Вальтер Николаи - Тайные силы: Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время
Так как духовное одеяние доставляло столь действительную защиту носителям его, то его надевали и не имевшие на него права шпионы. Уже во время первого продвижения контрразведка сообщила, что германскими войсками схвачен занимавшийся шпионажем французский священник. Однако на другой день было сообщено, что шпион этот оказался капитаном пехоты, оставленным французами. Это было обнаружено благодаря тому, что он носил под сутаной на шее медальон с портретами своей жены и дочурки. Эти приложенные к донесению предметы довели уже в самом начале войны представление о существовавшей у французов и в области шпионажа готовности к жертвам.
Само собой понятно, что за продолжительный период оккупации свои услуги в качестве шпионов предлагали местные жители в Бельгии, но не во Франции.
Валлонцы, благодаря своей хитрости, оказались весьма пригодными к профессии шпионов также и на немецкой стороне. Они были не особенно сведущи в военных вопросах, были поверхностны в своих наблюдениях и донесениях, обладали плохой памятью и были тщеславны. Для них было, по-видимому, важно, в первую очередь, придать себе интерес, пережить кое-что интересное и чувствовать себя важным лицом. Фламандцы, несмотря на свое германофильство, реже предлагали свои услуги [173] для шпионажа, нежели валлонцы, но, взяв на себя какую либо задачу, они выполняли ее добросовестно. Каждый бельгиец, работавший в германской разведке, должен был одновременно предложить свои услуги и неприятельской разведке и, хотя бы по видимости, ей эти услуги оказывать, так как каждый бельгиец, попавший заграницу и, кроме того, имевший возможность и желавший вернуться обратно в Бельгию, не состоя в то же время на службе у неприятельской разведки, был ей уже подозрителен и, благодаря этому, был уже погибшим для разведки человеком.
Бельгийские женщины, работавшие самоотверженно для своего отечества, были совершенно недоступны германской разведке. В этом отношении они превосходили французских женщин. Хотя последние и не страдали в не оккупированных областях так, как бельгийские женщины в оккупированной Бельгии, все же бельгийка подвергалась большему искушению работать на пользу германской разведки, нежели француженка.
Среди француженок находилось довольно много помогавших германской разведке — отчасти из ненависти к чужим притеснителям, англичанам и американцам. Кроме того, на пользу германской разведке шло и то обстоятельство, что англичане считали для себя возможным служить германской разведке на французских боевых участках, а французы — на английских, усыпляя свою совесть тем, что они не действуют непосредственно против своей нации. Наоборот, из граждан Соединенных Штатов Америки на службе германского Генерального штаба не состоял никто. Таким образом, несмотря на все трудности, германская разведка имела возможность, пользуясь остававшимся открытым для нее узким путем через нейтральные страны, приобретать наблюдателей даже в рядах вражеских войск, присылавших свои донесения этим же путем. И если германская разведка была принуждена при данных условиях налагать на себя известные ограничения, особенно в отношении количества разведчиков далеко отставшего от количества, находившегося в распоряжении неприятеля благодаря летным шпионам и населению, то, очевидно, это не было для нее вредным; это принуждало ее придавать усиленное значение выбору своих немногочисленных [174] органов, их подготовке и руководству ими, благодаря чему увеличивались их надежность, достоверность, компетентность и ловкость. Она избегала, поэтому, и той неясности, которая вызывается всякой массовой разведкой, вследствие того, что она дает громадные количества трудно поддающихся оценке сведений, в общей массе которых тонут немногочисленные, быть может, важные и точные сообщения.
Германская разведка успешно подражала методу разведки французской, состоявшему в побуждении дезертиров к возвращению и к шпионажу на фронте. Во Франции также имелась возможность того, что дезертиры по много раз циркулировали между фронтом и Германией и доставляли важнейшие сообщения. Нетрудно было их побудить также и к тому, чтобы они склоняли своих товарищей к дезертирству и к разведывательной службе. Эти, существовавшие уже в мирное время явления разложения вновь обнаружились, однако, лишь во вторую половину войны. То же самое наблюдалось и среди населения в тылу Франции. Но здесь занимались этим не столько низшие круги народа, сколько его высшие, зараженные интернационализмом, слои. В качестве примера того, с какой точностью могла, несмотря на тяжелый условия, работать германская разведка, я укажу на то, что каждое попадание наведенного на Париж гигантского орудия становилось точно известным через 24 часа, так что через посредство разведки была возможна как бы артиллерийская наводка.
При всех данных обстоятельствах германская тайная разведка в тылу неприятельской армии оставалась, однако, настолько ограниченной, что не могла полностью удовлетворить разведывательную потребность армейских штабов и верховного командования. Крупнейшим и важным источником для германской разведки на западном театре военных действий и единственным на самом фронте стали, поэтому, неприятельские военнопленные.
Главное значение приобретал этот источник благодаря возможности своего быстрого использования во время боев. Нелегко было найти необходимое для этой цели количество [175] пригодных переводчиков. Ничтожность вспомогательных сил принудила самым тщательным образом подготовить и эту отрасль разведки, дабы трения не увеличивали уже существующих затруднений. С тем, что придется допрашивать и цветных солдат, сначала вообще не считались. Впоследствии, однако, нашлись подходящие переводчики и для них.
Все военнопленные оказывались хорошо содержимыми и снаряженными, если принимать во внимание последствия только что происходившего боя. Если исключить только что перенесенные потрясающие впечатления, то и настроение их оказывалось в общем и целом хорошим и даже превосходным, особенно с тех пор, как стала материально заметной помощь американцев.
Здесь не место опровергать клеветнические оскорбления германских войск за их плохое обращение с пленными. Не говоря о том, что это противоречило уже самому духу германских войск, хорошее обращение с пленными, как с ценным и почти единственным на театре военных действий источником сведений, соответствовало и интересам немцев. При первой же возможности, во избежание личных оскорблений и озлобления, пленных уводили за условленную тридцатикилометровую полосу. Кроме того, они сохраняли свои деньги, ценные вещи и бумаги, содержавшие часто ценные сведения. Естественно, что совершенно избежать того, чтобы страдавшие от чрезвычайных лишений германские войска не присваивали себе в качестве военной добычи ценные части одежды, в особенности же превосходные кожаные куртки и пальто, взятых в плен летчиков, не удавалось. Равным образом и английские высокие резиновые сапоги, бывшие, впрочем, причиной длительных болезней ног, часто находили любителей в германских окопах раньше, чем того желали бы их владельцы.
Пленный имел право немедленно, самое позднее — в армейском лагере военнопленных, написать открытое письмо своим близким. Об отсылке его заботились вполне Добросовестно. И как раз это разрешение развязывало языки даже самым скрытным. Содержание на германской стороне, по [176] понятным причинам, существенно отличалось от того, к которому пленные привыкли до тех пор. Часто случалось также, что при неожиданно значительном поступлении пленных, на месте не оказывалось своевременно достаточного количества продовольствия, не хватало одежды, белья и обуви. Вследствие этого, уменьшалась возможность расположить пленных в нашу пользу хорошим обращением: противник имел эту возможность, но, насколько удалось установить, не использовал ее. Там действовали противоположным образом: пленный, не желавший рассказывать, приводился к повиновению плохим обращением и питанием.
Неприятель, знавший по опыту своего собственного использования показаний пленных, каким ценным источником разведки они являются, прилагал все возможные мыслимые старания инструктировать своих солдат на случай плена. Захваченные приказы знакомили нас с этим и давали возможность обращаться с пленными так, чтобы полученные ими инструкции потеряли свое влияние.
Средство, преимущественно применявшееся неприятелем до самого конца войны и заключавшееся во внушении войскам страха перед варварами и перед пленом, оказывало часто противоположное действие. Как раз пленные, находившиеся еще под потрясающим впечатлением боя, встретившие затем человеческое обращение и утоление своего голода и жажды, высказывались даже охотнее, чем перебежчики. С последними обращались, понятно, с большой осторожностью, так как нельзя было не подозревать, что они явились для шпионажа, попытаются завоевать благосклонность ложными сообщениями и сбежать вновь при первой возможности.
