1905-й год - Корнелий Фёдорович Шацилло
Не войдя в состав правительства Витте, многие либералы, однако, оказали ему решительную поддержку в борьбе с революцией. «Вы единственный человек, который может встать во главе движения «за порядок» и победить анархию и пугачевщину», — писал С. Ю. Витте видный либеральный деятель В. Д. Кузьмин-Караваев{283}. Либералы начинали открыто отходить от революции.
Готовя в феврале 1906 г. тактическую платформу к IV (объединительному) съезду партии, подводя итоги процесса «почернения» либералов, В. И. Ленин предлагал съезду признать, «что правое крыло либерально-монархических партий (союз 17-го октября, партия правового порядка, торгово-промышленная партия и т. д.) представляет из себя классовые организации помещиков и крупной торгово-промышленной буржуазии, явно контрреволюционные, но еще не заключившие окончательной сделки о дележе власти с самодержавной бюрократией»{284}.
«…Либерально-монархические партии левого крыла (партия демократических реформ, конституционалисты-демократы и т. п.), — продолжал В. И. Ленин, — не будучи определенными классовыми организациями, постоянно колеблются между демократической мелкой буржуазией и контрреволюционными элементами крупной, между стремлением опереться на народ и боязнью его революционной самодеятельности, и не выходят в своих стремлениях за пределы упорядоченного буржуазного общества, защищенного монархией и двухпалатной системой от посягательств пролетариата…»{285}.
Считая обязательным разоблачать деятельность левого крыла либералов в интересах политического воспитания народа, В. И. Ленин признавал необходимым противопоставлять их лицемерно-демократической фразеологии последовательный пролетарский демократизм. Он беспощадно боролся против распространяемых ими конституционных иллюзий.
Реакция переходит в наступление
Издание манифеста не рождало иллюзий не только у последовательных революционеров. Вот что писал Александр Блок в день опубликования манифеста:
И предок царственно-чугунный
Все так же бредит на змее,
И голос черни многострунный
Еще не властен на Неве.
Уже на дóмах веют флаги,
Готовы новые птенцы,
Но тихи струи невской влаги,
И слепы темные дворцы.
И если лик свободы явлен,
То прежде явлен лик змеи,
И ни один сустав не сдавлен
Сверкнувших колец чешуи{286}.
Буквально первые же часы существования «конституционного» кабинета, во главе которого был поставлен С. Ю. Витте, показали этот подлинный «лик змеи». Свободы и неприкосновенность личности, «дарованные» манифестом, оказались фикцией.
17 октября гвардейцы Семеновского полка открыли пальбу по Технологическому институту, где шел митинг. Либеральная интеллигенция, заседавшая по соседству в здании Вольного экономического общества, послала делегацию протеста к Витте. Переговоры с ним показали фарисейство и неискренность царского премьера. Против смещения Трепова он возражал; дать немедленно амнистию политическим заключенным и отменить «положение о чрезвычайной охране» отказался; в вопросе о цензуре тоже начал юлить: «Юридически, цензура, разумеется, будет оставаться, — отменить ее может только Государственная дума, — но фактически цензуры не будет, а для вас, я думаю, — утверждал Витте, — фактическое положение дела в настоящее время и является самым ценным»{287}.
18 октября вновь затрещали солдатские залпы — теперь на Путпловском заводе, на Сампсониевском проспекте, на Гороховой и Загородном. В течение последующих дней были расстреляны демонстрации в Лодзи, Мариуполе, Перми, Белостоке, Минске, Киеве, Баку, Нижнеудинске, Риге и целом ряде других мест. Николай II пришел в восторг. Он потребовал объявить по петербургскому гарнизону его «горячую благодарность войскам» за их «беззаветно верную службу при чрезвычайно тяжелых обстоятельствах. То же самое чинам полиции и жандармерии корпуса»{288}.
К старому, испытанному средству — пулям — самодержавие решило добавить и новое. Правящие круги прибегли к помощи «героев вонючего рынка», «хулиганов самого низкого разряда», преследующих в «громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла»{289}. За четвертак, а часто просто за стакан водки с белой булкой и куском чайной колбасы грязные подонки, люмпены и прочие человеческие отбросы собирались в кучу, орали «патриотические» лозунги, горланили «Боже, царя храни!», избивали на улицах «антилигентов», которые «в очках и шляпах».
Характеризуя костяк правительственного, черносотенно-монархического лагеря, действовавшего в стране, В. И. Ленин писал, что основу его составляли «бюрократически-военно-придворные элементы… плюс элементы народной темноты (быстро разлагающийся конгломерат, всесильный еще вчера, бессильный завтра)»{290}.
Более чем по сотне городов 36 губерний России прокатилась мутная волна черносотенных погромов, во главе которых часто стояли представители местной администрации. Разыгрывались они почти везде по одному сценарию: узнав дату и место собрания, «патриоты» окружали университет, институт, земскую управу или городскую думу и поджигали их. Людей, выбегавших из объятого пламенем здания, встречали обрезками водопроводных труб, кистенями, кастетами, ножами. В ответ на антиправительственные демонстрации черносотенцы устраивали свои «патриотические манифестации», на которые являлись предварительно «раздавив» для храбрости «полбанки на троих». В течение первого месяца «свобод» от рук черносотенцев пало более 4 тыс. человек и до 10 тыс. было искалечено.
В национальных районах царизм организовал при помощи тех же черносотенцев и местных националистов где еврейские погромы (Украина, Белоруссия), где армяно-татарскую резню (Закавказье).
Царь открыто поощрял погромщиков, оберегая их от суда и любых форм преследования. «Объединяйтесь, истинно русские люди!», «Искренне вас благодарю!», «Буду миловать преданных!», «Вы мне нужны!», «Царское вам спасибо!», «Вы моя опора и надежда!». Подобные резолюции, наложенные Николаем II на сообщениях о погромах, знала вся страна{291}.
От рук черносотенцев пало немало замечательных людей. Среди них виднейший деятель большевистской партии Николай Эрнестович Бауман, организатор Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов большевик Ф. Л. Афанасьев и многие многие другие.
Но и эта форма борьбы царизма с революцией была неплодотворной. Она не запугивала людей, а еще более вставляла их объединяться в борьбе с преступным режимом самодержавия. «Похороны Баумана превратились в небывалую по своей мощности демонстрацию, — вспоминала одна из руководительниц московских большевиков Ц. С. Бобровская. — Надо перенестись в ту эпоху, чтобы понять, что означало тогда появление на улицах Москвы красного гроба, сопровождаемого огромной массой демонстрантов. Когда голова колонны была на Никитской улице (теперь улица Герцена), хвост ее был у Красных ворот. По пути к процессии присоединялись все новые и новые группы рабочих и даже военных. За гробом шла боевая дружина, далее следовали знаменосцы, за ними шли студенты с венками от различных революционных организаций. Полиция не посмела чинить препятствий похоронной процессии, двигавшейся по направлению к Ваганьковскому кладбищу. Шествие продолжалось 9 часов. У могилы состоялся траурный митинг. После похорон Баумана особенно остро стало чувствоваться, что великая тяжба между рабочим классом и царским самодержавием вот-вот перейдет в открытую схватку»{292}.
Однако время для нее еще не пришло. Манифест 17 октября удовлетворил не только либералов, но и какую-то часть мелкобуржуазной демократии. Ее
