Инна Соболева - Утраченный Петербург
Я уже рассказала о Воронихине. Теперь вот Демерцов. Князь Трубецкой дал вольную взрослому человеку. Но ведь его кто-то учил, кто-то помог овладеть совсем не простой профессией настолько, что он смог успешно сначала преподавать в привилегированном дворянском корпусе, потом в Школе художеств, потом получить звание архитектора. Очевидно, что и образование ему дал, и воспитал, и на службу определил не кто иной, как князь Трубецкой. Он ведь был не только сенатором, но и почетным членом Академии художеств, так что в искусстве, надо полагать, кое-что понимал и талант своего крепостного заметить и оценить был вполне способен.
А вот о причине, по которой влиятельный покровитель способствовал стремительному продвижению своего подопечного по службе, разговор особый. В вольной князь пишет о «порядочном в моем доме поведении». Но это — вряд ли. Случилось то, что часто случается, когда в одном доме живут юноша и девушка того возраста, в котором первой любви противиться невозможно. И неважно, что она — княжна, а он — крепостной… Как это было? Можно сочинить любой душещипательный сюжет. Но сколько их уже написано, историй неравной любви. Так что придумывать еще одну не стану. Скажу только о том, что известно достоверно: княжна Александра Петровна родила дочь. Внебрачную. Назвали Катериной. Петр Никитич молодых не простил, но и наказал не слишком сурово. От дома отлучил, зато помог нежданному зятю сделать карьеру.
В 1786 году Демерцов получает первый офицерский чин штык-юнкера, дающий права дворянства, через четыре года он уже поручик. Едва ли князь, наверняка считавший себя обманутым неблагодарным крепостным, заботился о его благополучии и престиже. Полагаю, думал о дочери и маленькой внучке: все-таки родная кровь и вдруг не то что не княжна, а даже и не дворянка. Но дальше помогать не пожелал. В вольной ведь четко сказано: «…до которого мне ныне. дела не иметь».
Но недавнему крепостному, да еще преступившему незыблемые нормы морали, без влиятельного покровителя на заказы, а значит, и на средства для пропитания семьи, нечего и надеяться. И такой покровитель нашелся. Им оказался Александр Сергеевич Строганов. Дело в том, что владелец несметных богатств, по поводу которого Екатерина II шутила, что он «вот уже сорок лет делает все, чтобы разориться, но безуспешно!», и нищий начинающий архитектор были женаты на родных сестрах. О Екатерине Петровне Строгановой (урожденной Трубецкой) я расскажу чуть дальше.
А пока речь пойдет о том, как граф Строганов помог своему незадачливому родственнику. Сделал он это очень просто: предложил работу, которая не только должна была дать средства на содержание семьи, но и доказать или опровергнуть право вчерашнего крепостного называться архитектором. Дело в том, что Александр Сергеевич задумал перестроить Растреллиев дворец. Пр и-чин тому было несколько. Первая — вполне резонная: граф был увлеченным коллекционером, собирал картины и скульптуры, старинные эстампы, рукописи, книги, минералы, древние монеты. Все это требовало специальных помещений — достойного обрамления. Вторая причина тоже немаловажная: сын его, путешествовавший по Европе (напомню — со своим крепостным Андреем Воронихиным), должен был вскоре вернуться — следовало к приезду оборудовать его личные апартаменты. И, наконец, причина третья, на мой взгляд, вздорная. Название ей мода: интерьеры великого мастера барокко уже не отвечали вкусам нового времени.
Так вот, переделать интерьеры дворца, создать новые, достойные сокровищ, которые предстоит в них хранить, и доверил Строганов Демерцову.
Демерцов справился с задачей блестяще. Об этом мы можем судить не только по фотографиям начала XX века, но и по прекрасным акварелям, написанным вскоре после того, как архитектор завершил работу над интерьерами Картинной галереи, Минерального кабинета, Столовой, Буфета. Писал акварели Андрей Никифорович Воронихин, только что вернувшийся со своим хозяином из европейского турне.
Поездка эта была захватывающе интересной не только потому, что путешественники побывали в самых восхитительных уголках Европы. Дело в том, в какое время попали они в Париж. А время было наполнено событиями невероятными: во Франции разразилась революция. У одних она вызвала ужас, у других — восторг. Восемнадцатилетний граф Строганов был из вторых. Он не только восхищался отважными революционерами, но и примкнул к ним, он — действовал.
Русский посол в Париже Иван Матвеевич Симолин докладывал императрице: «Меня уверяли, что в Париже был, а может быть, находится и теперь молодой граф Строганов, которого я никогда не видел и который не познакомился ни с одним из соотечественников. Говорят, что он переменил имя, и наш священник, которого я просил во что бы то ни стало разыскать его, не смог этого сделать. Его воспитатель, должно быть, свел его с самыми крайними бешеными из Национального собрания и Якобинского клуба, которому он, кажется, подарил библиотеку… Даже если бы мне удалось с ним познакомиться, я поколебался бы делать ему какие-либо внушения о выезде из этой страны, потому что его руководитель, гувернер или друг предал бы это гласности, что я должен и хочу избежать. Было бы удобнее, если бы его отец прислал ему самое строгое приказание выехать из Франции без малейшей задержки.
Есть основания опасаться, что этот молодой человек почерпнул здесь принципы, не совместные с теми, которых он должен придерживаться во всех других государствах и в своем Отечестве и которые, следовательно, могут его сделать только несчастным».
Надо отдать должное русскому послу: он хоть и не видел Павла Строганова, но знал о нем все или почти все. Да, Строганов теперь зовется «гражданином Очером» (по названию далекого уральского завода, принадлежавшего его семье). Да, он — член Якобинского клуба, у него почетный революционный диплом с надписью Vive libre ou mourir («Жить свободным или умереть»). Да, он купил для Якобинского клуба великолепную библиотеку. Да, его воспитатель Жильбер Ромм — один из самых активных якобинцев. Это он придумал революционный календарь, по которому предстоит жить Франции: 22 сентября 1792 года станет 1 вандемьера первого года республики — началом нового времени, нового мира.
Не знал Симолин только одной пикантной подробности (или деликатно о ней умолчал): юный русский граф увлечен не только идеями революции, но и одной из самых пылких революционерок. Он всюду сопровождает красавицу Анну Жозефу Теруань де Мерикур, еще недавно — известную парижскую куртизанку, теперь — амазонку якобинцев. Такая вот первая любовь. Но длиться ей недолго. На депеше Симолина Екатерина начертала резолюцию, обязывающую Александра Сергеевича Строганова немедленно вызвать сына домой, Ромма же в Россию ни в коем случае не пускать.
Ромм и не собирается покидать Францию: он должен служить революции. До конца. И служит. Он — депутат Конвента. Голосует за казнь Людовика XVI. В 1795 году, после закончившегося неудачей заговора якобинцев против термидорианцев, кончает с собой (в полном соответствии с девизом «Жить свободным или умереть»). Еще раньше трагически закончится жизнь (не физическое существование, а именно Жизнь) возлюбленной Павла Строганова. После одного из ее выступлений на митинге разъяренные парижские простолюдинки жестоко изобьют Анну Жозефу, она не перенесет унижения и боли — потеряет разум. Так что, когда через несколько лет Строганов (уже с молодой женой) снова окажется в Париже, никого из его прежней жизни уже не будет на свете.
Расставаясь со своим воспитанником, Ромм пожелал ему нести свет в свою страну, облегчить участь своего несчастного народа. Революционером, как учитель, Павел Александрович не стал, но стал одним из достойнейших людей своего времени. После смерти Екатерины II его крестный, Павел I, возвращает младшего Строганова в Петербург. Он получает несметные богатства, высокие чины, но остается человеком благородных правил и возвышенных стремлений. В первые годы правления Александра I (они друзья с детства) он среди тех немногих, кто поддерживает смелые мечты молодого самодержца, кто надеется, что скоро, очень скоро в России будет уничтожено рабство и принята конституция.
Первым шагом к свободе стало учреждение полуофициального Негласного комитета. В его состав вошли друзья и единомышленники: Виктор Кочубей, Николай Новосильцев, Адам Чарторийский и, конечно же, Павел Строганов. Все они — вольнодумцы и республиканцы (да-да, первым из республиканцев был молодой император; совсем недавно в спорах со своим воспитателем Цезарем Лагарпом именно он утверждал, что нет ничего лучше республики, тогда как Лагарп, признанный революционер, отдавал предпочтение конституционной монархии). Но как только дело доходит до реальной политики, все они становятся осторожны. И это — не слабость или непоследовательность. Они, наконец, понимают, как мало знают страну, положение народа, в особенности крестьян. Прежде чем их освобождать, нужно во всем разобраться. Ведь даже мудрый поборник свободы Лагарп предупреждал: освобождать крестьян при чудовищно низком уровне их просвещенности небезопасно.
