Александр Шубин - Уроки Великой депрессии
Западная историография со времен Х. Арендт, К. Фридриха и З. Бжезинского использовала этот термин, чтобы подчеркнуть сходство фашистских и коммунистических режимов, перечисляя их общие черты: господство одной массовой партии с харизматическим лидером во главе, единая общеобязательная идеология, монополия государства на средства массовой информации и на вооружения, террористический полицейский контроль и централизованный контроль над экономикой[223]. Этот классический перечень подвергался справедливой критике специалистов. Определение через перечисление всегда уязвимо — автор выпячивает признаки, на которые хотел бы обратить внимание, скрывая наличие (или отсутствие) причинно-следственных связей между ними. Не даром студенты-политологи так мучаются с определением тоталитаризма по Бжезинскому — вместо того, чтобы понять суть явления, приходится запоминать признаки. Причем нельзя добавить лишний признак нацизма — его может не быть в СССР, зато он может «найтись» в США. Такова участь всех идеологических концепций.
Однако не будем раньше времени хоронить термин тоталитаризм — он может пригодиться для познания реальности. Германский нацизм и даже итальянский фашизм — это не обычные диктаторские режимы, также как и сталинский режим в СССР. За вычетом сталинизма это обстоятельство признавала и коммунистическая историография: «разница между фашистским и авторитарным государствами в том, что фашистское реализует авторитарный принцип во всех областях общественной жизни, не только в государственном аппарате, но и в партии, в массовых организациях, в литературе, искусстве, науке и т. д. В таком государстве нет автономно существующего гражданского общества. Все граждане — солдаты государства, они обязаны подчиняться и соблюдать его принципы, выполнять его приказы»[224], — писал Ж. Желев.
Если вернуть в поле рассмотрения сталинский режим и подобные ему коммунистические режимы, то можно сформулировать общее определение тоталитаризма: крайнее проявление авторитаризма, при котором правящая группа осуществляет полный (тотальный) контроль над легальной жизнью общества. Конечно, ни один тоталитарный режим не в состоянии создать тоталитарное общество, в котором все граждане полностью подчинялись бы правящей олигархии. Но тоталитарный режим запрещает любую несанкционированную деятельность, делает ее нелегальной и в случае обнаружения уничтожает любые не разрешенные им общественные структуры. И при Гитлере, и при Сталине самоуправляемая общественная жизнь могла существовать только в глубоком подполье. Из этого принципа тотального управления обществом вытекают и все остальные признаки тоталитаризма: централизованное руководство экономикой, система общественных структур, построенных по принципу «приводных ремней», контроль и террор, идеологическая монолитность господствующего слоя. И в этом — несомненное сходство коммунистической и нацистской моделей тоталитаризма.
Впрочем, есть между ними и важные различия. Сталинизм как форма коммунистического движения исходил из классового господства, а нацизм — из расового. Тотальная целостность общества в СССР достигалась методами сплочения всего общества против «классовых врагов», потенциально угрожавших режиму. Это предполагало более радикальные, чем в фашистских системах, социальные преобразования, и направленность режима на внутренние, а не внешние цели (по крайней мере до конца 30-х гг.). Сталинская политика предполагала национальную консолидацию, но она не сопровождалась расовыми чистками (преследования по национальному признаку проявились лишь в 40-е гг.). Диктатура в СССР была вынуждена прикрываться высокими идеалами, унаследованными от социалистической мысли. Гитлеровский режим был более откровенен в изложении агрессивных целей своей политики. Правда, он тоже использовал слово «социализм» и социалистическую символику, но идеологически явно противостоял социалистическим ценностям классового равноправия.
Сходство нацистского режима с коммунистическим не должно заслонять еще большее сходство экономических моделей США и Германии, проявившееся уже в 1934 г. Игнорируя одну из этих параллелей, можно впасть в однобокую идеологическую оценку, подобную флюсу. Мы уже приводили подобные коммунистические оценки, теперь остановимся на типичном либеральном «флюсе»: «В противовес марксистской историографии логичней всего рассматривать эти режимы прежде всего как антикапиталистические, это их по-настоящему объединяет, ведь порожденные буржуазной эпохой либерализм и парламентаризм были главными объектами их нападок; собственно, на гребне критики капитализма тоталитарные фашистские режимы и пришли к власти… они социализировали человека, сделав его безропотным объектом собственной безответственной политики»[225]. Однако фашизм сохранял частную собственность, и считать его антикапиталистическим — это нонсенс. Фашисты не «социализировали» человека (то есть подчинили его обществу), а национализировали и этатизировали (подчинили нации и государству), что не одно и то же. Даже антилиберализм фашизма относителен. Вообще судить о сущности политики по «нападкам» всегда рискованно. Муссолини, придя к власти, вплоть до Великой депрессии проводил вполне либеральную экономическую политику. А после начала Великой депрессии нелиберальную экономическую политику проводил даже Рузвельт. Конечно, соблазнительно было бы записать всех противников капитализма и либерализма по разряду фашистов, но не следует при этом ссылаться на законы логики. Это больше похоже на постановления Коминтерна о «социал-фашизме». Фашистские режимы были не отрицанием капитализма, а отрицанием его неполноты, непоследовательности в развитии индустриализма, которая вызвала бедствия депрессии.
Впрочем, К. Линденберг оспаривает причинно-следственную связь между возникновением тоталитаризма в Германии и Великой депрессией: «Тем не менее, ни в США, ни в Великобритании, ни в Нидерландах эти мощные социально-экономические потрясения не вызвали к жизни феноменов, сопоставимых с национал-социализмом. Однако в таких европейских странах, как, например, Италия (1922), Венгрия (1922), Испания (1923), Польша (1926), Португалия (1926), еще до начала экономического кризиса установились фашистские или буржуазно-националистические диктатуры. Стало быть, помимо тяжелейшего кризиса, действовали другие факторы, направившие развитие страны после 1929 г. в сторону национал-социализма, хотя такое развитие и не было неизбежностью»[226]. Спора нет: Великая депрессия не является единственным фактором, который привел к победе нацизма и других тоталитарных режимов, и социально-экономические потрясения не вели к тоталитаризму фатально. Однако связь между двумя этими явлениями настолько глубока, что не позволяет ставить в один ряд нацизм и режимы, существовавшие до Великой депрессии. Глубочайшее различие между обычными авторитарными режимами (в обилии возникавшими и в 20-е гг., и на протяжении предыдущих столетий) и тоталитаризмом — в огосударствлении индустриальной экономики. А этот фактор был вызван Великой депрессией (даже в Италии, которая в первые годы фашистского режима была авторитарным, а не тоталитарным государством).
Великая депрессия придала импульс развитию наиболее авторитарных черт, заложенных в индустриальном обществе, создала предпосылки для распространения фабричной структуры на все общество, для создания общества-фабрики. В этом отношении тоталитарные режимы нельзя сравнивать даже с древними деспотиями, где фараоны и цари также управляли экономикой, но не индустриальной, а аграрно-традиционной, и потому сами подчинялись традиции. Тоталитаризм — детище XX века. «Модели идеальной фабрики, работающей как единый механизм, соответствовало представление о социальном организме, который действует по централизованному научному плану и управляется наиболее компетентными, то есть испытанными в острой конкурентной борьбе профессиональными технократами, бюрократами и политиками»[227] — комментирует этот процесс В. Дамье. Великая депрессия перевела индустриальное общество в ее высшую этократическую стадию. Тоталитарный режим, сформированный на основе бюрократического господства в индустриальном обществе, довел индустриальный принцип управления производством до максимума, до логического конца. А индустриальное общество, приучившее большинство людей к выполнению команд менеджера, предоставило психологические и технологические средства для создания общества-фабрики во главе с единым советом директоров. В этом отношении тоталитаризм — плод индустриально-этократического общества, его крайнее проявление. Как показывает опыт США и других стран, были возможны и менее жесткие формы этой стадии развития человечества. Испанская революция показала, что возможны были и более демократические ее формы[228]. Человечество разными путями выходило из Великой депрессии. В каждой стране вариант выхода, развития нового общества, зависел от участников событий.
