Ральф де Толедано - Шпионы, простофили и дипломаты
«Сотрудники Госдепартамента в течение определенного времени уделяли особое внимание сохранности секретной информации, когда несколько месяцев назад стало очевидно, что информация секретного характера попадала к неуполномоченным на то людям… Разработана обширная программа с целью жесткого пресечения этой незаконной и предательской деятельности… Решение вопроса теперь в руках Министерства юстиции – оно проводит расследование обвинения».
К его изумлению и ужасу, слова эти были встречены огнем брани и поношений, как если бы раскрытие дела «Амеразии» было преступлением. В ужасающе враждебной обстановке влиятельные представители американской прессы принялись за систематическую обработку публики. Статьи призывали шельмовать тех, кто осмеливался апеллировать к законам страны. Публикации в различных либеральных газетах – «Нью-Йорк пост», «Нью рипаблик» и «Нэшн» хором вторили плачам и воплям коммунистической «Дейли уоркер» по поводу того, что подсудимые невиновны и что само дело – пробный шар реакции, запущенный Грю и Эдгаром Гувером в их «охоте за ведьмами, направленной на самом деле на ограничение свободы прессы».
С поразительным единодушием они категорически утверждали, что аресты – результат злобного заговора Грю против тех комментаторов и писателей, кто не согласен с его политикой. «Дейли Уоркер» утверждала, что арест Рота произошел вскоре после «объявления о выходе его направленной против Грю книги «Дилемма перед Японией». Попутно, со словами «в Вашингтоне все берут бумаги на дом», небрежно отметались в сторону документальные свидетельства.
Этот воинственный дух, казалось, проник и в святилище республиканцев – «Нью-Йорк геральд трибюн». В редакционной статье «Травля красных» эта традиционно консервативная ежедневная газета заявила: «Аресты – серьезный признак, если он означает, что любой в правительстве (должен) вести себя тихо, как мышь, если он политический левый из Госдепартамента. Иностранные дела не только бизнес воспитанных в хороших семьях джентльменов в полосатых брюках. Резоны и основания, лежащие в основе нашей внешней политики, не должны утаиваться за словами: «Папа знает все».
«Геральд трибюн», например, проговорилась намного больше, чем собиралась, поскольку возгласы возмущения и крики против Грю имели мало отношения к шести арестованным или к тому, насколько серьезен их проступок. Нападавшие на Грю скорее нападали на дальневосточную политику в целом и на его противодействие экспансии Советов в Азии. Публикация дневников Форрестола и показания Юджина Думена, ветерана дальневосточной дипломатии, близкого друга и единомышленника Грю, сделали это предельно ясным. Политика Грю была жупелом для коммунистов, для нью-йоркских и вашингтонских политиков-либералов и для небольшой, но крикливой группы лиц, которые оказывали влияние на политику и которые повсюду протаскивали идеи Нового курса, превратив правительство Соединенных Штатов в свою исключительную собственность.
С самых первых дней войны эта пестрая компания стенала долго и мощно о необходимости изгнать «реакционеров» (читай – «антикоммунистов») из Госдепартамента. Она призывала требовать безоговорочной капитуляции на японском Дальнем Востоке – независимо от того, сколько жизней это может нам стоить, если учесть, что японский народ готов был до последнего солдата защищать свою религию и императора. Но крики, что микадо должен уйти, не прекращались.
Столь же нетерпеливы были и либералы, и все их друзья-хамелеоны, и Оуэн Латтимор в 1943 году нарушил ясную и строжайшую директиву Объединенного комитета начальников штабов – безоговорочно поддержанную президентом и британским правительством как способ спасения жизней – в которой содержалось категорическое требование об изъятиях из любых пропагандистских материалов официальных американских организаций и представительств любых нападок на японского императора.
Латтимор настоял на вещании на Дальний Восток речи Сун Фо, прокоммунистического президента китайской провинции Яньань, которая кончалась словами: «Микадо должен уйти». Когда Клей Осборн, начальник японского и корейского отделов в Госдепартаменте, выразил протест, указав на недвусмысленный запрет, он был уволен с подачи Латтимора.
В записи, сделанной 1 мая 1945 Форрестолом в своем дневнике и касающейся политических целей и задач на Дальнем Востоке, он коснулся этой проблемы:
«Я поднял вопрос, не пора ли провести доскональное изучение наших политических целей на Дальнем Востоке, и задал следующие вопросы:
1. Насколько и до какой степени хотим мы разбить Японию? Другими словами, хотим ли мы оккупировать эти острова – и разрушить до основания японский промышленный потенциал?
2. Хотим ли мы обсудить возможность их возвращения в содружество наций после демилитаризации?
3. Какова наша политика в отношении русского влияния на Дальнем Востоке? Нужен ли нам противовес этому влиянию? И должен ли это быть Китай или, может, Япония?[35]
4. Тщательно ли продуман этот вопрос, коль скоро Америка идет к полному поражению Японии – быстро и дорогой ценой в противовес долгой, затяжной осаде? Я сказал, что хотел бы понять, как люди, которые желают быстрой победы, могут выступать в роли миротворцев в Японии?»
Была и другая альтернатива, предложенная Грю и подчеркиваемая в радиоперехватах японских сообщений, которые мы могли читать, поскольку расшифровали их код. Япония была готова молить о мире, но она бы не сделала этого безоговорочно; ей нужны были гарантии, что император останется на троне, пусть даже как конституционный монарх. С такой гарантией, чувствовал Грю, война на Тихом океане могла бы окончиться без нападения на японскую землю и без вступления Советского Союза в войну – возможность, которой страшились и он, и другие члены Кабинета – и не без причины. В тот же день Форрестол выдвинул свои четыре предложения, заметив при этом, что:
«Помощник госсекретаря Грю несколько прояснил свое представление относительно идеи сохранения японского императора. Он сказал, что его идеи были неправильно поняты и неправильно истолкованы. Он сказал, что он выступает лишь за то, чтобы отложить решение по вопросу о японском императоре, пока не завершим военную оккупацию, и уже тогда сможем решать, где актив, а где – пассив. Он сказал, что согласится лишь с такими действиями, которые помогут сохранить максимум американских жизней».
И Грю, и госсекретарь Стимсон выступали за заявление от имени Соединенных Штатов, в котором было бы сформулировано требование безоговорочной капитуляции и оговорено, какого рода мир могла бы ожидать Япония взамен, а также обещание, что японцам будет позволено оставить их императора и религиозные институты. Но нашлось трое людей, составивших оппозицию идее «компромиссного мира», при котором Япония признает свое полное поражение, но получает в обмен позволение сохранить конституционного монарха, буде японцы того пожелают. Эти трое – помощники госсекретаря Дин Ачесон и Арчибальд Маклиш, а также Элмер Дэвис. Все трое обрушились на идею компромисса, метая громы и молнии. И генерал Маршалл, за которым президент Трумэн по необъяснимой причине сохранил последнее слово, был с ними согласен. 29 мая 1945 года формула мира была отвергнута.
Но для Оуэна Латтимора этого было недостаточно. Он был убежден, что Соединенным Штатам следует занять категоричную позицию в пользу свержения микадо, выставив это в качестве главного условия для заключения какого-либо японо-американского мира. Вскоре после встречи Грю – Стимсон – Форрестол и негативной реакции генерала Маршалла на их предложения, тот же Дин Ачесон, который никогда не признавал сколько-нибудь значительной роль Латтимора в формировании высокой политики, устроил ему приглашение на встречу в Белый дом[36].
В беседе с президентом Латтимор всячески возражал против любой позиции или решения, которые могли быть приняты этим правительством и которые сделали бы возможным сохранение монархии в Японии. Однако получил отпор от президента.
Почему Ачесон, Маклиш и Дэвис возражали – можно только догадываться. Почему возражали коммунистические восхвалители и либеральные глашатаи – понять легко. Ялтинские соглашения позволили России взять будущее Китая за глотку и получить плацдарм в Японии. Завершись Тихоокеанская война после того, как Красная армия успела бы внести в нее формальный вклад, этот плацдарм стал бы угрожающим. Грубо говоря, русские не желали иметь никакого «противовеса» своему влиянию на Дальнем Востоке. В случае полного поражения Японии у русских были бы развязаны руки в деле советизации страны. Необходимость свержения императора с точки зрения коммунистов также была очевидной, поскольку микадо мог бы оставаться уравновешивающей силой в поверженной стране и блокировать стремительное распространение советской гегемонии. Русские желали тотальной деморализации страны как необходимой предпосылки для захвата ими власти.
