Жан Флори - Повседневная жизнь рыцарей в Средние века
Ламбер из Ардра (Lambert d'Ardres), излагая происхождение аристократических семейств на своей малой родине, не упускает возможности подчеркнуть, что Арнульд Старший женился (1084) на Гертруде потому, что несколько раз подряд успешно выступал на турнирах: молва о его подвигах достигла слуха Бодуэна Толстого, сеньора Алозтца (Alostz), и тот, недолго думая, выдал за него свою сестру. Другой Арнульд, сеньор Гиснеса (Guisnes), сразу же после своего посвящения (adoubement) принялся, подобно многим другим бакалаврам, неженатым рыцарям, усердно посещать все подряд турниры и бои на копьях; вскоре он добился такой громкой славы, что перед его натиском не устояло сердце самой графини Булонской, Иды{18}. Гильом ле Марешаль уже в конце своей блистательной рыцарской карьеры и на вершине всех почестей, которых мог удостоиться рыцарь, испросил у короля Ричарда, будучи сам в пятидесятилетнем возрасте, руку семнадцатилетней Изабеллы Кларской, одной из самых богатых невест королевства. Успех исключительный, о котором несомненно грезил не один из его соперников.
Куда более скромными, но зато и более достижимыми выглядят непосредственные материальные выигрыши от одержанных на турнирах побед. Тут следует заметить следующее. Земельная аристократия на протяжении XI–XII веков, с одной стороны, богатеет. Богатеет и вследствие прогресса, достигнутого в сельском хозяйстве, и за счет откупных платежей, которые уплачивает ей освобождающееся от крепостной зависимости крестьянство. С другой стороны, она вовлечена в неслыханные траты, связанные с новым образом жизни, богатой экипировкой, роскошными дарами, праздниками и турнирами. Что касается рыцарей неустроенных, младших в семье или неимущих, то они, ожидая щедрот от грандов, постоянно заняты поиском денег. Чтобы их получить, они за неимением в мирное время лучшего выбора участвуют в турнирах. «История Гильома ле Марешаля» приводит множество примеров последнего рода. На один из своих первых турниров (1167) Гильом приходит… пешком: нет у него ни коня, ни доспехов достойных. Одержав на нем несколько побед, он домой возвращается уже верхом, имея для смены четырех боевых коней, не считая парадных и дорожных лошадей, на которых восседают его оруженосцы. Он уже облечен в другие одежды и другие доспехи, так что встречные смотрят на него совсем иначе. В Ö (Eu) в 1177 году он берет в плен 10 рыцарей и захватывает 12 лошадей. За 10 месяцев вместе с Роже де Гожи (Roger de Gaugy), сотоварищем по оружию, с которым он делит поровну и затраты и выручку, Гильом берет в плен 103 рыцаря, уже не считая ни лошадей со сбруями, ни доспехов с оружием. На своем смертном одре он вспоминает, что за протекшую так быстро жизнь ему удалось пленить 500 рыцарей, от которых у него, помимо выкупа, остался целый арсенал разнообразного вооружения и целая конюшня отменных боевых лошадей. Когда клирики настаивают на том, чтобы он все взятое им добрым мечом завещал церкви, Гильом выходит из себя от негодования…{19}
Стремление к добыче, трофеям и выкупу не может быть отделено и тем более противопоставлено стремлению к славе. Одно идет в ногу с другим, так как рыцарь сражается ради денег, но не ради накопительства, которое очень пошло бы к лицу буржуа, но последнего рыцарь столь же презирает, сколь и нуждается в нем. Добыча ему чаще всего нужна просто как средство к существованию. По окончании турнира и после дележа трофеев между победителями (дележа, сопровождаемого пререканиями и выторговыванием того или другого предмета, что указывает, конечно, на повышенный материальный интерес у рыцарей к происходящему), рыцари обменивают, перепродают, распродают излишки из доставшейся им доли самим же потерпевшим поражение, проявляя подчас по отношению к ним широкую щедрость. Освобождение из плена без выкупа не столь уж редкое явление, равно как и возвращение побежденным их коней и вооружения. Жесты такого рода несомненно поднимают престиж рыцаря. К тому же в Средние века всякий дар вызывал ответный, а благодеяние никогда не забывалось. Так что материальные и психологические мотивы здесь нераздельны.
Другая мотивация: поиск славы, похвала мужчин, восхищение (и любовь) женщин. Рыцари как в реальной жизни, так и в романах ищут приключений, то есть возможностей рискнуть, чтобы выиграть в бою. Поиски эти, как мы уже видели, отнюдь не бескорыстны: своей отвагой рыцарь может привлечь взоры государя, прекрасной дамы… Личное мужество, воинская доблесть в Средние века считались выдающимися добродетелями, которые заслуживали почета и восхищения. Куртуазная литература со времен Гильома IX Аквитанского поднимает на щит доблестного рыцаря, доказывая, что именно он, а не ученый клерк, достоин занять почетное место в дамских сердцах{20}. Эта жажда славы ведет к гордости, к зависти, даже… к сладострастию, которые Церковью категорично осуждаются и разоблачаются, что не помешало трубадуру Конону Бетюнскому в своем призыве к Крестовому походу обратиться к этим осуждаемым Церковью, но бесспорным в глазах рыцаря ценностям{21}.
Турниры давали исключительный случай блеснуть, привлечь к себе взоры. Они собирали огромную массу публики, включая и женщин. Конечно, не на трибунах — по крайней мере, в ту эпоху. Турниры развертывались тогда на открытой неогороженной территории, и дамы могли следить за их развертыванием лишь с высоты башен. Известно, что начиная с 1180 года они стали вручать призы победителям, объявленным после турнира; на городских улицах они разыскивали или сопровождали особо отличившихся рыцарей, выражая восхищение их подвигами. Литература, отражающая, наверное, на этот раз действительность, изображает их в полусумраке рассвета отдающих «вознаграждение» героям в своих постелях. Турниры превращаются в празднества, в настоящие «ярмарки» невест и женихов, в поле галантных приключений и куда менее серьезного свойства, до которых мужчины и женщины той эпохи, что бы теперь ни говорили о строгости ее нравов, были куда как охочи. Церковь осуждала турниры, в частности, и в этой связи. Жак де Витри в одной из своих обращенных к рыцарям проповедей обнаруживает семь важных грехов у любителей турниров: гордость, порожденную похвалами мужчин и тщеславием; зависть, так как каждый завидует тому, кто признан наиболее доблестным; ненависть и гнев, неразлучные спутники наносимых ударов, которые могут причинить рану и даже смерть. К этим четырем грехам причисляются еще три, которые порождены первыми: алчность, стремление к грабежу, так как победитель берет у побежденного доспехи и коня и не возвращает их ему; хвастливость на пиршествах, сопровождающих эти празднества; и наконец, сладострастие, безнравственность, афишируемые рыцарями, которые делают своим знаменем шарф дамы на конце копья{22}. Литература много говорит о том, что рыцарская отвага на турнирах имеет своим источником стремление снискать любовь вожделенной дамы. Мария Французская в одном из своих «лэ» (жанр, более близкий к новелле, нежели к роману. — Ф.Н.) рассказывает историю четырех храбрых и куртуазных (воспитанных при дворе государя. — Ф.Н.) рыцарей, которые воспылали страстью к одной и той же прекрасной даме; она же любила всех четырех, оставаясь в тупике неразрешимого затруднения касательно окончательного выбора. На равнине перед Нантом был устроен турнир, на котором они смогли помериться силой и ловкостью перед глазами красавицы, следившей за показательным боем с крепостной городской стены. Все четверо, каждый из которых командовал своим эскадроном, были признаны лучшими на турнире и приняли из ее рук призы. Главный для нее вопрос не получил, следовательно, решения. Тогда они, желая блеснуть еще больше, в следующем туре соревнований вырываются вперед из железного ряда своего «конруа», подвергая себя по доброй своей воле боковым атакам противника. Все четверо повергнуты в прах в этой неравной схватке: трое убиты на месте, четвертый опасно ранен. Рассказчица подчеркивает: никто не желал их гибели, все их оплакивали, включая и тех, кто нанес смертельные удары. Четвертый, получив ранение «чуть повыше ног», так и не смог получить любовное «вознаграждение» от подруги, оставшейся ему верной на протяжении всего остатка его жизни{23}.
Та же тема находит еще более обстоятельное изложение во многих других литературных произведениях. Вот часто повторяющийся в них сюжет: герцоги и короли предлагают руку своей дочери, или иной знатной дамы, или дамуазели (благородной девицы. — Ф.Н.) победителю на турнире, так как надеются обрести в нем могучего поборника своих интересов. Рыцарь достигает, таким образом, высшего признания его доблести. В этом странствующем сюжете правомерно усмотреть непроизвольную пропаганду идеологии рыцарства (или, точнее, мелкого рыцарства), выражение его стремлений и его мечтаний, даже разочарований. Младшие, а стало быть, и обездоленные при разделе отцовского наследства сыновья рыцарей, даже становясь рыцарями в свой черед, все реже и реже получают вознаграждение за свои подвиги на войне и на турнирах в виде женитьбы на аристократке. Погрязшая в долгах аристократия пытается вылезти из трясины, выдавая своих дочерей за разбогатевших буржуа (на значимости этого исторического факта особенно настаивают Э. Кёлер и Ж. Дюби). Как бы то ни было, литература передает аристократический менталитет эпохи, на шкале ценностей которого рыцарские добродетели занимают самые высокие места: она и только она, рыцарская доблесть, должна была бы раскрыть перед ее обладателями и парадный вход в княжеские и королевские палаты, и потайной — ведущий в спальню прекрасной дамы.
