Михаил Гефтер - Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
Грандиозный проект! Крещендо с невероятным промышленным бумом 1890-х го дов, вдруг оборвавшимся в кризис — первый для России всеобщий кризис. Империя входила в глобальные циклы, но именно по России и Штатам кризис 1900-го ударил сильнее, вызвав большую растерянность. Набрав успехов сверх меры, империя растерялась — начинания обернулись убытками. Все эти бесконечные ссуды Государственного банка грюндерским предприятиям, дворянство, привыкшее к легким деньгам из воздуха. С другой стороны, химерическая затея заготовки колоний «впрок» обернулась для России Англо-японским союзом и Русско-японской войной. Столкнув в революцию 1905-го, после которой процесс глобализации России надолго замер и ушел внутрь себя.
Столыпин был против внешней экспансии. Противился он и модернизации армии в крупных масштабах. Знал, что нужно выиграть время для переустройства России, бегом наперегонки с революцией. Азартная политика.
— Получается, что государство в России выполняло функцию корпорации — новаторского предприятия с глобальными функциями, отчасти даже негосударственными. Империя у тебя что — инструмент мировой конкуренции?
— Монархическая династийная власть, сугубо архаичная, унаследовала заложенную в нее Петром узурпацию хозяйственно-распорядительских функций. Включая инновации с их необходимыми ломками.
Сложная политика, где о правах человека и речи быть не могло, зато унижающего и несносного для крестьян было вдоволь. Протест не был протестом нищей страны, и власть воплощали не одни щедринские капитан-исправники. Русская власть вообще не сводима к единой форме. Организации в ней стали институтами. Но Ленину эти вещи станут понятны много позже.
Есть издание, ставшее библиографической редкостью, — архив «Земли и воли». В нем, между прочим, письмо Льва Тихомирова друзьям по руководству «Народной волей». В апогее террора, когда тот из единичных акций превратился в нечто систематическое и программное. Письмо как откровение: друзья, я открыл роль государственных учреждений! Меня поразило, с какой страстью Тихомиров пишет: учреждения, оказывается, играют в России важную роль. Это недооценено, по этому поводу у нас ничего толком не написано, я нигде не нашел, как это понимать! Вовлеченные в «центральный террор» и занятые в каждом его акте, лидеры народовольцев вместе с тем продвигались политически, осваивая нечто, прежде не входившее в их горизонт действий. По-своему это повторилось с Лениным: он тоже недооценивал вопрос об институтах.
— Он открыл для себя роль институтов? Как думаешь, это произошло с ним до Октября или после?
— Главным образом летом 1917-го. До 1915 года Ленин мыслил категориями капитализма свободной конкуренции, и проблема власти решалась им в связи с общей посылкой — своим ходом России к свободному капитализму не пробиться. Поэтому революция не высвобождает стесненные предпосылки, а творит предпосылки, недостающие России.
— Узнаю здесь нечто гайдаровское — о «введении рынка в России».
— Конечно! Саму ленинскую метафизику творения недостающих посылок они оставят, втянув ее в новый контекст. Проблема Ленина — как этот верхушечный, искусственный, лишь в малой степени низовой капитализм сделать нестесненно всероссийским, открытым конкуренции «американского типа»? Сделав это в ходе революции, средствами революционной власти. Однако в 1915-м посреди мировой войны Ленин откроет для себя, что капитализм свободной конкуренции — это уже, батенька, вчерашний день! Пройденный этап европейского человечества, которым Ленин все измерял и на которое сделал главную ставку.
86. Существовали ли в 1917 году небольшевистские альтернативы Ленину?
— Твоя любимая тема — исторические альтернативы развития России. Была у антиленинцев возможность остановить твоего опасного Ленина с его большевиками? Ведь те были все-таки в меньшинстве. Даже перехватив аграрную программу эсеров, на выборах в Учредительное собрание большинства они не взяли.
— Альтернатива — коренной вопрос 1917 года. Мало сказать, что большевики были в меньшинстве, — накануне мировой войны большевизму просто грозило исчезновение. Сам Ленин полагал, что успех Столыпинской реформы коренным образом меняет шансы радикальной демократической революции в большевистском ее смысле. Война не способствовала росту влияния большевиков. В условиях, когда наибольшим влиянием в России пользовались эсеры, это очевиднейший факт.
— Но вопрос об альтернативе не сводится к тому, кто был в большинстве или в меньшинстве.
— Вопрос об альтернативе осенью 1917-го уместно ставить в отношении к ходу мыслей лидера большевизма, полностью определявшего идеи дисциплинированной РСДРП(б). Вот идея Ленина: сомкнув две проблемы, мир и землю, завоевать на свою сторону «человека земли» — коренного человека России, как вооруженного, так и невооруженного. Тут важно, кто лучше использует обстановку распада власти, разрухи, аграрных погромов, нараставшего разрыва всех связей, грозящего параличом планетарному телу Российской империи.
Альтернатива означает, что нечто можно сделать иначе — как иначе? В голове Ленина проблема прекращения бойни связалась с шансом для крестьянина, ставшего солдатом, взять землю и, почувствовав в руках силу, провести черный передел — русскую мечту, которая не совпадала с собственной национализаторской концепцией Ленина.
— В конце ноября 1917 года РСДРП(б) получила в Учредительном собрании только 25 процентов. Демократические партии и левые интеллигенты имели абсолютное большинство. Если бы у них была воля защищать позиции большинства, которое их выбирало, то большевики не пережили бы разгона Учредительного собрания.
— Только в одном случае: если бы у демократов достало умения по-своему соединить те же две задачи — прекратить войну и дать землю. Причем в демократических рамках, упреждая октябрьский переворот. Но они еще прежде утратили эту возможность. Не дойдя даже до предальтернативы, демократы именно на предальтернативном поле и потерпели поражение.
К этому времени уже не было небольшевистской (тем более антибольшевистской) альтернативы Ленину. Трагично, но дело обстояло именно так.
Разгон Учредительного собрания предвосхитил многое в дальнейшем — вплоть до финального разгона СССР. Но предвосхищая, он все-таки не предопределяет. Из того, что двуединство мира и земли стало политическим джокером большевиков, не вытекает, что это демагогия. Нет, это большая стратегия, проект мирового класса. В сознании Ленина проект соединился с коренной идеей русских осуществиться как Мир, осуществиться в человечестве. Идея, которую он вынес из XIX века, будучи, пожалуй, единственным большевиком, который этот век нес в себе, всячески его подавляя.
По Ленину, Россия получила шанс неклассически осуществить универсальный проект Маркса. И в момент, когда октябрьские обстоятельства ему открыли «окно», он имел — в рамках своего замысла, конечно! — историческое право на инициативу действия.
— Хорошо, а если так: представим себе успех превентивной гражданской войны летом 1917-го? Корнилов, выступая перед казаками, не падает с роковой табуретки, и казаки берут Петроград?
— Ленин или Корнилов — не альтернатива. Люди в противном лагере были проницательные и во всяком случае не идиоты. Но их неспособность пойти навстречу солдатско-крестьянской массе в сцепке двух главных для того времени вопросов, войны и земли, обрекала на неудачу. Речь в 1917 году могла идти только о разных сценариях Гражданской войны, причем корниловский, я считаю, оказался бы более кровавым. Об альтернативе можно говорить в левом спектре — от Каменева до эсеров, ну и Мартова сюда же. Однако эсеры уже побывали после Февраля правящей партией. Единственной, которая смогла бы управлять Россией и в одиночку, так она была влиятельна.
Ключ во фразе Суханова (в «Записках о революции». — Г. П.), который рассуждал так: Россия — гигантская страна, разоренная, с прерванными путями сообщения, которой надо управлять. Администрация левым не подчинится, она подчинится цензовой буржуазии — а та отброшена революцией. Кому же управлять?
Вот где исток идеи государства Советов в ленинской интерпретации. Политическая альтернатива была не в методах взятия, а в методах удержания власти. Не случайно статья Ленина называется «Удержат ли большевики государственную власть?». Еще Дмитрий Толстой, весьма реакционный министр просвещения и после министр внутренних дел при Александре III, сказал: если в России падет монархия, то никакого в ней парламентаризма не будет, а будет «коммунизм в духе господина Маркса, умершего в прошлом году». Все-таки знающие тогда были люди.
