Сергей Волков - 1918 год на Украине
Пока я как следует не оправилась, я казалась совсем нервно расстроенной. Но чудесный дворец, роскошный парк и вид на море постепенно вернули мне силы. Понемногу я стала забывать пережитое. Англичане делали все возможное, чтобы улучшить нашу участь. Губернатором Батума был в то время полковник Кукальцов, вице-губернатором – Гаррисон.
И. Бобарыков[91]
КИЕВ-СЕВАСТОПОЛЬ VIA ГЕРМАНИЯ-АНГЛИЯ
1918-1919 [92]
Последнюю неделю существования гетманской власти наша батарея (1-го отдельного артиллерийского дивизиона Русского корпуса) была в резерве и стояла в зданиях Николаевского артиллерийского училища в Кадетской Роще. Состав батареи на 95 процентов состоял из офицеров царской армии, большинство которых прошли курс в этом училище, остальные 5 процентов были юнкера, студенты и т. д. На весь дивизион был только один солдат – старший писарь дивизиона. Командовал батареей бывший курсовой офицер Константиновского и Николаевского артиллерийских училищ гвардии капитан Л. В. Спекторский. [93]
Уже более недели мы стояли в этом училище, ожидая, что нас пошлют на поддержку какой-либо части, находившейся в первой линии обороны. Положение с каждым днем ухудшалось, и начались разговоры, что удержать Киев не удастся и что мы уйдем на Дон. В последний день обороны мы с утра ждали приказа о выступлении и все было готово к далекому походу. Около 5 вечера в управление дивизиона возвратился адъютант, ездивший в штаб и в казначейство, и сообщил, что в город вступают петлюровцы, что начальство все исчезло, а гетманский главнокомандующий генерал князь Долгоруков издал приказ об окончании обороны, заканчивающийся словами: «Всякий офицер и солдат знает, что ему делать».
Пока казначей раздавал жалованье, адъютант с писарем писали удостоверения личности: «Предъявитель сего мобилизованный канонир или бомбардир…» Когда окончилась выдача удостоверений и жалованья, было совсем темно. Чтобы пройти в город, нужно было перейти сначала пустыри подле училища, а затем предместье Шулявку, полную прокоммунистами. Перед теми, кто за ненадобностью оставил дома свои гражданские документы, встал вопрос, можно ли с удостоверением «канонир» благополучно добраться до города и домой, будучи одет в военную форму и с неподходящей для солдата внешностью. После небольшого обсуждения большинство решило остаться в училище, считая, что, оставаясь большой группой, больше шансов избежать самоуправной расправы. Оставшихся оказалось 52 человека. Узнав о нашем решении, к нам присоединились командир дивизиона подполковник П.Н. Мартынов [94] и командир батареи гвардии капитан Д. В. Спекторский, которые имели квартиры в здании училища и без особого риска могли уйти домой. Вечером к нам присоединилось два пехотных офицера, пробиравшиеся в город из передовых частей.
Все мы собрались в управлении дивизиона и ждали дальнейших событий. Около 7 часов вечера капитан Спекторский вызвал желающих пойти на конюшню разамуничить лошадей, дать им сена и напоить. В 7 часов вечера в воротах конюшни появились петлюровцы, которые потребовали сдачи оружия и нас арестовали. Часа через три мы были переведены в помещение дивизиона, где были собраны все остальные.
Здесь капитан Спекторский рассказал нам, как произошло занятие училища петлюровцами. Одновременно с занятием конюшни появились петлюровцы и в батарее. Из их разговоров выяснилось, что на нас вышел 3-й гайдамацкий кош, о котором много говорилось во время суда над убийцей Петлюры. Вскоре показалась группа командиров – атаман Орел, командир коша, и его штаб.
Атаман Орел обратился к задержанным с вопросом, кто здесь старший. Капитан Спекторский вышел вперед, и тут произошел краткий диалог: «Якый чин маете?» – «Гвардии капитан». – «Яку посаду малы?» – «Командир батареи», – «Де ваши гарматы?», – «Тут в саду в 10 саженях от дома», – «Пидемо, и вы мени покажете их» – и направился к двери. Свита атамана хотела сопровождать его, но последний остановил их словами: «Оставайтесь здесь, я один пойду с капитаном».
Когда они отошли саженей 50, атаман остановился и обратился по-русски к капитану Спекторскому со словами: «Господин капитан, разрешите представиться – штабс-ротмистр 9-го гусарского Киевского полка» – и назвал свою фамилию. Теперь я ее не помню, но это была фамилия одного из старых московских дворянских родов. Далее, до возвращения в помещение, разговор шел на русском языке. Благодаря этому атаману наше сидение вне города закончилось благополучно.
На следующий день утром нам пришлось пройти через суд. Председательствовал на суде сотник Яденко. По всей вероятности, псевдоним. У него было два ассистента. Нас по очереди вызывали и на местном языке задавали вопросы – откуда родом, где постоянное местожительство и т. д. Главное – нужно было понимать местный язык. Сообразно с ответами Яденко ставил допрашиваемому отметку – крестик или вопросительный знак. «Вопросительные знаки» отводились обратно, а «крестики» изолировались в соседней с судом комнате. Главное было знать местный язык. Киевский присяжный поверенный поручик Нюренберг получил крестик с сентенцией – «25 рокив живете в Киеве, а не знаете нашей мовы». Всего было отобрано 14 человек вместе с командиром дивизиона подполковником П.Н. Мартыновым.
Мы очень беспокоились об ихней судьбе. Вдруг около 7 часов вечера их привели в помещение нашего караула и оставили там, запретив всякие сношения с нами. Когда караул сменился, мы получили возможность переговариваться и узнали, что, когда «суд» закончился, сотник Яденко спросил одного из присутствующих гайдамаков, запряжена ли повозка, и получил ответ «на щоа». «А що ж лопаты с кладбища мы сами будем нести?» Пошли запрягать повозку. Когда повозка была готова, стали выводить осужденных. На площадке лестницы встречает их атаман. «Куды це?» – был вопрос. «Расстрелювать». – «Нема часу – треба иты своим подпомоч, ще гетманцы у Дарныци бьются», – приказал атаман, и всех «крестиков» отвели в наш караул, где они благополучно просидели до отвода в город.
Три дня мы сидели в училище, не зная, чем это все кончится. Вечером третьего дня нас стали поодиночке выводить во двор. Оказывается, для нашего перевода в город в училище была прислана часть наиболее дисциплинированного в петлюровской армии Черноморского коша. Когда все вышли во двор, нас повели к воротам под улюлюканье гайдамаков, которых заранее уверили, что нас поведут на Шулявское кладбище для расстрела.
В действительности же, когда мы вышли со двора училища, нас повели в город, и около полуночи мы пришли в Педагогический музей цесаревича Алексея Николаевича, расположенный в центре города. Музей был переполнен – в нем уже было собрано 1500 офицеров. Для нас освободили отдельную комнату, расположенную в rez-dechaussee подле вестибюля, в котором находилось два караула – немецкий и украинский.
Через несколько дней были разрешены свидания с родными. Меня навестила сестра, которая рассказала, что немецкий капитан, служивший в штабе немецкого главнокомандующего и для которого была реквизирована квартира в доме моей тетки, успокоил моих родных. Он сообщил им, что для предупреждения всякого покушения, невдалеке от музея в одном из соседних дворцов находится дежурная пехотная рота и также бронеавтомобили, которые в случае чего-либо должны были обеспечить нашу безопасность.
Действительно, когда украинцы бросили в музей бомбу, он моментально был изолирован немцами. Окно комнаты, в которой мы сидели, выходящее в парк, уцелело, но дверь, выходившая в коридор подле вестибюля, открылась. Сразу после взрыва мы услышали немецкие команды и трехэтажную русскую ругань, которой украинский караульный начальник старался привести в порядок своих подчиненных. Впоследствии стало известно, что это покушение было организовано крайними сепаратистами украинцами с целью во время вызванной им суматохи истребить арестованных. Быстрое появление немецких дежурных частей сделало такое нападение невозможным.
В первые же дни сидения украинцы выделили всех полковников и отправили их в Лукьяновскую тюрьму. Постепенно начали освобождаться из музея те офицеры, родные которых имели какую-нибудь связь с главарями петлюровцев или знали, кому дать взятку.
Наконец, в один прекрасный вечер всех оставшихся в музее, около 450 человек, вывели на улицу и повели к находящемуся по соседству Оперному театру, подле которого было приготовлено около 15 трамвайных вагонов. Нас погрузили в эти вагоны и отвезли на пассажирский вокзал, где уже был приготовлен эшелон теплушек с двумя классными вагонами.
В одном классном вагоне поместился околоток с сестрой милосердия и больными, в другом – немецкий и украинский караулы, нас же развели по теплушкам. Рядовые петлюровцы, шатавшиеся по вокзалу, поругивали нас и говорили, что мы дальше поста Волынского, разъезда в 6 верстах от города, не поедем. Там нас, мол, выгрузят и расстреляют, но эти выкрики на нас особенно не действовали. Когда погрузка окончилась и поезд ушел, как впоследствии выяснилось, нас везли на пограничную с Польшей станцию Голобы. Наше путешествие длилось более суток. Все большие станции, во избежание недоразумений, проходили полным ходом. За весь путь были две или три остановки на небольших станциях, где мы могли купить хлеба и сала. Наконец, около 3 часов следующей ночи, мы прибыли на конечную станцию украинских железных дорог Голобы. На этой станции довольно сильный караул украинского пограничного полка, осмотрев эшелон и узнав, что везут офицеров, удалился, пообещав утром расправиться с нами. По их уходе немецкий комендант поезда прицепил паровоз и увел эшелон на немецкую перевальную станцию, которая была расположена в нескольких верстах по ту сторону границы.
