнаваемая литература, написанная «антис» и стремившаяся уклониться от Третьего Рейха. Никогда прежде не было написано и напечатано так много не связанных ни с каким временем идиллий, воспоминаний о юности, описаний природы, как во время Третьего Рейха. Каждый, кто их читал, понимал: автор не хочет быть нацистом, он не желает сотрудничать.
В действительности однако он тем не менее сотрудничал — тем что он людям, любившим подобное, показывал: вы ведь можете это иметь и в Третьем Рейхе. Каждый, кто работал под началом Геббельса, в том числе и если он не ощущал себя очень уж антинацистом, играл в качестве какого-либо малого инструмента в оркестре Геббельса, в котором должны были играться также и идиллии, и старомодный снобизм, всё, что принадлежало к так называемой нормальности и что не противоречило прямо Третьему Рейху — как в оркестре используется и флейта-пикколо.
В заключение этой главы вопрос, который так часто дискутировался и так и не был разрешён: был ли Третий Рейх продолжением идеи Германского Рейха, или это был сход с пути? Ответ звучит просто: в нём были элементы как преемственности, так и её отсутствия, но однако в целом элементы преемственности преобладали. Гитлер перенял, как мы ещё увидим, альтернативу «Мировая держава или поражение» позднего кайзеровского рейха и Первой мировой войны, и довёл её до крайности, так что в своей внешней политике он полностью был в русле преемственности Германского Рейха, которая была на некоторое время насильственно прервана проигранной Первой мировой войной.
Иначе во внутренней политике, в реальном состоянии гитлеровского рейха. Здесь на первый взгляд кажется, что царит полное отсутствие преемственности: ни диктатура одного человека, ни методы господства при посредстве государственного террора и монополии на пропаганду, ни запрет всех политических партий всех до одной не имели предшественников в истории Германского Рейха. Удивительно лишь то, что всё это с готовностью было принято в 1933 году, как будто бы этого всё время ждали. Даже если у этого не было предшественников — не было ли это тем не менее каким-то образом подготовлено в истории рейха? Бисмарк не был диктатором, но тем не менее проводил политику «своего» рейха в начальный период почти столь же суверенно, как Гитлер в свой конечный период правления. И тем самым он осознанно или неосознанно, умышленно или неумышленно как завещание оставил своему рейху стремление к гениальной фигуре Вождя, равно как и отвращение к партиям. Во второй половине Первой мировой войны, равно как и в конечной фазе Веймарской республики и то, и это снова прорвалось — оба раза с Гинденбургом как центральной символической фигурой для тайно надеявшихся. Однако Гинденбург не выполнил связанных с ним надежд, ни во время с 1916 по 1918, ни с 1930 до 1932 года. Гитлер, казалось, в 1933 году тотчас же начал действовать, и на годы после того он даже превзошёл надежды нации. Содержанием этих надежд всегда было единство (и единение) и национальное величие — обе в качестве последней и наивысшей, почти что религиозной цели. «Ты — ничто, твой народ — всё» — этот гитлеровский девиз для большинства уже раннего национального движения, тем более для бюргеров Германского Рейха всегда был тайной путеводной нитью их политических воззрений и желаний. В этом отношении Гитлер всё же является преемником истории рейха, даже если его методы господства далеко затмили всё прежде существовавшее или опробованное.
Хотя в обществе гитлеровского рейха и преобладали определённые перемены, но в конце концов и здесь перевесила преемственность. Можно говорить о перемене в преемственности. Хотя у старых правящих слоёв была значительно отобрана политическая власть, но у них не было отобрано их общественное положение. Крупные землевладельцы оставались крупными землевладельцами, а крупные предприниматели оставались крупными предпринимателями, и интеллектуальная и культурная элита оставалась тем, чем она всегда была, постольку поскольку она не была прорежена эмиграцией. Что изменилось, так это был приток в эти правящие слои; например проникновение СС в полицию; например приём национал-социалистических преуспевающих фирм в большие хозяйственные предприятия; также преобразование больших газетных издательств с их ранее часто еврейским руководством посредством новых элементов. Общество гитлеровского времени было обществом социальных лифтов, как впрочем (в несколько ином виде) им была уже Веймарская республика и оба нынешних германских государства. Преемственность не претерпела перерыва. В преемственности осталось также то, что военные сохраняли свой престиж и свою значимость в обществе, которые они несколько утратили прежде всего во времена Веймарской республики.
Главным элементом отсутствия преемственности был антисемитизм Гитлера, то есть биологическая расовая идея, которая прежде в Германском Рейхе не играла никакой роли и которая для самого Гитлера возможно была даже важнее, чем собственно руководство рейхом. Для большой массы немцев, постольку поскольку они не были затронуты сами, не будучи евреями, или не имели тесных связей с евреями, это оставалось второстепенным делом, которое могли не замечать, от которого могли отвернуться, с которым можно было смириться, если только Германский Рейх и впредь будет таким единым, великим и могущественным, как при Гитлере. Так оставалось до конца. Я хочу здесь обсудить этот конец. Потому что к следующей главе, которая имеет дело с историей Второй мировой войны, гитлеровские преследование евреев и в заключение убийство евреев не относятся. Массовые убийства не были военными действиями, даже если они происходили во время войны.
Как известно, с 1938 года Гитлер постоянно ужесточал преследование евреев. В 1938 году Гитлер также предпринял попытку посредством организованного сверху по всему рейху погрома, при котором между тем ещё раз вступили в дело почти отстранённые от дел штурмовики СА, проверить общественное мнение и действенность своей антисемитской пропаганды. Тест показал отрицательный результат.
Умаляющее серьёзность происшедшего слово «Хрустальная ночь рейха» с определённой точностью говорит о том, как на это реагировали немцы. Потому что определение «Хрустальная ночь» в том, что произошло, было самым малым. Ведь были не только разбиты стёкла витрин магазинов, но и были сожжены синагоги, разорены еврейские квартиры, тысячи евреев были арестованы и отправлены в концентрационные лагери, немало их было убито. Это была не хрустальная ночь, но массовый погром. Этого население признать не желало. Оно иронически отстранилось, оно ни в чём не участвовало, также имели место выражения отвращения. Одновременно хотели приуменьшить гнусные поступки, как только можно: это ведь была лишь «Хрустальная ночь рейха», безнадёжно дурная, но наполовину комическая выходка, за которую сами люди не несли ответственности, но и не желали также сделать ответственным национал-социализм в целом, а фюрера так и вовсе нет. «Если бы фюрер знал!»
