Одиночное плавание - Николай Андреевич Черкашин
Ссадина на голове жжет, ноет ушибленная нога, но обо всем этом не хочется думать. В лаз ямы спускаются ноги в офицерских ботинках, затем медицинская сумка… Капитан Коньков приподнимает голову Тодора, ощупывает череп, даёт понюхать из пузырька. Матрос мычит, открывает глаза.
- Как себя чувствуешь? Голова кружится? Тошнит?
- Тошнит… С утра ещё, - сообщает электрик, порываясь встать.
- Лежи, лежи… Сейчас башку твою перевяжу. Как это тебя угораздило?
- Полез контрольный обмер делать. А тут «паук» сорвался…
- Ну, Тодор! - ворчит доктор, довольный тем, что кости затылка целы. - Были бы мозги - сотрясение б заработал. Ясно же всех предупреждали: крепить имущество по-штормовому. Сама себя раба бьет… Вахту достоишь или снять тебя?
- Достою.
Я смотрю на Тодора с тихой благодарностью. Я благодарен ему за то, что он остался жив. За то, что сам я забыл про дурноту и качку; внутри все улеглось, и недавние страдания кажутся смешными. В крови ещё играет азарт поединка, сна ни в одном глазу. Я готов работать, взбадривать укачавшихся, шутить, петь, спорить… Разумеется, Тодора придется наказать и по строевой линии, и по комсомольской. Океан влепил ему (и мне заодно) хороший подзатыльник, который запомнится пуще всяких нравоучений.
Вылезаем из ямы под быстрое кряканье ревуна. Срочное погружение. Наконец-то!
Плеск волн над головой стихает, смолкает, лодку ещё покачивает, шторм достает нас на глубине много ниже, чем перископная, но это уже не та качка, что выматывала душу целую неделю. В отсеках сразу закипела жизнь. Объявили малую приборку.
- Любовь к подводному положению, - варьирует любимый афоризм Симбирцев, - прививается невыносимой жизнью на поверхности. Что-то давно мы кино не крутили, Сергеич?
Из-за шторма действительно давненько не показывали фильмов: «картинка» сползала с экрана, и герои оказывались то на переборочной двери, то на аптечных ящиках.
Киномеханики радостно тащат в кают-компанию многострадальную сто раз чиненую «Украину».
Крутили какой-то одесский детектив. Вдруг заметил: улыбка актрисы чуть похожа на усмешку Людмилы. Из-за этой улыбки досмотрел детектив до конца.
После фильма командир спросил доктора:
- Что с вахтенным?
- Полез в аккумуляторную яму. Шарахнуло по кумполу «пауком». Но кумпол крепкий. Оклемался.
Я ждал, когда Абатуров спросит: «А кто остановил «паука»?» Но он не спросил. Да если бы и спросил, док ничего не видел.
3.
Мое нынешнее положение в пространстве определяется весьма нетрафаретным адресом: Атлантический океан, Н-ская впадина, широта, долгота, глубина, второй отсек, правый борт, каюта у пятнадцатого шпангоута, возле цистерны главного балласта номер три.
Она так мала, моя каюта, что, если портфель стоит на полу, ступить некуда. Стальной стол и тесно прижатый к нему узкий диванчик, сколоченный с книжной полкой, составляют единую мебельную конструкцию; влезаешь в нее, как в некий деревянный футляр.
Самое обидное, что на скудное мое пространство претендуют доктор и мичман Шаман. Во время похода один втаскивает ко мне сейф с медикаментами группы «А» (яды, наркотики), другой - железную шкатулку с документами по связи. Пролезть к диванчику можно, только согнувшись в три погибели: над головой толстенное колено вентиляционной магистрали; на уровне лба торчат красные аварийные вентили - посмотришь на них и враз вспомнишь, где находишься. Маховички пришлось обмотать поролоном - это уже для гостей, потому что я научился входить и выходить, скособочив голову на особый манер.
И всё-таки здесь уютно, в моей стальной берлоге. Особенно когда на застеленном диванчике белеет свежей наволочкой, выданной в банный день, подушка, а рядом на столике - стакан темно-красного чая. Редкую ночь можно провести вот так, слегка разомлев (какой-никакой, а всё-таки душ), под чистой простыней с булгаковским томиком. Механик расщедрился - работает кондиционер. Маленький плафончик в изголовье освещает только краешек стола с мельхиоровым подстаканником да книжные страницы. И мертвая подводная тишина глуха.
Вдруг я вздрагиваю от грохота двери; стучат ко мне. В низеньком проемчике каюты сутулится механик. Он молча кладет мне на стол обрывки папиросных бумажек. На них змеятся витиеватые восточные письмена.
- Что это?
- Буддийские молитвы. Снял с вентилей в гальюне центрального поста.
- Шутка?
- Трюмный Жамбалов. Я не могу поручать верхний рубочный люк матросу, который устроил в гальюне буддийскую кумирню… Этак он нас всех в нирвану погрузит!
Мартопляс посторонился, и в дверях возник матрос Дамба Жамбалов. Круглое бурятское лицо спокойно, щелки глаз надежно защищают его душу от чужого взгляда.
Трюмному боевого поста номер три вверена святая святых: оба рубочных люка - верхний и нижний. Это главный вход в подводную лодку, и матрос при люках - я понимаю механика - должен быть надежен, как страж у крепостных ворот.
Но в боевой пост номер три входит и гальюн подводного пользования. В рабочей тетради Жамбалова записано: «Подводный гальюн должен обеспечивать бесшумность и бесследность действия, возможность использования на любой глубине погружения подводной лодки, вплоть до предельной». По боевой тревоге матрос Жамбалов заскакивает в гальюн, тесный, как телефонная будка, садится на крышку унитаза и ждет драматических событий. Например, пробоины в районе гальюна или штурманской рубки, к которой примыкает его заведение. Тогда, согласно аварийному расписанию, он должен завести под пробоину пластырь и прижать его малым упором. Но пробоин нет, и Жамбалов сидит в тесной каморке до самого отбоя.
Иногда кто-нибудь из офицеров центрального поста стучится к нему, и матрос поспешно освобождает место. Потом Жамбалов принимается за работу. Прежде чем нажать спускную педаль, необходимо проделать множество манипуляций, чтобы сравнять давление в сливных трубах и за бортом. Для этого надо перекрыть в строгом порядке четыре клапана и открыть шесть вентилей. В общей сложности - прокрутить десять маховичков. Тут главное - не перепутать последовательность, иначе может получиться, как с лейтенантом Нестеровым: он только что пришёл из училища и постеснялся воспользоваться услугами Жамбалова. Неправильно пущенный сжатый воздух выбросил содержимое унитаза прямо на его новенькую тужурку. После такого конфуза служить на нашей лодке Нестеров не
