Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич
Он даже в последний день мне шепнул, что я переутомляюсь и т.п. — страшно мило, — как же мне не стараться дать им тепло и любовь — они так страдают и такие неиспорченные! А у нее есть все, хотя, конечно, ее нога — большая мука для нее, — к тому же она совершенно не срастается. — Кн. вчера осматривала ее. Но А. удовлетворить совершенно невозможно, и это страшно утомительно. Она не обращает внимания на предостережения Боткина относительно меня. — Солнце светит, и идет небольшой снег. Я пригласила к себе сестру Любушкину (это старшая сестра Большого Дворца) посидеть со мной полчасика; она уютная, рассказывала мне о раненых, а также некоторые подробности о нем. Завтра его хоронят. Наш Друг написал мне трогательное письмецо по поводу его смерти. — Воображаю, до какого дикого состояния доводит тебя Свечин — меня он однажды много лет тому назад в Крыму довел почти до потери сознания своими полу-французскими анекдотами. Говорят, что он сын старого Галкина-Врасского.— Пошли его осматривать автомобили или ближние госпитали.
Интересно, что ты сейчас думаешь предпринять. Не говори Н.. куда ты намереваешься ехать, тогда ты можешь проехать неожиданно — я уверена, что он гораздо меньше знает, куда можно проехать, чем ты сам. Завтра день смерти дяди Вилли[179] — уж 2 года минуло с тех пор!
Мой драгоценный, горячо желанный мой, сейчас должна кончать. Бог да благословит и защитит тебя, и охранит от всякого зла! Целую тебя еще и еще с глубочайшей нежностью.
Навеки преданная тебе женушка
Солнышко.
Поклон твоим.
Царское Село. 5 марта 1915 г.
Мой родной, любимый,
Прилагаю к этому письму бумагу от Эллы, которую ты можешь послать Мамант.[180] или толстому Орлову, — кроме того, письмо от Ани. Она вне себя, что я опять у нее не была. но Б. снова до обеда держит меня в постели, как и вчера. Сегодня утром сердце у меня не расширено, но я все же чувствую себя никуда не годной, слабой и грустной, — когда здоровье расстраивается, еще труднее держать себя в руках.
Теперь его должны хоронить, и я не знаю, оставят его здесь или нет, потому что его полк намеревается по окончании войны похоронить всех своих офицеров на Кавказе, — они повсюду наметили могилы, — но некоторые умерли в Германии. Я получила телеграмму от моего Веселовского[181], что они только что насладились поездом-баней и чистым бельем и снова отправляются в окопы. Затем я получила донесение (согласно моего желания) от него же. Он вернулся 15-го февраля. Из всей массы людей, представленных к знаку отличия, пока лишь один (кн. Гантимуров) получил георг. оружие, тогда как он сам не представлен ни к какой награде “за отсутствием начальников, в подчин. коих находился: нач. див. ген.-лейт. фон Геннингс отчислен от должности, а ком. бригады ген.-м. Быков — в плену”. Ужасно обидно и огорчительно, что у них нет знамени. Они умоляют тебя дать им новое “представл. об этом уже сделано военн. мин. главнокомандующ. 7-го февр. за № 9850”. Потери их были колоссальны — полк четыре раза вновь пополнялся “за время боев под д. Б”... — но я лучше запишу все на особом листочке, вместо того, чтобы этим заполнять мое письмо; я сделаю для тебя выписки из этой бумаги. Моя икона дошла до них 30-го, тотчас же после того, как они сожгли свое знамя. Раненый нач. хоз. части подполк. Сергеев принял в свои руки командование полком и великолепно справлялся со всем в течение 3-х месяцев. — Боюсь, что это письмо снова очень скучное.
Отпустила Мадлен[182] на целый день в город. — 6 недель как Тюдельс не показывается. Снова солнечные дни.
У меня была Иза по делу, затем Соня. — Только что получила твою дорогую телеграмму. А. пишет, что Фред. был страшно счастлив получить твое письмо — конечно, она ему завидует. Быть может, ты в телеграмме ко мне упомянешь о своей благодарности за ее письмо, приложенное к моему, и пошлешь ей привет? Она сказала, чтобы я сожгла ее письмо, если думаю, что оно рассердит тебя, — откуда я могу это знать? Я ответила ей, что я его отправлю. Я надеюсь, что она тебя этим письмом не раздосадовала, — она не понимает, что ее письма не представляют для тебя интереса, тогда как для нее они имеют такое огромное значение.
Я посылала к ней детей — она хотела, чтобы они к ней пришли вечером, но они сказали, что хотят провести вечер со мной, так как не видят меня днем. — Не говори Н. и поезжай, куда тебе нужно и где никто не ожидает. Конечно, он станет удерживать тебя, потому что ему не дают двигаться с места, но когда ты поедешь куда-нибудь без предупреждения, Бог сохранит тебя здравым и невредимым, и как ты, так и войска почерпнете в этом отраду.
А сейчас, мое солнышко, мое обожаемое сокровище, я должна запечатать письмо. Бог да благословит и защитит тебя сейчас и постоянно впредь! Покрываю твое дорогое лицо нежнейшими поцелуями и остаюсь навеки преданной тебе
Женушкой.
Как бы я хотела быть около тебя, так как я уверена, тебе приходится переживать много тяжелых моментов, не зная, кто говорит истинную правду, кто пристрастен и т.д.! — К тому же личные обиды и т.п., все, чему не место в такое время, в тылу выявляется именно теперь, увы! — Где находятся наши милые моряки? Что они делают и с ними ли Кирилл?
Ставка. 5 марта 1915 г.
Моя любимая птичка, Солнышко,
Горячее спасибо за твое длинное, бесценное письмо. Как хорошо я понимаю твое горе о печальной смерти бедняги без единой близкой души! Поистине лучше быть убитым сразу, подобно Струве — ибо смерть в бою происходит в присутствии целой дивизии или полка и записывается в историю.
Нынче погода хороша, но морозно и масса снегу. Солнце так чудно светит сквозь деревья, стоящие перед моим окном. Мы только что вернулись с нашей послеобеденной прогулки. Дороги на полях ужасно скользки, и мои господа иногда падают. Несколько дней тому назад Сазонов упал, переходя с поезда в свой вагон, и разбил себе нос и ногу. Вчера на том же месте поскользнулся Дрентельн, и разорвал себе сухожилие щиколотки; ему пришлось лечь, и Федоров пользует его. Сегодня на нашей прогулке упал Граббе[183], но вполне благополучно. К концу он провалился сквозь лед в канаву, но тоже без вреда.
Из этого ты видишь, что мы проводим время спокойно и без значительных событий. Утром я провел час или полтора с Н. и двумя штабными генералами.
Я часто вижу Георгия — он удивительно изменился к лучшему; это находят все, кто видит его с тех пор, как он побывал на Кавказе. Хорошенько разведав, как вели себя там пластуны (моя особливая слабость), я назначил себя шефом 6-го Кубанского пласт. батальона, а его — Георгия — шефом же 4-го Куб. пласт. бат., потому что он был у них в окопах — замечательно, не правда ли? Передай об этом Ольге.
Все эти чудесные люди через несколько дней уезжают из Батуми в Севастополь, готовиться к заключительной экспедиции.
Теперь, любовь моя, я должен кончить. Благослови Боже тебя и дорогих детей! Нежно и любовно целую тебя и остаюсь, милая душечка, неизменно твоим старым муженьком
Ники.
Царское Село. 6 марта 1915 г.
Мой родной, милый,
Снова солнце ярко светит, но 12 градусов мороза. Сегодня утром сердце не расширено, но переместилось направо, а это дает то же ощущение — вчера вечером оно снова было расширено. К обеду я перейду на диван до 10 1/2 или 11. Все еще чувствую слабость. А. тормошит меня, чтоб я к ней пришла, но Боткин пойдет туда и скажет ей, что мне этого еще нельзя и что я нуждаюсь в полном покое в течение нескольких дней. Слава Богу, раненые офицеры в обоих лазаретах в недурном состоянии, так что мое присутствие в данный момент не так уж необходимо, а девочки вчера снова присутствовали при оперировании солдат. Они так трогательно осведомляются обо мне у девочек, Зизи или Боткина. Я тоскую по своей работе, и это тем более, что тебя, мой ангел, здесь нет.
