Александр Панченко - Русский политический фольклор. Исследования и публикации
2
Надо учесть, что в случае с Бологое проезд знаменитой личности через город на поезде – казалось бы, наименее символически ценный вариант взаимоотношений персонажа и места по шкале престижности – приобретает особый вес. Это связано с важнейшей для города идентичностью «крупного железнодорожного узла», через который «все проезжают». Значимость бологовского железнодорожного узла для всей страны находит разные риторические и сюжетные воплощения, актуализируется в различных тематических и коммуникативных контекстах. В разговорах о городе бологовцы постоянно подчеркивают множественность направлений железнодорожных путей, проходящих через город-станцию. Эта же позиция регулярно присутствует и в текстах о войне: фашистам было важно разрушить Бологое (чем объяснялись жестокие бомбежки в 1943 году), а советской армии и труженикам тыла – отстоять его и восстановить железнодорожный узел, из которого расходятся пути в несколько направлений и который соединяет два главных города страны.
Подчеркнем, что Бологое позиционируется не только как место, через которое многие проезжают, но и как город, который невозможно объехать, нельзя миновать. Эта идея отражена и в творчестве местных литераторов: «Эту станцию вам не объехать / По Октябрьской дороге никак…»[152]. «Неминуемость» города-станции для руководителей страны особо подчеркивается и в наших рассказах: «Кто не был в Бологое? В Бологое были все руководители, потому что хотя бы проездом» [9]; «Хрущеву здесь из Москвы в Ленинград никак больше не проехать» [6]. Кстати, наряду с Хрущевым в числе «проезжающих» могут называть и других советских лидеров: Н. И. Рыжкова, который в одном из приведенных текстов [4] дублирует Хрущева в функции персонажа-благодетеля, а также В. И. Ленина, Н. К. Крупскую, И. В. Сталина, которые тоже выходят из поезда и общаются с жителями города [7], и Б. Н. Ельцина [9].
Такое положение города и профессиональный статус значительной части его жителей как бы позволяет им контролировать железнодорожную коммуникацию. Это самоощущение ярче всего отразилось в предании о царском поезде. Когда Николай II в 1917 году возвращался из могилёвской ставки в Петроград, бологовские железнодорожники перевели стрелки, и поезд был отправлен на станцию Дно: «Мы ж железнодорожники… Это ведь мы же… Мы же стрелки перевели <на> станцию Дно, когда он ехал в Питер <…> Это было ночью. Когда как раз поезд подъехал <…> Это из музейных данных. Рабочие, железнодорожники, перевели стрелки, и поезд отправили не в Питер, как он должен был ехать, а на Дно, станцию Дно, как ехать на Псков. Вот. Неизвестно, чем бы все это кончилось, да?»[153]. Это предание не вполне соответствует исторической истине (на самом деле поезд благополучно проехал через Бологое и шел по направлению к Петрограду до Малой Вишеры, откуда уже отправился в обратном направлении), и искажение исторического факта, в целом обычное для фольклорной традиции, обусловлено здесь определенной прагматикой: для локального текста в данном случае важно не то, что царь проезжал через Бологое навстречу своей гибели, а то, что именно в этом городе и по воле его жителей наступил переломный момент истории.
В рассказах о Хрущеве тоже возникает этот мотив «управления» поездами: согласно одной из версий, Хрущев не собирался выходить или даже останавливаться в Бологое – поезд остановили бологовские железнодорожники: «Остановили поезд, попросили. И он вышел» [1].
3
Разумеется, хрущевский «царский поезд» тоже остановили не без повода, и этот повод, что характерно, как и сама возможность такого проявления народной воли, непосредственно связывается с «железнодорожной» идентичностью города. Здесь необходимо небольшое историческое пояснение. Бывшее сельцо Бологое обрело новый статус после строительства железной дороги и станции Бологое; благодаря дороге оно росло, развивалось и в конечном итоге стало в чистом виде моногородом. Железная дорога, таким образом, до определенного момента была не только градообразующим предприятием, но и единственным экономическим и социальным ресурсом, единственной «кормилицей», единственным фактором развития города. Зависимость города от железной дороги, по рассказам, была настолько сильной, что, когда в 1960-е годы управление стрелками перевели «на автоматику» (по другой версии, локомотивы – на электротягу), количество рабочих мест на железной дороге резко снизилось, произошли массовые увольнения и началась безработица. (Эта ситуация, по ощущениям жителей, повторилась в 1990-е годы: чрезвычайно распространенный мотив сетований бологовцев – закрытие в городе управления Октябрьской железной дороги, воспринимающееся как социальная катастрофа.) Впрочем, иногда в качестве причины безработицы называется именно исключительное положение железной дороги, не способной обеспечить работой всех жителей города. И в наиболее часто воспроизводимой версии рассказов о проезде Хрущева через Бологое жители города просят главу государства именно о помощи в обеспечении рабочими местами.
Как сказано в одной из газетных публикаций, в которых упоминается эта история, «задача, которую в свое время бологовцы поставили перед Хрущевым, была выполнена» (Мартьянова 2007). Результатом беседы с Хрущевым, согласно городскому нарративу, стала постройка в Бологое завода «Строммашина» (открыт в 1967 году). Иногда с именем Хрущева связывают и строительство арматурного завода, который был открыт более чем через 10 лет после его смещения – в 1978 году[154]. В результате Бологое перестало быть монофункциональным городом; при этом трудоустройство на «Строммашину» предполагало определенные блага, что заставляло железнодорожников временно переквалифицироваться: «У нас одно время было, когда завод «Строммашина» построили, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году начали его строить, в шестьдесят пятом – шестьдесят девятом я пришел <на железную дорогу>. Он был построен. Часть железнодорожников из-за квартир, значит, все туда рванули. Большинство все вернулись назад. На железную дорогу»[155]; «И завод вот этот «Строммашина» был, многие отсюдова убегали, чтобы получить квартиры. Потом назад возвращались»[156].
Масштабы последствий разговора жителей города с Хрущевым оказались более существенными, чем преодоление кризиса трудовой обеспеченности: кроме появления новых рабочих мест, благодаря заводам развернулось городское жилищное строительство (построены Заводской и Западный микрорайоны) и, соответственно, была создана дополнительная инфраструктура[157]. Это наиболее отчетливо звучит в публицистическом, представительском дискурсе: «Завод <«Строммашина»> обеспечил горожанам свыше полутора тысяч рабочих мест, построил за годы работы для своих работников около двух с половиной тысяч квартир, детский сад, общежитие» (Мартьянова 2007). Кроме того, предприятия стимулировали развитие системы подготовки рабочих кадров: «Дело в том, что молодежи было некуда идти, кроме железной дороги. «Строммашина» давала возможность работать… получить рабочую специальность и иметь возможность потом уехать в любое место. Потому что… (Но подождите, это же не училище, а завод). Дак там учеников набирали. (Школа рабочей молодежи наверняка была?) Да. И школа рабочей молодежи, и учеников, все там было.(Какие там специальности получали?) Ну, у них запорную арматуру в основном делали, это токари. Дальше шлифовщики. Ну, в общем, много профессий»[158].
Соразмерно подобным описаниям периода приращения / процветания, рисующим последние советские десятилетия как золотой век города (представление, характерное для современных локальных текстов, особенно провинциальных, и в целом для социально-исторического сознания старших поколений), нынешнее его состояние расценивается как упадок и деградация. Соответственно, когда хрущевский сюжет возникает в контексте разговора о «Строммашине» и в нем доминирует мотив Хрущев подарил городу заводы с рабочими местами, часто актуализируется и парный мотив: сейчас завод переживает плохие времена. Иногда прямо сравнивается положение на заводе в нынешнее время и в годы его процветания – ср., например, фрагмент из интервью с директором завода: «Как память о печально известном «переходном» периоде предприятию достались огромные долги. Но, несмотря на это, завод, можно сказать, чудом удалось уберечь от банкротства. И сегодня «Строммашина» постепенно возрождает производство, восстанавливает рабочие места. Из тысячи семисот человек, занятых на предприятии в прежние годы, сегодня трудятся пятьсот» (Летуев 2001). (Впрочем, в 2010 году, по свидетельству редактора местной газеты, завод «претерпел процедуру банкротства» [9].) Таким образом, проезд Хрущева через Бологое становится как бы точкой исторического отсчета двух последующих эпох в жизни города – эпохи подъема и стабилизации и сменившей ее эпохи упадка и растерянности.
