Аполлон Коринфский - Народная Русь
Древнеславянские сказания о богах, называя Велеса пастырем небесных стад, отождествляют его с месяцем (небесные стада — звездная россыпь). Загадка «Поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогатый» относится непосредственно к этому отождествлению. Сходя на землю, по верованию наших пращуров, Велес принимал вид быка, хотя бывали случаи, когда он, по старинному преданию, странствовал между веровавшими в него людьми и в человеческом образе. Богопочитание Велеса являлось в древней Руси одним из наиболее важных в языческом обиходе: именем бога-покровителя стад клялись наравне с громовержцем-Перуном. Об этом свидетельствуют государственные договоры и летописные сказания. Как бог-пастырь, Велес считался и покровителем песнотворчества. В «Слове о полку Игореве»[36] Баян так и называется «Велесовым внуком». Таким образом, ему на славянском Олимпе приписывались некоторые свойства Аполлона древней Греции и некоторые — Пана, своеобразно объединенные в нечто цельное. Из блаженной страны небесных равнин, омываемых водами облачного моря-океана, Велес наблюдал недреманным оком за темными пастбищами, охраняя стада, пасущиеся на последних, от всякой беды-напасти и вызывая этим благоговейное отношение к себе со стороны скотоводов, особенно охотно приносивших ему жертвы.
Совпадение имени христианского святого с языческим богом дало прямой повод к слиянию их обоих воедино. Отцы новорожденной русской Церкви не противились этому, видя в том даже некоторый залог скорейшего предания богов языческих забвению. Таким образом, к св. Власию перешло покровительство стад. До сих пор на Руси повсеместно молят св. угодника, — не только в день, посвященный его памяти, но и во всякое иное время, — о защите их. Существуют даже иконы, на которых он изображен окруженным коровами и овцами — подобно тому, как святые Флор и Лавр пишутся с лошадьми подле себя. В коровниках и в хлевах нередко можно встретить в деревенской глуши иконы св. Власия. На крестных ходах во время падежей скота впереди всех других особо чтимых святынь поднимается богоносцами икона этого угодника Божия.
11-го февраля повсеместно служатся власьевские молебны, причем во многих селах сохранился обычай пригонять рогатый скот к церковной ограде ко времени служения этих молебнов, чтобы его можно было окропить святой водою. В некоторых местностях приносят в церковь на Власьев день свежее коровье масло и ставят в новой посудине под икону чествуемого святого. Это масло в Вологодской, Новгородской и других соседних губерниях так и зовется «воложным», «волосным» или «власьевым». Оно поступает в пользу церкви и причта. Отсюда ведется поговорка: «У Власия — и борода в масле». После окропления святой водою скот гонят по дворам, причем старухи, идя за своими коровами, причитают: «Святой Власий! Будь счастлив на гладких телушек, на толстых бычков! Чтобы со двора шли — играли, а с поля шли — скакали!»
В старину по всему богатому пастбищами заселью, — а теперь только в захолустной глуши, — на Власьев день устраивались по селам торги-базары скотом. Суеверное воображение подсказывало как продавцам, так и покупателям, что — под защитой умилостивленного молебствиями покровителя стад — всего выгоднее совершать куплю-продажу скота. «Власий — не обманет, от всякой прорухи упасет!» — говаривали торгаши, умасливая покупателя, прижимистого на добытую потовым трудом деньгу. При сделках клялись-божились на Власьевом торгу непременно именем этого святого, и такая клятва почиталась за самую крепкую, — немного выискивалось людей, которые решились бы покривить душою, поклявшись так в этот день. Разгневанный клятвопреступником покровитель, по народному верованию, отступается от него навсегда, предоставляя всяким лихим силам опутывать того всевозможными наваждениями.
Во многих местностях, еще на памяти старожилов, в день св. Власия, рано поутру (до обедни), совершался обряд опахивания деревни — в ограждение от Коровьей Смерти. Иногда это, впрочем, производилось поздней осенью; но в большинстве случаев обряд приурочивался к 11-му февраля. С самого Сретенья бродит, по народному поверью, это страшное для скотовода чудище по задворкам. Пятого февраля оно осмеливается даже заглядывать во дворы, и беда тем дворам, где найдется в эту пору незапертый хлев, да где с осени не «опахана» деревня. Власьев день — и так грозен для чудища более всего на свете, но еще грознее он, если в этот день соберется деревня, по старому обычаю, «унять лихость коровью»! Это унимание производилось по особому, соблюдавшемуся с незапамятных времен обряду. Накануне с вечера начинала обегать все подоконья старая старуха «повещалка», созывающая баб на заранее условленное дело. Собиравшиеся идти за нею, в знак согласия, умывали руки, вытирая их принесенным повещалкой полотенцем. Мужики — от мала до велика — должны были во время совершения обряда сидеть по избам («не выходить ради беды великой»). Наступал заветный час — полночь. Баба-повещалка в надетой поверх шубы рубахе выходила к околице и била-колотила в сковороду. На шум собирались одна за другою готовые уже к этому женщины — с ухватами, кочергами, помелами, косами, серпами, а то и просто с увесистыми дубинами в руках. Скотина давно вся была заперта крепко-накрепко по хлевам, собаки — на привязи. К околице притаскивалась соха, в которую и запрягали повещалку. Зажигались пучки лучины, и начиналось шествие вокруг деревни. Последняя троекратно опахивалась «межеводной бороздою». Для устрашения чудища, способного, по словам сведущих в подобных делах людей, проглатывать коров целыми десятками сразу, в это время производился страшный шум: кто — чем и во что горазд, — причем произносились различные заклинания и пелись особые, приуроченные к случаю, песни. Вот одна их них: «От окиян-моря глубокаго, от лукоморья зеленаго выходили дванадесять дев. Шли путем, дорогой немалою, ко крутым горам высокиим, ко трем старцам старыим. Молились, печаловались, просили в упрос дванадесять дев: — Ой, вы, старцы старые! Ставьте столы белодубовые, стелите скатерти браныя, точите ножи булатные, зажигайте котлы кипучие, колите-рубите — намертво всяк живот поднебесной! И клали велик обет дванадесять дев: про живот, про смерть, про весь род человеч. В ту пору старцы старые ставят столы белодубовые, стелят скатерти браныя, колят-рубят намертво всяк живот поднебесной. На крутой горе высокой кипят котлы кипучие, в тех котлах кипучиих горит огнем негасимыим всяк живот поднебесной. Вокруг котлов кипучиих стоят старцы старые, поют старцы старые про живот, про смерть, про весь род человеч. Кладут старцы старые на живот обет велик, сулят старцы старые всему миру животы долгие: как на ту ли злую смерть кладут старцы старые проклятьице великое.
Сулят старцы старые вековечну жизнь по весь род человеч…» Допев эту песню и совершив все, предписанное пережившим века обрядовым обычаем, все расходились по дворам с крепкой надеждою на то, что страшное для скотоводов чудище не осмелится переступить за межеводную борозду.
В первом томе «Поэтических воззрений славян на природу» помещена, в качестве грозного заклятия на Коровью Смерть, другая, более близко подходящая к этому случаю песня, которая сохранилась и до сих пор повсюду, где даже никогда уже и не вспоминают про обряд опахиванья, в то время как приведенное выше песенное заклинание давно успело отойти в область преданий забытого прошлого.
«Смерть, ты Кровавая Смерть!Выходи из нашего села,Из закутъя, из двора!В нашем селеХодит Власий святойС ладоном, со свечой,Со горячей золой,Мы тебя огнем сожжем,Кочергой загребем,Помелом заметем,И попелом забьем!Не ходи в наше село,Чур наших коровушек,Чур наших буренушек,Рыжих, лысых,Беловымьих, Криворогих, Однороги-их!»
Если при совершении опахиванья попадалось навстречу какое-нибудь животное (собака, или другое), то на него накидывались всей толпою, гнались за ним и старались убить. Поверье гласило, что это попалось само чудище, обернувшееся в животное, чтобы пробраться за деревенскую околицу. В старинных сказаниях ведется речь о том даже, что совершавшие обряд не давали пощады и встречному человеку, но это не подтверждается летописными данными, так что вернее всего может быть отнесено к досужим измышлениям старины, которая сама окрестила сказку прозвищем «складки», противоставив ей «песню-быль».
Есть в верхневолжских и соседних с ними губерниях деревни, где утром на Власьев день, с особыми, к сожалению — незаписанными, причетами, завивают из соломы «закруту» («Власию, или — Вологке, на бородку»), смазывают ее скоромным маслом и вешают в коровние или в овечьем хлеве. Этот обычай ведется-соблюдается с давних пор, и начало его следует искать все в тех же верованиях, окружавших некогда память Велеса — скотьего бога, которым клялись воины Олега[37] на царьградском договоре о дружбе с греками — после того как воинственный князь прибил свой щит «на вратах Царьграда».
