Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.
Коллаборационизм
Понятно, что поведение захватчиков в СССР не могло вызвать симпатий у местного населения, да немцы, впрочем, и не ставили перед собой такой задачи. Это не означает, однако, что оккупанты совсем исключали из своего военного арсенала политические средства. Напротив, по мере того как война принимала затяжной характер, они все усердней старались использовать любые проявления противоречий и размежевания в рядах противника в надежде ослабить его. Успехи их в этой области были скудными как из-за того, что подобная задача была слишком далека от истинных целей оккупации и применявшихся для их достижения методов, так и из-за недооценки действительной силы советского строя. Нацисты создали в своем воображении представление о том, что население мечтает избавиться от своих правителей и ему достаточно пообещать «избавление от большевизма», чтобы оно покорилось немецкому нашествию. Действительность была иной, но политика оккупантов тем не менее породила не одну человеческую трагедию и оставила после себя глубокие раны — все это также нужно учитывать при подведении горестного итога агрессии.
К началу 40-х гг. в Советском Союзе не было недостатка в недовольных и несогласных, чьи настроения мог использовать осмотрительный враг. Чтобы понять это, достаточно просто обратиться к предыдущему периоду истории страны. Крестьяне, недовольные коллективизацией и последующей аграрной политикой; люди, пострадавшие от сталинского деспотизма; лица, тоскующие о дореволюционных порядках, — все эти категории граждан имелись в довольно значительном количестве. Национальные противоречия не только не исчезли, но и отчасти разгорелись с новой силой вследствие сталинских репрессий. Сам факт того, что страна оказалась захваченной врасплох нападением врага, порождал новые мотивы разброда. Если /105/ среди советских людей (по крайней мере их политически наиболее активной части) было широко распространено враждебное отношение к фашизму, то антигерманской предвзятости среди них не было. Напротив, немало было таких, особенно среди пожилых, кто питал уважение к немецкой культуре, немецкой технике и в глубине души считал, что прожить можно будет и с немцами: рассуждавшие подобным образом находились даже среди евреев[30]. Рассказы о том, что в первые дни захватчики встречали радушный прием, есть не что иное, как легенда, пущенная в обращение гитлеровскими источниками (исключение, правда, составляли Прибалтийские республики, где широко сохранялась горечь недавно пережитой аннексии[31]). Правда заключается в том, что население в первое время было парализовано и оглушено внезапно обрушившимся смерчем войны.
Главный рычаг, которым немцы попытались воспользоваться в своих интересах, заключался в противопоставлении одних национальностей другим. Так, небольшие Прибалтийские республики, которые, по планам нацистов, должны были быть германизированы и присоединены к рейху, получили право на относительно привилегированное положение. Им было разрешено сохранить систему образования, была возрождена кое-какая частная экономическая деятельность, из местных коллаборационистов была назначена администрация, Иными словами, оккупация здесь походила больше на западноевропейскую и меньше на ту, которая практиковалась на остальной захваченной территории СССР: она была менее жестокой, но, конечно же, не вызывала ликования у местных жителей; к концу оккупационного периода захватчики и здесь чувствовали себя окруженными острой враждебностью. Гитлеровцы попытались также установить льготные условия для советских граждан немецкого происхождения и тем привлечь их к себе на службу (таких людей они называли «фольксдойче»): в целом им удалось навербовать среди них несколько десятков тысяч сотрудников[32]. Определенную поддержку они получили также со стороны некоторых мусульманских этнических групп, враждебность которых к Советской власти была известна московским руководителям и вызывала у них опасения: крымских татар, а также отдельных народов Северного Кавказа, в среде которых никогда не прекращалось скрытое антирусское брожение[33]. Однако меры, предпринятые оккупантами для того, чтобы завоевать симпатии этих национальных групп, носили неизбежно ограниченный характер как из-за глубокого внутреннего презрения нацистов к этим людям, так и из-за их сугубо вспомогательного значения по отношению к главной цели — ограблению. Достаточно было поэтому даже краткой немецкой оккупации на Кавказе, чтобы возникло множество обид и озлобление.
Отдельно следует сказать об Украине. Группы украинских националистов в эмиграции, продолжая враждовать между собою, еще в предвоенные годы находились на службе у немцев и их шпионских органов. В политическом отношении их позиции, отмеченные не только /106/ острой антирусской, но также антисемитской и антипольской враждебностью, были пропитаны идеологией нацизма[34]. В момент начала вторжения некоторые из них под командованием немецких офицеров забрасывались в советский тыл с целью усилить хаос за спиной советских войск. Другие их представители сопровождали армию захватчиков в качестве экспертов, переводчиков или чиновников оккупационных ведомств. Кое-кто из нацистских главарей, в частности Розенберг, вынашивал идею создания вассального украинского государства, которое входило бы в качестве одного из компонентов в систему германского господства на территории европейской части СССР. Поэтому вначале кое-где пленных украинцев освобождали, в то время как остальных обрекали на голодную смерть. Вскоре, однако, эта политика осторожного поощрения украинского сепаратизма была отброшена. Даже предоставление самых скромных, чтобы не сказать рабских, льгот по формуле «маленький пряник и большой кнут» вступало в противоречие со всеми остальными целями, которые поставили перед собой берлинские деятели, включая Розенберга.
Украина со своими экономическими ресурсами была как раз одной из тех стран, которые гитлеровцы намеревались подвергнуть самой интенсивной эксплуатации. Кроме того, эмигрантские националистические группы не нашли тут той поддержки, на которую надеялись; исключение составляли лишь некоторые западные районы, недавно вошедшие в состав СССР (именно здесь позже была навербована целая эсэсовская часть — дивизия «Галиция»). Оккупация на Украине носила поэтому такой же, если не еще более зверский, характер, как и повсюду. Во главе оккупационной администрации был поставлен один из самых кровожадных нацистских главарей — Кох. Всякая самостоятельная политическая деятельность националистов была запрещена. Позже, правда, они создали все в тех же западных районах несколько вооруженных формирований (особенно активными были группы Бандеры и Мельника), установивших свой контроль над некоторыми участками местной территории. Немцы относились к этим бандам со снисходительным терпением, если не с прямым доброжелательством, доходившим до поощрения, потому что те воевали исключительно против советских партизан[35].
Еще более скудные результаты дали попытки гитлеровцев стимулировать сепаратистские тенденции в Белоруссии. Немцы пытались здесь играть еще на двух струнах, помимо национальной темы: на религии и «колхозном вопросе». С большой помпой были возобновлены богослужения в нескольких ранее закрытых церквах; изо всех сил немцы старались возродить старые и посеять новые раздоры между сторонниками и руководителями разных вероисповеданий и сект. Но старания эти были очень скоро прекращены, так как оккупанты обнаружили, что и сами церкви могут превращаться в центры сосредоточения и мобилизации народной ненависти к захватчикам. Что касается земли, то по программе оккупантов она должна была перейти во владение германских колонистов (не случайно совхозы, как и /107/ государственные предприятия в промышленности, передавались, как правило, немецким предпринимателям). В самом начале, однако, немцы попытались использовать колхозы, чтобы обеспечить себе более быстрое и систематическое поступление сельскохозяйственной продукции. Потом они пообещали — и принялись было даже проводить — некую «реформу», смысл которой заключался в том, что земля в будущем должна будет вновь стать частной собственностью и поступить в индивидуальное владение тех, кто хорошо вел себя по отношению к оккупантам. Но всерьез этих обещаний никто не воспринимал, потому что даже те, кто, может быть, и соблазнился на подобные посулы, в конечном счете поняли, что немцы хотят лишь выиграть время и вывезти в Германию побольше добра[36].
Если немцам и удалось навербовать некоторое количество людей, согласившихся сотрудничать с ними, то результат этот был достигнут не столько с помощью политических средств, сколько с помощью самого элементарного шантажа голодом. Метод этот применялся как к военнопленным, уцелевшим после первых массовых казней, так и к гражданскому населению. Хотя немцы и отказывали ему в каком бы то ни было самоуправлении, но все же им нужны были хоть какие-то местные администраторы, которые бы беспрекословно выполняли их приказы (в городах их называли на немецкий лад — бургомистрами, а в деревнях — старым русским словом «староста»). Требовалось также некоторое подобие жандармерии, которая бы помогала им грабить и угонять население. Контрреволюционной эмиграции, которая уже находилась в их распоряжении, для этого было недостаточно. Пришлось набирать людей на месте из числа недовольных Советской властью и готовых перейти на сторону врага ради выполнения вышеупомянутых функций. Но и этого было все еще мало. Здесь-то и пошел в ход шантаж. Тот, кто хотел иметь хоть какую- то еду, должен был работать на оккупантов. В первое время вермахт набирал таким образом рабочую силу для выполнения грубой физической работы в тылу. И охотники находились, потому что для многих то был единственный способ утолить голод и сохранить жизнь. Потом, особенно после Сталинграда, когда в гитлеровских частях стала ощущаться нехватка людей, оккупационные власти пошли на использование завербованных таким образом работников и в вооруженных формированиях, предназначенных для борьбы с партизанами.
