Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)
Поезд подошел к Аннабергу. Фонари на платформе уже были погашены. Ярким пятном выделялся в ясном утреннем воздухе сигнальный кружок в руке начальника станции. Он поднял его, и с паровоза уже послышался свисток, когда, расталкивая служащих, на платформу выбежала девушка. У нее за спиной покачивался высокий короб, пристегнутый наподобие ранца. Девушка устремилась к хвосту уже двигавшегося поезда. Несколько мгновений она бежала рядом с вагоном, в котором сидели Зинн и Цихауэр. Художник поспешно распахнул дверь и протянул ей руку. Она сделала отчаянное усилие и вспрыгнула на ступеньку.
Тяжело дыша, она стояла посреди купе. Короб мешал ей сесть. Она позволила Зинну отцепить его.
- Еще немного, и я бы опоздала.
- Глотните-ка, - Цихауэр протянул ей бутылку. Девушка сделала глоток и закашлялась. Вытерев выступившие слезы, она всмотрелась в лицо художника. Как удачно, что я попала прямо в ваше купе.
Цихауэр удивленно поднял брови.
- Для меня или для вас?
Девушка молча показала на яркую булавку в виде трилистника, горчащую в его галстуке.
- Вы правы! А я и забыл, - сказал Цихауэр.
В дверях купе показалась голова кондуктора. Увидев девушку, он вошел.
- Вы сели на ходу! Придется уплатить штраф.
Он повернулся к Цихауэру и, коснувшись козырька, вручил ему купленные билеты и сдачу.
- Вот вам пять марок за хлопоты и пять марок штрафа. - С этими словами Цихауэр взял кондуктора за плечи и, повернув, подтолкнул к двери купе.
Приглядевшись к девушке, Цихауэр увидел, что она хороша собой. Но на ней было пальто, переделанное из мужского и слишком ей широкое; на ногах грубые ботинки с низкими подкованными каблуками. Разглядывая новую спутницу, Цихауэр не сразу отдал себе отчет, что в ее наружности показалось ему таким привлекательным. Бледная кожа, впалые щеки и необычайна усталые глаза. Впрочем, может быть, в этих-то глазах и было все дело...
Между тем поезд сбавлял ход. Рельсы все круче поднимались в гору. Горы теснее сдвигались к железной дороге. Как огромные раны, зияли провалы каменоломен. На их светлых выработках темнели фигуры рабочих. Подвешенные на веревках, они долбили отвесную стену скалы. Светложелтая пыль поднималась под ударами кирки и, расплываясь в воздухе, как дым, оседала в лощине.
- Визенталь, - сказала девушка и встала, потянувшись за своим коробом.
Когда они сошли с поезда, к ним подошел кондуктор.
- Прекрасные места, - сказал он и порылся в своей сумке. - Нигде в Германии не получите такого обеда! - И, уже вскакивая на подножку тронувшегося вагона, протянул Цихауэру карточку: - Нигде в Германии!..
Художник взялся было за огромный короб спутницы.
- Чтобы на нас показывали пальцами? - сказала она и ловко вскинула ношу на плечи.
На платформе было несколько крестьян. Они сидели на скамьях, кутаясь в пальто и плащи. Около каждого стоял такой же огромный короб.
- Что в них? - с любопытством спросил художник.
- Игрушки. Мы возим их в Аннаберг.
- И вы тоже?!
Она прервала его:
- Вы приехали на похороны вашего дяди... Сегодня мы хороним отца. Меня зовут Рената Шенек.
- Рената. Рени?.. Я не забуду.
На площади перед вокзалом тоже сидели люди с коробами. Их было много. У всех был одинаково измученный вид, хотя день еще не начинался.
- Смотрите-ка, молодая Шенек уже вернулась, - с завистью сказала старуха, сидевшая с краю, прямо на земле.
- Мы сегодня хороним отца, матушка Зельте, - на ходу ответила Рени. Вы придете?
- Иди, иди, - проворчала старуха. - Кому надо, тот и придет.
Сначала они шли дорогой, потом свернули на тропинку, круто поднимающуюся в гору. Когда им встречались крестьяне, Цихауэр первый снимал шляпу.
- Грюсс гот! - говорил он.
- Грюсс гот!.. - хмуро отвечали они, отводя глаза.
Мужчины попадались все реже. Откуда-то из кустов неожиданно появлялись детишки и старухи, сгибавшиеся под тяжестью вязанок хвороста.
Цихауэр приподнимал шляпу:
- Грюсс гот!
Но никто ему уже не отвечал. Дети пугливо шарахались в кусты, старухи угрюмо отворачивались, опираясь на палки и сходя с тропинки, чтобы пропустить незнакомцев.
Чем дальше они шли, тем труднее было Цихауэру скрыть утомление, тяжелое дыхание выдавало его.
Рени поставила короб и опустилась на камень. Она сняла шляпу, и Цихауэр увидел, что ее волосы закручены в тяжелый узел на затылке. От этого голова ее уже не казалась такой маленькой, но незатененное полями шляпы лицо выглядело еще более усталым. Цихауэр отвел от нее взгляд и посмотрел на восток. Солнце уже поднялось над хребтом. Далеко впереди, окруженная грядою темных скал, возвышалась могучая гора. Она стояла величественная и тяжелая, распустив зеленый подол подножия до самой долины. Вершина ее, коричневая, изрытая глубокими складками, была накрыта высоким серебряным чепцом снега. Белые фестоны, как кружево, спускались на ее широкие серые плечи. Рени взглянула туда.
- Там уже нет наци, - сказала Рени, указывая на горы.
Оба ее спутника кивнули головами и с интересом посмотрели на ту землю, где "не было наци". Зинн поднялся первым.
- Идемте...
- Теперь сюда, - сказала Рени и свернула направо.
За поворотом сразу открылась деревня. Поднявшись к ней, они вошли в последний дом, выходивший на дорогу глухой стеной двора. В лицо им ударила густая струя смрадного пара, в котором смешались запахи распаренного дерева, клея, дешевых красок. В комнате царил полумрак.
Неприятный запах исходил и от игрушек, сушившихся на нескольких полках, опоясавших огромную печь, занимавшую всю середину комнаты. Здесь был целый зоологический сад, вырезанный из дерева.
Куча фигурок, белевших свежеоструганным деревом, была свалена на полу у большого стола, вокруг которого сидела вся семья. Дети наравне со взрослыми клеили и раскрашивали. Когда вошла Рени, дети обступили снятый ею короб. Рени извлекла из него несколько пакетиков. Один из них - пачку печенья - она тут же вскрыла и дала детям по круглому бисквиту. Это было самое дешевое печенье, но дети ели его, причмокивая от удовольствия.
Вскоре сели завтракать. На столе стояли две плошки. В одной был картофель, в другой - льняное масло. Каждый брал себе картофелину, макал ее в масло и, придерживая ломтиком хлеба, нес ко рту. Зинн достал из своего мешка и положил на стол банку консервов и несколько булочек. Дети жадно уставились на консервы, но мать Рени сказала:
- Это оставим на поминки.
- Мы тоже пойдем хоронить? - спросил Цихауэр у Рени.
- Иначе вам не пройти к кладбищу, - тихо ответила она.
- Нам туда непременно нужно?
- Там - граница...
Рени пересела в угол комнаты, где стояла детская кроватка. Цихауэр заглянул через плечо Рени и увидел мальчика лет шести. Его заострившееся личико было очень бледно, тонкие прозрачные ручки лежали поверх одеяла.
- Ваш братишка? - спросил Цихауэр.
- Нет, сын.
- А я думал...
- Я вдова, - просто сказала Рени.
Зинн опустился на табурет возле кроватки и посмотрел на больного ребенка.
- У вас нет никакого музыкального инструмента?
Рени сняла с печки игрушечную гармонику. Она была еще сырая от свежих красок. Зинн растянул мехи. Инструмент издавал хриплые, неверные звуки. Пальцы Зинна побежали по ладам, и он запел:
Спи, сынок, молчи, дружок.
В папу вовсе не стреляли,
Дяди только попугали,
Папа вышел на лужок
Спи, сынок, молчи, дружок.
Цихауэр видел, как напрягаются черты лица Рени, словно она силилась удержать слезы, а голос певца, всегда звучавший сталью, становился все мягче:
Ничего здесь не случилось,
Это все тебе приснилось.
Спи, сынок, молчи, дружок.
Я молчу - молчи и ты.
Слышишь, вновь трубят горнисты?
Если правду скажешь ты,
И тебя убьют фашисты.
Зинн опустил гармонику и без аккомпанемента тихонько повторил:
Спи, сынок, молчи, дружок.
Рени опустила голову на руки, ее плечи слегка вздрагивали.
- Я пойду на воздух, - сказал Цихауэр.
Рени взяла с постели две подушки и повела друзей в коровник.
- В сарае для соломы было бы лучше, но он занят, - сказала она и отворила дверь сарая, чтобы набрать для них соломы. Они увидели стоявший там гроб.
Скоро Рени разбудила их и попросила помочь внести гроб в дом. Гроб был тяжелый, из толстых дубовых досок. Его поставили на стол, около которого попрежнему высилась груда свежевыструганных игрушечных зверей.
На скамье вокруг печи, под рядами пестрых игрушек, сидела вся семья и соседи. Только вдова стояла у стола, молча, с каменным лицом уставившись на покойника.
Пастор читал молитву.
Дверь широко распахнулась, и на пороге появился здоровенный детина. На нем была форменная фуражка с кокардой. Это был правительственный инспектор. Из-за его спины выглядывал стражник сельской полиции.
- Хайль Гитлер!
Пастор захлопнул молитвенник и, не ответив, отошел в сторону.
