Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы
Назначение в конце 1700 г. Стефана Яворского, бывшего префекта Киево-могилянской коллегии, местоблюстителем патриаршего престола означало наивысшую фазу влияния киевских монахов не только на церковные, но и на образовательные дела в Москве. Накануне этого события состояние московской славяно-греко-латинской школы было плачевным, и царь Петр, вернувшись из Великого Посольства, имел в конце 1698 г. известный разговор с патриархом Адрианом о том, что в Москве хотя «благодатию Божиею и есть школа, и тому бы делу порадеть можно, но мало которые учатся, что никто школы как подобает не надзирает», так что для подготовки образованного духовенства необходимо посылать учиться в Киев. Тем не менее было бы правильно, если и из московской школы «во всякия потребы люди благоразумно учася происходили, в церковную службу, и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство».[398]
Близким следствием этого разговора явилось коренное преобразование училища в Заиконоспасском монастыре. Оно не только получило название Московская академия (по примеру Киевской), но и в соответствии с широкой программой, прозвучавшей в словах царя Петра, рассматривалось как государственный университет. Изменение статуса и программы происходило в соответствии с царским указом от 7 июля 1701 г., которым Московская Академия передавалась в ведение Стефана Яворского. Его стараниями сюда перешли несколько профессоров и десятки учеников из Киева. Ректором Академии в период преобразований стал Палладий Роговский, учившийся в иезуитских академиях Вильны, Ольмюца, Рима и получивший там степень доктора философии и богословия. К 1704 г. реформа завершилась и привела к тому, что в Заиконоспасском монастыре возникла полная копия Киевской академии – как по организационному устройству, так и по программе преподавания, и именно эта форма высшего учебного заведения развивалась здесь дальше в течение XVIII в.[399] Поэтому справедливо считать, что Московская академия, хотя и оформилась в 1701 г. на базе прежнего училища, основанного Лихудами, на деле не имела с последним почти никакой преемственности, кроме самого помещения.[400] Об этом же говорит, например, и послание иерусалимского патриарха Досифея от 15 ноября 1703 г., где тот упрекал Стефана Яворского, что тот «в конец еллинское училище стерл и токмо о латинских школах старается».[401]
Таким образом, в России начала XVIII в. существовали два православных университета, вполне аналогичных европейским «доклассическим» университетам других конфессий. Киевская академия получила в России права университетской корпорации царскими Жалованными грамотами 1694 и 1701 гг., а Московская академия была организована по образцу Киевской в 1701 г. на базе славяно-греко-латинского училища, основанного братьями Лихудами. Сознательно ориентируясь на устройство католических университетов своей эпохи, Киевская академия способствовала началу развития контактов России с университетской Европой, но в то же время верно выполняла задачу охраны интересов православия на границе России и Запада. Как и во многих иезуитских университетах, в Киевской и Московской академиях читались лекции лишь философского и богословского циклов, но не преподавалось право и медицина, однако (как и у иезуитов) в XVIII в. делались попытки открыть и эти факультеты, чтобы перейти к «полному» университету.[402]
Обучение в академиях давало возможность затем служить в различных сферах государственной жизни. Важно подчеркнуть, что ни Киевская, ни Московская академия в XVIII в. еще не представляли собой сугубо церковные школы. Напротив, они были учебными заведениями «для людей всякого чина и сана», не ограничивавшимися лишь подготовкой духовенства, но дававшими образование и людям, выбиравшим светскую карьеру, что доказывал социальный состав студентов и анализ их последующей деятельности. Так, в 1720-х гг. только около четверти выпускников Московской академии получали духовный сан, значительное же их число шло на службу переводчиками, переходило в медицинские, математические, инженерные школы.[403] Большой процент обучающихся первоначально составляли московские дворяне, и лишь с 1728 г. были введены ограничения по приему в академию выходцев не из духовного сословия, причем вопреки мнению правительства, которое «поддерживало взгляд на Московскую академию как на общеобразовательную школу для дворян».[404] Говоря о близости статуса Московской академии в России первой половины XVIII в. к университетскому, необходимо еще указать, что к ее названию иногда добавляли титул «Caesarea» – Императорская, подчеркивавший ее общегосударственное значение.[405]
В прямой связи с возникновением первых русских академий находились и последующие проекты, в которых государственные деятели начала XVIII в. развивали мысли о создании в России не только отдельных университетов, но и шире – целой сети высших школ, поддерживаемых государством. Ряд таких проектов перечисляет в своем исследовании С. В. Рождественский. Так, Алексей Курбатов предлагал, ссылаясь на иностранные примеры, устроить в Петербурге и Москве «академии свободных разных наук, на разных диалектах, как церковных, гражданских, так и военных», а в губерниях – школы для шляхетства, купечества, «солдатских, пушкарских и других всяких чинов». Боярин Ф. С. Салтыков написал широкий план – «образ» всенародного обучения, благодаря которому русские должны «сравняться во всех свободных науках со всеми лучшими европскими государствами», поскольку «без свободных наук и добрых рукоделий не может государство стяжать себе умного имения и такожде будет всегда требовать во всех делех из других ученых государств людей на послуги свои и вспоможение».[406] Салтыков предлагал открыть по одной или две академии в каждой губернии и содержать их из монастырских доходов, а в их ученики записывать дворян, купеческих и разных чинов детей в возрасте от 6 до 23 лет. Программа этих училищ включала полный курс обучения вплоть до философии и богословия и должна была готовить учеников «в службы воинские и градские». Следует подчеркнуть общеобразовательный характер школ в проектах Курбатова и Салтыкова: исходя из «прагматической» мысли о подготовке государственных служащих, они высказывали мнение, что этим следует заниматься путем широкого изучения всех «свободных наук», т. е. фактически убеждали царя в необходимости развития в России университетского образования.
Особый интерес представляет обнаруженный и опубликованный С. В. Рождественским проект «Академии Политики для пользы государственных канцелярий».[407] Его возможная дата создания лежит между 1715 и 1718 гг., поскольку, с одной стороны, проект предшествовал учреждению в Петербурге коллегий, с другой, в нем упоминается Морская Академия, основанная в 1715 г. Автор проекта неизвестен, но, безусловно, являлся одной из неординарных фигур петровского царствования, обнаруживая прекрасное знание истории и современного состояния университетов в различных европейских странах, в особенности в Италии (возможно, на собственном опыте). А. И. Андреев предположил, что проект написал один из переводчиков Коллегии иностранных дел,[408] но это кажется маловероятным – скорее в авторе можно увидеть крупного русского дипломата петровской эпохи, лично знакомого с описываемыми странами и посещавшего тамошние университеты. В качестве такой фигуры подходит, например, князь Б. И. Куракин.
Проект интересен, прежде всего, тем, что уже в его начальном разделе утверждается необходимость развития в России университетов. Начиная с вопроса о подготовке канцеляристов и чиновников для намеченных коллегий, автор подобно приведенным выше рассуждениям Курбатова и Салтыкова приходит к мысли, что для этого недостаточно одностороннего практического образования. Организуя обучение будущих чиновников «политике», т. е. науке государственного управления, необходимо «поставить учение других науков, которые суть фундамент политики». Указывая на внутренние взаимосвязи наук, автор считает, что «оным, которые имеют учиться в Политике, надобно быть ученым прежде в Диалектике и в Философии, но еще лучше и полезнее будет, когда также фундамент имеют в юриспруденции», а из этого делает решающий вывод: «Того ради видится неоставляема институция единой университет публичной, в которой между достальными науками можно употребить и политику, яко употребляется в университетах Германии, Франции, Гишпании, в Парме, в Риме, Праге и прочих, в которых по совершению грамматики, уманите, риторики, философии и юриспруденции поставляется юность к учению политики». Западный пример служит главным аргументом, с помощью которого автор убеждает царя в пользе такого университета для России, ибо «многие принцы истощаются на постановлению всякой в своем государстве вышепомянутую университет с великим издержанием казны», при этом «такое иждивение малое высокому монарху читается, а прибыль превелика, понеже таким способом все подданные с неискуства выведутся; уподобляет же оных управить государственные дела так во владении стата, как в посольстве и в иных министерских дел». В России же основание такого университета произошло бы «в вечную и неугасимую славу нашему монарху, во удивление всего света и в неизреченную пользу всему Российскому православному народу».
