Франсуа Гизо - История цивилизации в Европе
Таковы были, по моему мнению, в XII веке две главные, решительные причины крестовых походов. В конце XIII века не существовала уже ни та, ни другая. Человек и общество изменились до такой степени, что не чувствовалось более ни того нравственного побуждения, ни той общественной потребности, которые увлекли Европу против Азии. Не знаю, многие ли из вас читали современных историков крестовых походов, и приходило ли кому-либо из вас на мысль сравнить летописцев первых крестовых походов с летописцами конца XII и XIII веков; например, Альберта Эского (Albert d’AIX), Роберта, Раймунда Ажильского, участвовавших в первом крестовом походе, с Вильгельмом Тирским и Иаковом Витрийским. Сравнивая эти два класса писателей, нельзя не заметить расстояние, отделяющее их друг от друга. Первые – это летописцы, полные жизни, одаренные пылким воображением; они с жаром, с страстью рассказывают о событиях крестового похода. Но умственный кругозор их замечательно узок, у них нет ни одной идеи, выходящей из тесной сферы, в которой они вращаются, они лишены всяких познаний, полны предрассудков, неспособны критически относиться к окружающим их предметам и к рассказываемым ими событиям. Раскройте, наоборот, историю крестовых походов Вильгельма Тирского; вы будете поражены, найдя в нем почти новейшего историка, с развитым, обширным, свободным умом, с редким политическим пониманием событий, с общими взглядами, с уменьем судить о причинах и последствиях. Иаков Витрийский представляет пример развития другого рода: это ученый, не только изучивший все то, что относится к крестовым походам, но и занимающийся изучением нравов, географии, этнографии, естественной истории, – ученый, наблюдающий и описывающий мир. Словом, между летописцами первых крестовых походов и историками последних существует огромная разница, ясно свидетельствующая о происшедшем перевороте в умственном настроении.
Этот переворот обнаруживается более всего в способе выражений тех и других писателей о магометанах. Первые летописцы и первые крестоносцы страшно ненавидели магометан. Люди, говорящие о мусульманах, очевидно, не знают их, не могут произнести о них никакого суждения и рассматривают их единственно с точки зрения взаимной религиозной вражды: они презирают их, сражаются с ними, – и больше ничего. Вильгельм Тирский, Иаков Витрийский, Бернар Казнохранитель (Bernard le trésorier) относятся к мусульманам совершенно иначе. Ясно, что, враждуя с ними, они уже не видят в них каких-то чудовищ, что они до известной степени поняли их идеи, что они жили вместе с ними, вступили с ними в сношения, чувствуют к ним даже некоторую симпатию. Вильгельм Тирский восхваляет Нурредина, Бернар – Саладина. Они даже противопоставляют иногда нравы и жизнь магометан нравам и жизни христиан. Описывая магометан, они имеют в виду сатиру против христиан, подобно тому как Тацит изображал нравы германцев в противоположность нравам римлян. Вы видите, какая неизмеримая перемена совершилась в промежуток времени между двумя эпохами: последняя из них поражает нас свободным беспристрастным взглядом на самых врагов христианства, на тех, против кого были устроены крестовые походы, – взглядом, который, несомненно, вызвал бы у первых крестоносцев удивление и гнев.
Таков первый, главный результат крестовых походов; это важный шаг вперед к эмансипации разума, к более обширным и свободным идеям. Предпринятые во имя религиозных верований, под непосредственным влиянием их, крестовые походы положили конец не той доле влияния, которая по праву принадлежит религиозным идеям, но исключительному, деспотическому господству их над человеческим духом. Такой, несомненно неожиданный результат произошел от многих причин. Первая из них, очевидно, есть новость, обширность и разнообразие зрелища, открывшегося перед крестоносцами. С ними случилось то, что обыкновенно бывает с путешественниками. Всем известно, что взгляд путешественников на вещи делается свободнее, что привычка наблюдать различные народности, различные нравы и мнения расширяет идеи, очищает разум от старинных предрассудков. То же явление повторилось и со странствующими племенами, которые мы называем крестоносцами; ум их расширился, возвысился под влиянием всех различных предметов, виденных ими, под влиянием знакомства с чужими нравами. Они вступили в сношения с двумя не только различными, но и более развитыми цивилизациями; с одной стороны, с греческим обществом, с другой – с обществом мусульманским. Нет сомнения, что греческое общество, несмотря на свою обессиленную, испорченную, умирающую цивилизацию, произвело на крестоносцев впечатление общества более развитого, утонченного, просвещенного, нежели их собственное. Подобное увидели они и в мусульманском обществе. Летописи содержат в себе любопытные сведения о впечатлении, произведенном крестоносцами на мусульман; последние смотрели на первых как на варваров, как на самых диких, свирепых, глупых людей из всех тех, кого им случалось прежде встретить. Крестоносцы со своей стороны были поражены богатством мусульман, изысканностью их нравов. За этим первым впечатлением скоро последовали частые сношения между обоими народами, сношения, расширившиеся и сделавшиеся гораздо более важными, нежели обыкновенно думают. Не говоря уже о повседневных сношениях восточных христиан с мусульманами, Восток и Запад узнали, посетили друг друга, вступили друг с другом во взаимную связь. Недавно еще один из ученых, прославляющих Францию в глазах Европы, Абель Ремюза, открыл сношения монгольских ханов с христианскими государями. К французским королям, между прочим, к Людовику Святому, отправляемы были монгольские посланники, с предложением заключить союз и возобновить крестовые походы против турок, в общих интересах монголов и христиан. И таким образом установлялись не только дипломатические, официальные сношения государей, но и частные, разнообразные сношения самих народов. Я приведу буквально слова г. Абеля Ремюза.
Многим итальянским, французским, фламандским монахам поручались дипломатические поручения к великому хану. Знатные монголы приезжали в Рим, Барселону, Валенсию, Лион, Париж, Лондон, Нортэмптон, а францисканец, родом из неаполитанского королевства, был архиепископом в Пекине. Преемником его был профессор богословия в Парижском университете. Но сколько других, неизвестных лиц стремилось вслед за упомянутыми или в качестве невольников, или в надежде на обогащение, или увлекаемые любопытством в неизвестные до тех пор страны. Случай сохранил имена некоторых из таких лиц. Первый посланник, прибывший от татар к королю Венгерскому, был англичанин, изгнанный из отечества за преступление, скитавшийся по всей Азии и наконец поступивший на службу к монголам. Фламандский монах из ордена кордельеров наткнулся в глубине Татарии на женщину из Меца, по имени Пакетту, похищенную венгерцами, встретил золотых дел мастера, брат которого торговал в Париже, на новом мосту, и молодого человека из окрестностей Руана, находившегося при взятии Белграда. Он встретил там также русских, венгерцев, фламандцев. Певчий по имени Роберт посетил Восточную Азию и потом, возвратившись в Шартр, умер в тамошней соборной церкви. Один татарин был поставщиком шлемов при войске Филиппа Красивого. Жан Планкарпин встретил близ Яика русского дворянина по имени Темера, служившего там переводчиком. Многие бреславльские, польские, австрийские купцы сопровождали его в Татарию. Другие возвратились с ним оттуда через Россию – это были генуэзцы, пизанцы, венецианцы. Два венецианских купца, которых случай привел в Бухару, последовали за монгольским посланником, отправленным Хулагу к Хубилаю. Они провели несколько лет в Китае и в Татарии, привезли папе письмо от великого хана, потом опять поехали к великому хану, причем один из них взял с собою сына своего, известного Марко Поло, и наконец еще раз оставили двор Хубилая, чтобы возвратиться в Венецию. Подобные путешествия были часто совершаемы и в следующем столетии: таковы путешествия Иоанна Мандевилля, английского врача, Ордерика Фриульского, Пеголетти, Вильгельма Бульдеселльского и многих других. Несомненно, путешествия, оставившие по себе какое-либо воспоминание, составляют только небольшую часть всех подобных предприятий; в те времена больше было людей, готовых совершать дальнее странствование, нежели людей, способных описать его. Многие из этих искателей приключений поселялись и умирали в странах, которые посещали. Другие возвращались в отечество, столь же неизвестными, как и прежде, но воображение их было наполнено всем тем, что они видели; они рассказывали о том своей семье, конечно, все преувеличивая, но распространяя вокруг себя, вместе с нелепыми баснями, и полезные, плодотворные предания. Таким образом в Германии, в Италии, во Франции, – в монастырях, среди дворянства и даже в низших классах общества заронены были драгоценные семена, которым суждено было развиться несколько позже. Эти неизвестные путешественники, знакомя чужие страны с искусствами своего отечества, в свою очередь вывозили оттуда другие, не менее драгоценные познания и вступали, сами того не зная, в обмен гораздо более выгодный, нежели всякая торговля. Путешествия эти не только расширяли и облегчали торг материями, фарфором, всеми продуктами Индии, не только открывали новые пути для промышленности и коммерческой деятельности, но – что гораздо важнее – они знакомили европейцев, заключенных со времени падения Римской империи в слишком тесной умственной сфере, с чужими нравами, с неизвестными народами, с необыкновенными произведениями природы. Тогда начали придавать некоторое значение прекраснейшей, населеннейшей и древнейшей по цивилизации части современного мира. Появилось желание изучать искусства, верованья, языки народов, в ней обитавших; хотели даже учредить в Парижском университете кафедру татарского языка. Рассказы, сначала несколько опоэтизированные, но вскоре подвергшиеся серьезному и глубокому разбору, повсюду служили источником более точных и разнообразных познаний. Мир как бы расширился со стороны Востока; география сделала огромные успехи, страсть к открытиям сделалась новою формою, в которую облекся предприимчивый дух европейцев. По мере ближайшего знакомства с нашим полушарием, идея о другом полушарии перестала казаться парадоксом, лишенным всякой вероятности, и Христофор Колумб открыл Новый Свет, отыскивая Ципангри Марко Поло.
