Лев Прозоров - Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения
Однако то, что они почти исчезли из городского обихода примерно в то же время, когда в городах перестали совершаться жертвоприношения, когда угасли жертвенники капищ, а в иных землях – погребальные костры, всё же наводит на размышления.
Количество свидетельств существования язычников на Руси XII века не осталось незамеченным исследователями. Именно к этому столетию относились поучения против язычества и языческие сюжеты на украшениях, лишь в следующем, XIII веке, сменившиеся изображениями Христа и апостолов (что молчаливо свидетельствует о религиозном значении предшествовавших им изображений растительных символов, волшебных птиц с девичьими головками, грифонов, ритуальных питьевых рогов).
На обрядовых браслетах – очень недешёвых, что обличает их принадлежность отнюдь не тёмным селянам! – изображены всё те же волшебные существа, крылатые птице-псы, обыкновенно, с лёгкой руки Б.А. Рыбакова, именуемые Семарглами[50], гусляры, пирующие с питьевыми рогами, многоликие идолы.
Даже в церковном узорочье в XII веке вопреки строгим византийским формам начинает расцветать мир языческих премудростей, с теми же волшебными деревами и птицами, со странными зверями, с героями не дошедших до нас сказаний, многоликими, как языческие кумиры, капителями колонн владимирских соборов.
Волки, повернувшие головы к процветшим хвостам, – на более поздних русских вышивках таких зверей называли «оборотнями». Такой же оборотень изображён на браслете – причём там он изображён, помимо прочего, в объятиях женщины.
Обычный сюжет обрядовой поэзии Зелёных Святок, Троицкой недели, когда в песнях описывается соединение женщины с «волчком» на вспаханном поле ради плодородия земли. В некоторых изображениях на стенах этих соборов (Дмитриевского во Владимире, Георгиевского монастыря в Юрьеве-Польском и проч.) исследователи опознают языческих Богов – Даждьбога, возносящегося в небо на грифонах, Велеса.
Быть может, это и не вполне надёжные отождествления – но ничего сверхъестественного в том, что с христианских храмов смотрят языческие Боги, нет. Скандинавские Боги-асы изображены не только в церквях родной Скандинавии, но и в христианских храмах Германии, Англии и даже… Испании.
Стоит вспомнить, что за сто лет до того, во времена Ярослава, в киевской Софии надписи на изображениях святых делались на греческом языке. Настолько в те времена христианство воспринималось на Руси как чужая, нерусская вера!
Даже изображение княгини Ольги снабжено подписью греческими буквами – «Елга». Именно так передаёт имя княгини византийский император, к которому ездила в гости крещёная княгиня, – Константин Рождённый в Пурпуре. А тут – оборотни и языческие Боги…
Это явление уже получило в науке название «языческого Ренессанса», хотя объяснения ему и не дано. На самом деле всё вполне очевидно. Во-первых, как мы уже говорили, христианская церковь, оказавшись лицом к лицу с язычеством, принуждена была перейти к «поучениям» и попыткам завлечь язычников в свои храмы с помощью знакомых язычникам символов.
Во-вторых, в честном диалоге способности церкви оказались, по всей видимости, слабее, чем в проповедях «огнём и мечом», и ей пришлось потесниться, поступиться многим из уже завоёванного.
Игорь Яковлевич Фроянов, великий русский учёный и патриот, которому я обязан немалой долей приведенных в этой книге примеров жизнеспособности и стойкости Русской Веры после насильственного крещения, так подытожил исследование духовной жизни Руси в домонгольские времена: «Если поставить вопрос, что в большей степени определяло мировоззрение древнерусского общества – язычество или христианство, то можно, не боясь преувеличений, сказать: язычество. Данный ответ обусловлен существованием на Руси XI–XII столетий оязыченного христианства, то есть «двоеверия», с одной стороны, и чистого язычества – с другой».
Кроме всего прочего, уже в-третьих, не надо забывать, что тогда же, в XII веке, пали последние святыни языческого Поморья Варяжского под натиском христианских крестоносцев. Были уничтожены Аркона, Ретра-Радигощ.
Очень могло быть, что многие жрецы и простые язычники искали спасения на Востоке, у братьев по крови и языку, что усиливало позиции местных язычников. В летописях сообщается, что смоленский князь Ростислав Мстиславич в 1148 году преподнёс своему брату, киевскому князю Изяславу, дары «от варяг».
Как раз за год до того на многострадальное Поморье Варяжское обрушился очередной крестовый поход. Видимо, и дары происходили от спасавшихся в Смоленских землях беженцев. Кстати, внешнее узорочье тех же белокаменных соборов Владимирского княжества подозрительно напоминает описания внешнего убранства языческих храмов вендов-варягов, оставленные немецкими миссионерами.
Во всяком случае, когда пишущий эти строки обходил кругом оплетённую дивной резьбой шкатулку Дмитриевского собора во Владимирском сквере и глядел на белокаменное, зарозовевшее в зимней заре узорочье, на ум приходили следующие строки:
«В городе Щетине находилось четыре храма; но один из них, бывший главнейшим, выделялся украшениями и удивительной искусностью постройки; он имел скульптурные украшения как снаружи, так и внутри. Изображения людей, птиц и животных были сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат».
Так сказано в «Жизнеописании Оттона Бамбергского» про храмы славянского Поморья. Но то же мог сказать путешественник и про белокаменные чудеса Русского Залесья. В том же XII веке, точнее, в 1116 году, выстроена крепость Новгородского детинца, по утверждениям археологов, не имеющая подобий в Приднепровье – но полностью совпадающая по способу сооружения укреплений с твердынями варяжской Прибалтики.
Впрочем, это скорее свидетельство южнобалтийского происхождения самих новгородцев – «людие новгородски от рода варяжска и до днешнего дни», как утверждает Новгородская летопись.
Завершая рассказ о существовании «параллельной Руси», мы должны рассказать о таком явлении, как сознательные двоеверцы – не те, кто, крестившись, бессознательно держался привычек старины, опасался чародейской силы волхвов, как Янь Вышатич, или подозревал, что языческие обереги и заклятья – более надёжная защита от нечисти, как полагал, судя по всему, печерский инок, автор «Повести временных лет».
Этих вернее называть не совсем последовательными христианами. И не те, кто, искренне полагая себя православным христианином, как русские деревенские жители, про которых я говорил во введении, молились лешим и овинникам, христосовались с домовыми, приносили святым жертвы и посвящали им пляски.
Эти двоеверцы – скорее укрывшиеся не слишком толстым слоем христианской символики и фразеологии язычники.
Я говорю про тех, кто – помните? – родившись в православии, мог потом впасть в язычество и вновь прийти в лоно церкви. Про тех, к кому взывали церковные поучения – не язычники же их читали и слушали! Про тех, кто пытался совместить новую веру со старой, поклонение родным Богам с молитвами чужеземному Христу.
Для таких двоеверцев их способ поведения был просто способом выжить – выжить в кровавых бурях Столетней гражданской. Выжить на «полосе отчуждения» между истовыми христианами и непримиримыми сторонниками родной Веры.
Но… но это впервые на Руси появились люди, которым их выживание, общественный и душевный комфорт были важнее Веры. Стояла распря, множились приспособленцы, а времена, когда Руси нужнее воздуха оказались единство и стойкость, были не за горами.
Говоря о том бедствии, которое постигло Русь в наступившем, XIII столетии, перечисляют много причин её поражения. Не оспаривая их (хотя отчасти эти причины и придётся подвергнуть внимательнейшему пересмотру в следующей главе), добавлю одну – расколотое небо над Русью, разделение Руси – не только на множество маленьких государств, в конце концов такое было и в Европе, которая то страшное время пережила.
Также отметим, что христианство ни в малой степени не воспрепятствовало этому разделению – разделению на куда меньшие и слабые кусочки, нежели те, которыми были родовые княжения-земли полян, древлян, дреговичей, вятичей, кривичей, словен ильменских.
На землях кривичей, скажем, расположились Псковская земля, Полоцкое и Смоленское княжества – а многие из них ещё и внутри делились на частицы-уделы.
Но страшнее этого разделения, наверное, было разделение между посетителями капищ и прихожанами церквей, между теми, кто истово верил в Христа – и теми, кто полагал эту веру «уродьством», теми, кто чтил Предков-Пращуров – и теми, кто, как монах-летописец, приравнивал их к «калу», облепившему такую жемчужину христианской чистоты и праведности, как Ольга.
«Дом, разделившийся в себе, не устоит», как сказал тот, чьим именем раскололи дом по имени Русь.
