Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
В Канаде Соловьёва ждал сюрприз: немаленькой пограничной станции Торонто (так пишет сам дипломат) ему объявили, что поезд на Ванкувер, до которого было 108 часов пути, отходит через час, а багаж из США всё ещё не прибыл. Если он пропустит поезд, то опоздает на пароход и застрянет в Ванкувере на целых три недели. В любом случае такая перспектива казалась досадной — особенно если учесть, что у него были на исходе деньги.
Юрий Яковлевич бросился в город на таможню. Местный кучер за большое вознаграждение в сумме десяти долларов (дипломат не уточняет, каких: американских или канадских, но в любом случае это эквивалентно сейчас примерно двумстам долларам) взялся за час доставить его вместе с сундуками на таможню и обратно к поезду. Дипломат взгромоздился к кучеру на козлы, и они понеслись по улочкам небольшого города Торонто в противоположный его конец. К счастью, таможенные формальности оказались несложными, тем более что чиновники говорили по-французски и отнеслись к русскому дипломату весьма предупредительно. (Не так по отношению к английскому консулу, который вернулся с таможни весьма расстроенный из-за придирок чиновников. «Его паспорт консула Её королевского величества королевы Виктории никакого впечатления на канадских чиновников не произвёл», — пишет Соловьёв.)
Кучер примчал Юрия Яковлевича с сундуками на станцию за несколько минут до отхода поезда. Но на вокзале Соловьёва ждал другой сюрприз: оставленный на временное хранение ручной багаж оказался закрытым в какой-то деревянной клетке и недосмотренным. Сторож из камеры хранения куда-то исчез. Помог начальник станции. Повторяя: «Не волнуйтесь», он вместе с несчастным Соловьёвым пустился вдоль пути в поисках пропавшего сторожа. Тот сидел в местном кабачке и пил пиво. Ручной багаж начальник станции успел бросить в тамбур вагона уже на ходу.
Как сдавались в багажный вагон сундуки, Соловьёв не видел, в суматохе он стал обладателем пяти медных блях с номерами. Дубликаты блях были прикреплены к сундукам. Уверенный, что последние едут тем же поездом, Соловьёв, наконец, слегка расслабился и спокойно продолжил путешествие через всю Канаду. Ехал он в так называемом «пульмановском вагоне». Несмотря на громкую рекламу этого новшества, пишет дипломат, вагоны оказались весьма неудобны из-за нехватки места и пространства. Каждый квадратный вершок в них был учтён и рассчитан, места для ручного багажа не оказалось, и пришлось сдать его в багажный вагон. При себе остался один лишь несессер[48], и это было очень неудобно, потому что в пути предстояло пробыть более четырёх суток.
«На ночь поднимаются койки, расположенные вдоль прохода, от которого вы отделены лишь занавеской, — недовольно пишет Соловьёв, — и так как все вагоны проходные, возможность ограбления велика. Как мне рассказывали спутники-канадцы, они обычно не возят с собой мало-мальски значительных денежных сумм, расплачивались по возможности чеками. Помимо того, спальное место так тесно, что расположиться на нём можно лишь при значительных акробатических способностях».
Пейзаж за окном унылый: в основном это разрушенная до основания колёсная дорога и горелый лес, в котором сгоревшие деревья торчали, как гигантские обожжённые спички. Кормили путешественников довольно однообразно: бараньими котлетами или лососиной. К кофе подавали консервированное масло и сгущённое молоко. «Этими полусуррогатами мне пришлось довольствоваться и впоследствии, в течение моего трёхлетнего пребывания в Китае», — с тоской сообщает дипломат, привыкший к маслу вологодскому и финскому (чухонскому).
Ванкувер оказался небольшим рыбацким посёлком, но морской порт был хорошим и просторным. Дальше поезда по Тихоокеанской железной дороге не ходили. В комфортабельной гостинице Соловьёв услышал «приятное» известие о том, что его сундуки в Ванкувер не прибыли. Оказывается, в Торонто их не погрузили в багажный вагон. Положение «аховое»: без сундуков продолжать путь было невозможно, а ждать три недели следующего парохода — тоже. Можно было бы приказать отправить багаж в Сан-Франциско и садиться на пароход уже там, но без денег это было тоже весьма рискованно. Единственная надежда была на то, что сундуки прибудут в Ванкувер следующим поездом, за несколько часов до отхода парохода.
Примирившись с неизбежностью, Соловьёв пошёл осматривать город, где никаких достопримечательностей не имелось вовсе. Привлекло внимание выступление «Армии спасения»: вновь обращенный в христианство индеец на ломаном английском языке рассказывал о том, как это с ним случилось. Вечером следующего дня Соловьёв отправился на пароход и, к своей радости, обнаружил, что сундуки таки прибыли. (Сундуки нашему путешественнику будут портить кровь и в дальнейшем: при отъезде из Черногории они были засланы по ошибке в Будапешт, так что Соловьёву пришлось посетить вторую столицу Австро-Венгерской империи и с пользой для себя провести там время.)
…И снова пароход — теперь уже «Императрица Японии», и снова океан — теперь уже Тихий. Плыли тихо и скучно, в течение всего времени не дозволялась музыка и закрылся бар. Причины? Присутствие на борту многочисленной группы американских миссионеров, отправлявшихся с жёнами и детьми в Китай. Лицемерие американских святош уже тогда превышало все допустимые рамки. Через 11 дней прибыли в Иокогаму, где миссионеры, наконец, сошли на берег[49]. На Соловьёва произвели впечатление великолепное обслуживание китайской прислуги на пароходе и доброжелательное отношение китайцев к европейцам, которого, по его мнению, они совершенно не заслуживали.
При пересечении 180-го градуса долготы часы на пароходе переставили на 24 часа вперёд, и, таким образом, за воскресеньем сразу наступил вторник. Если плыть в обратном направлении, то можно, наоборот, приобрести два воскресенья или два понедельника на выбор. Это чрезвычайно заинтересовало Соловьёва, и он пытался получить от своих спутников объяснение по поводу того, как проходят эти два дня для людей. Из Иокогамы ему удалось съездить на несколько часов в Токио и передать там русскому посланнику Хитрово пакет из Министерства иностранных дел. Попутная почта!
Спустя двое суток после стоянки в Иокогаме пароход прибыл в Шанхай.
Пятинедельное путешествие закончилось.
Шёл 1895 год.
…После трёхлетнего пребывания в Китае Соловьёв возвращался в Петербург так называемой монгольской почтой через Монголию и Сибирь. Китайскими чиновниками Цзунлиямына, то есть китайского Министерства иностранных дел, ему была выдана солидная подорожная как «второму посланнику» миссии. В монархическом Китае в Цзунлиямыне, как и во всех других министерствах, господствовала коллегиальная система. В нём было несколько министров, поэтому, по китайскому представлению, иностранная миссия имела несколько посланников. Рядом с настоящим министром-посланником в китайских списках дипломатического корпуса значились и вторые, и третьи посланники (то есть секретари). Эти же звания были указаны и на визитных карточках дипломатов и на фонарях (по вечерам при пешем передвижении дипломатов по городу или в носилках слуги несли зажжённые фонари).
Через «китайское плоскогорье» пробираться приходилось по узким тропинкам либо верхом на лошади, либо на носилках, прикреплённых к спинам двух мулов. На крутых поворотах носилки повисали над пропастью, но мулы уверенно шли вперёд, не спотыкаясь. Сойти с носилок можно было лишь в том случае, когда передние их концы были поставлены на землю. Монгольская почта начинала действовать от города Калгана, находившегося на китайско-монгольской границе.
Калган был типичным провинциальным китайским городом. На площади Соловьёв увидел висевшую в деревянной клетке полуистлевшую голову казнённого, вокруг которой летала стая ворон. И в других городах он находил подобные следы подавленного накануне Дунганского восстания (1895).
В Калгане Соловьёв пытался купить себе тарантас, но не нашёл, и пришлось ограничиться двухколёсной телегой для багажа. Здесь к нему был прикомандирован забайкальский казак, который должен был сопровождать его до конечной тогда станции Зима Китайско-Восточной железной дороги. Передвигались очень медленно. Это была местность, населённая дунганами, у которых не хватало лошадей. Каждый день Соловьёв с казаком делали от трёх до пяти перегонов; станциями назывались монгольские кочевья, специально переведённые на постоянное жительство. На каждой станции давали небольшой табун монгольских лошадей, два конных ямщика брали к себе на седло поперечную перекладину, к которой крепились оглобли телеги. Остальные хватались за верёвки, привязанные к этой же перекладине, и небольшой конно-гужевой отряд начинал скакать по гладкой, как стол, степи. Часть ямщиков гнали сзади небольшой табун неосёдланных лошадей, которых меняли потом на уставших. Смена ямщиков и лошадей происходила на полном скаку. Уставших лошадей оставляли в степи, все они были таврёные[50] и рано или поздно попадали к своим хозяевам.
