Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 2, часть 3)
- Да как же ему в вашу-то пользу тянуть, когда самому за то ответ придется давать? - сказал Патап Максимыч.
- Когда можно было- в просьбах мне не отказывал.
- Ох, владычица, царица небесная! - вздохнула игуменья.
- И про то пытал я у губернатора,- продолжал Патап Максимыч,- нельзя ли вам как-нибудь с теми чиновниками повидеться, чтобы, знаешь, видели не видали, слышали не слыхали... И думать, говорит, про то нечего, не такие люди.
- Полно, Патапушка, все одного кустика ветки, всех одним дождичком мочит, одним солнышком греет,- сказала Манефа.- Может, и с ними льзя по-доброму да по-хорошему сладиться. Я бы, кажись, в одной свитке осталась, со всех бы икон ризы сняла, только бы на старом месте дали век свой дожить... Другие матери тоже ничего бы не пожалели!.. Опять же и благодетели нашлись бы, они б не оставили...
- Пустое городишь,- прервал ее Чапурин.- Не исправник в гости сбирается, не становой станет кельи твои осматривать. То вспомни: куда эти питерские чиновники ни приезжали, везде после них часовни и скиты зорили...Иргиз возьми, Лаврентьев монастырь, Стародубские слободы... Тут как ни верти, а дошел, видно, черед и до здешних местов... Что же ты, как распорядилась на всякий случай?
- Да я казначею мать Таифу на другой же день в Москву и в Питер послала,отвечала Манефа.- Дрябину Никите Васильичу писала с ней, чтобы Громовы всеми мерами постарались отвести бурю, покланялись бы хорошенько высшим властям; Громовы ко всем вельможам ведь вхожи, с министрами хлеб-соль водят.
- Ничего тут и Громовы не поделают. Не такое время,- молвил Патап Максимыч.
- Ох, уж и Никита-то Васильич твои же речи мне отписывает,- горько вздохнула Манефа.- И он пишет, что много старания Громовы прилагали, два раза обедами самых набольших генералов кормили, праздник особенный на даче им делали, а ни в чем успеха не получили. Все, говорят, для вас рады сделать, а насчет этого дела и не просите, такой, дескать, строгий о староверах указ вышел, что теперь никакой министр не посмеет ни самой малой ослабы попустить...
- Вот видишь,- молвил Патап Максимыч.- Незачем было тебе и Таифу гонять. В Москву-то что с ней наказывала?
- А послала я с ней в Москву главную нашу святыню: пять икон древних, три креста с мощами, десятка четыре книг, которы поредкостней.
- Чем такую даль ехать, ко мне бы могла свезти, и у меня б сохранны были,сказал Патап Максимыч.
- Думала я про то, Патапушка, думала, родной. Чего бы ближе, как не к тебе, да вот чего, признаться, поустрашилась. Как пойдут, думаю, у нас переборы да обыски, хоть и узнают, что святыня в Москву отправлена, все-таки ее не досягнут - Москва-то велика, а кому отдана святыня, знаем только я да матушка Таифа, да вот тебе еще на смертный случай поведаю: Гусевым. А чтоб к тебе свезти, того поопасилась: люди узнают, совсем ведь скрыть этого невозможно; ну, как, думаю, грехом, питерские-то чиновники от какой-нибудь болтуньи про то сведают, так, чего доброго, пожалуй, и к тебе нагрянут с обыском... Сам посуди...
- Что дело, то дело. Распорядки твои хороши,- молвил Патап Максимыч.- А насчет себя как располагаешь, коли разгонят вас? Манефа не отвечала. - Хоть мы с тобой век бранимся, а угол тебе у брата всегда готов,- сказал Патап Максимыч.- Бери заднюю, и моленная в твоей, значит, будет власти, поколь особого дома на задах тебе не поставлю. Егозу свою привози, Фленушку-то... Еще кого знаешь, человек с пяток прихвати. Авось сыты будете.
- Много благодарна за твои милости, Патапушка,- ответила Манефа.- Только уж я, не поставь во гнев, на этот счет маленько не так распорядилась. В Иргизе и по другим местам, где начальство обители разоряло, всех тамо живших рассылали по тем местам, где по ревизии они приписаны и из тех мест всем им выезд на всю останную жизнь был заказан. Как было там, так, надо полагать, и у нас будет. А ведь и я, и Фленушка, и другие кой-кто из обители к нашему городку приписаны. Ходу, значит, нам из него до смерти не будет... Потому и приискала я в городу местечко дворовое и располагаю там строиться... Кожевниковых дом, чать, знаешь, крайний к соляным амбарам, его покупаю, да по соседству еще четыре местечка желательно прикупить: на имя Фленушки одно, на имя матери Таифы другое, третье Виринеюшке, а четвертое матери Аркадии.
- Значит, ты в городу новый скит расплодишь? - усмехнулся Патап Максимыч.Ну, уж ты, батька, и скит!.. Чего не скажет! - тожеулыбнувшись, молвила Манефа.- Сиротское дело, Патапушка, по-сиротски и будем жить... А ты уж на-ка поди: скит!
- Ну, заводись, заводись, стройся,- сказал Патап Максимыч.- Дозволят, чай, скитско-то строенье в город свезти?
- По другим местам дозволяли,- ответила Манефа.
- Стало быть, только место купить да плотникам за работу?
- Только,- подтвердила Манефа.
- Что за места-то просят? - спросил Патап Максимыч.
- Да за все-то за пять местов больше тысячи целковых.
- Счетом сказывай. - Да тысячу двести,- сказала Манефа.
- Получай,- вот тебе тысяча двести,- сказал Патап Максимыч, подвигая к сестре деньги.- За Настю только хорошенько молитесь... Это вам от нее, голубушки... Молитесь же!.. Да скорей покупай; места-те, знаю их, хорошие места, земли довольно. А строиться зачнешь - молви. Плотникам я же, ради Настасьи, заплачу... Только старый уговор не забудь: ни единому человеку не смей говорить, что деньги от меня получаешь.
- Помню, родной, помню...- молвила Манефа, пряча деньги в карман.
- Ну, теперь делу шабаш, ступай укладывайся,- сказал Патап Максимыч.- Да смотри у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей не давай. Девка тихоня, спать бы ей только, да на то полагаться нельзя - девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны ветру место найдется... Девка молодая, кровь-то играет - от греха, значит, на вершок, потому за ней и гляди... В лесах на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней не было, из молодцов то есть.
- Василий Борисыч со старицами в леса да на Китеж располагал съездить,молвила Манефа.
- Этот ничего...- сказал Патап Максимыч.- Василий Борисыч человек иной стати. Его опасаться нечего. Чтобы московских скосырей да казанских хахалей тут не было - вот про что говорю. Они к тебе больно часто наезжают....
- Благодетели...- молвила Манефа.
- То-то благодетели!.. Чтобы духу их не было, пока Прасковья у тебя гостит,- строго сказал Патап Максимыч.
- Будь спокоен, Патапушка, будь спокоен, ухраню, уберегу,- уверяла его Манефа.- Да вот еще что хотела я у тебя спросить... Не прими только за обиду слово мое, а по моему рассуждению, грех бы тебе от господней-то церкви людей отбивать. - Это кого?- спросил Патап Максимыч.
- Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого человека ни из старых, ни из молодых... А ты его сманиваешь... Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
- К кому? - слегка улыбнувшись, спросил Патап Максимыч.
- А вот к кому - слушай,- молвила Манефа и медленно, немного нараспев прочитала: - "Аще кто хитростию преобидети восхощет церкви божии: аще грады, или села, или лугове, или озера, или торжища, или одрины, или люди купленные в домы церковные, или виноград, или садове, и вся какова суть от церковных притяжаний..." Манефа приостановилась.
- Что стала? Дочитывай,- молвил Патап Максимыч. Не впервой доходилось ему слушать читаемые сестрой статьи из устава или Стоглава.
- "...первое: еже святыя троицы милости, егда предстанем страшному судищу, да не узрит,- продолжала Манефа, смотря в упор на Патапа Максимыча,- второе же: да отпадет таковой христианския части, яко же Иуда от дванадесятого числа апостол; к сему же и клятву да приимет святых и богоносных отец".
- Значит, по-твоему, Василий-от Борисыч - купленный раб? - с усмешкой молвил Патап Максимыч.- Кто ж его покупал?
- У тебя, Патапушка, все смехи да шутки. Без издевок ты ни на час... Ты ему дело, а он шутки да баламутки,- сказала Манефа. - А ты спасена душа, не отлынивай, держи ответ на то, про что спрашивают. Это ведь ты из Стоглава мне вычитала, знаем и мы тоже маненько книжно-то писанье.- Там про купленных людей говорится... Сказывай же про ряду: кто купил Василья Борисыча, у кого и какая цена за него была дадена? - продолжал шутить Патап Максимыч. - В Стоглаве не про одних купленных в церковны домы людей говорится... Тамо сказано: "...и вся какова суть от церковных притяжаний",- сдержанно, но с досадой молвила Манефа.
- Притяжание-то что означает?- спросил Патап Максимыч.- То же, что стяжание, имущество, значит... Так разве он не человек, по-твоему, а имущество, вот как этот стол, аль эта рубаха, аль кони да коровы, не то деньги?.. Крещеный человек может разве притяжанием быть?.. Не дело толкуешь, спасенница.
- С тобой, батька, не сговоришь. У тебя уж нрав такой,- молвила Манефа.- А что, отбивая Василья Борисыча от церкви, чинишь ей обиду - в том сумленья не имей. Дашь ответ пред господом!.. Увидишь!..
