Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1
Самое звание «благочестивого попа» низошло тогда до того, что, по свидетельству православного писателя Захарии Копыстенского, порядочный человек стыдился в него вступать: почти все они были грубые простолюдины. «Трудно было сказать», говорит он с горечью, «где чаще бывает русский пресвитер: в церкви, или в корчме». Другой современный писатель, сделавшийся потом знаменитостью в восстановленной православной иерархии (Мелетий Смотрицкий), высказал свое горе об упадке русского духовенства следующими словами: «Некоторые из наших пастырей разумного стада Христова едва достойны быть пастухами ослов... Как может быть учителем такой пастырь, который сам ничему не учился?.. С детских лет занимался он не изучением священного писания, а несвойственными духовному званию занятиями. Кто из корчмы, кто из панского двора, кто из войска, — проводил время в праздности, а когда не стало на что есть и во что одеться и нужда ему шею согнула, тогда он начинает благовествовать, а сам не смыслит, что такое благовествование, и как за него взяться. Церковь наша наполнена на духовных местах мальчишками, недорослями, грубиянами, нахалами, гуляками, обжорами, подлипалами, ненасытными сластолюбцами, святопродавцами, несправедливыми судьями, обманщиками, фарисеями, коварными Иудами».
Так горько жаловались ревнители медленно и тупо возникавшего в отрозненной Руси просвещения на закоренелое невежество духовенства своего, на грубость его нравов и привычек, и отнюдь не подозревали, что именно это невежество и первобытная грубость представителей славянского обряда, это отчуждение от них всех порядочных людей тогдашних — оборонили славянский обряд в Украине от студентов четырех факультетов европейской науки, готовых снабдить каждого незрелыми плодами своей учености, оборонило его от еретической пропаганды, распространявшейся по всей Руси между панами, которые не замедлили сделаться потом легкою добычею латинства, со всеми своими вольными умствованиями. Нет худа без добра!.. К русскому попу, с его неподвижным невежеством и с его дикими привычками, угнетаемому при этом и панами, и собственными иерархами в невероятной ныне степени, не было приступу ни тонкому диалектику, ни мастеру проводить жизнь среди земных утех во имя небесного блаженства.
Надобно войти в положение тогдашнего приходского священника, чтобы судить, как трудно было заронить в его ум какую-нибудь мысль, выработанную в иных странах, иными людьми, при иных обстоятельствах. Владыки, не щадившие друг друга и не щадимые светскими соперниками, обращались с попами грубо, облагали их произвольными налогами и, без всякого отчета кому бы то ни было, наказывали тюремным заключением или побоями. Староста или дидич имения, в котором находился приход, заставлял приходского священника ехать с подводами, брал к себе в услужение сына его, располагал деспотически его семьею и обирал его на столько, на сколько заблагорассудится. Это мы говорим о панах так-называемых благочестивых. У пана-католика или протестанта и за самое богослужение взималась пошлина, с простых священников по 2, а с протопопов по 4 злотых. Прозелиты новых вероучений, особенно арияне, доходили до того, что не раз лишали православный храм всех его принадлежностей и обращали в хлев. «Есть много без набоженства, без тайн пресвятых пребываючих», говорит очевидец упадка русской церкви, Захария Копыстенский. «Есть не мало и священников, и людей свецких, слезно по Украине туляючихся. Едни с десперации в казацство ся обернули, другие розмаитого живота наследуют, третьи в еретицва розныи, в арианство и в лютеранство, яко то в Новогрудку и индей». Для предохранения беспастырной паствы от еретичества, Захария Копыстенский дает благочестивым такой наказ: «Если бы не было попа для крещения, то не обращаться к иноверцам; пусть крестит дитя диакон или церковный який чтец, пли певец. А если бы и тых не было, теды який муж правоверный, а навет сам отец нехай крестит». Подобный же наказ дает он и об исповеди: когда нет священника — исповедыватьси перед Богом. Причастие брать у священника и хранить для подобных случаев, «любо в пущи и на мори идучи, любо в далекии краины межи иноверныи пущаючи». Дозволялось тогда людям светским держать св. тайны в домах. Во время гонений от иноверцев или других опасностей, они сами причащались и другим рассылали [86].
Это печальное положение дел должно было, с одной стороны, породить пьянство, цинизм и всякого рода грубый разврат, но зато с другой — оно выработало людей, которых грудь окована была тройною бронею пристрастия к гонимой старине, энтузиазма в противодействии торжествующей партии и глубокого омерзения ко всему, что эта партия считала своею славою и красотою. В обоих случаях пропаганда новаторов была напрасна. Черты разврата в высших и низших слоях тогдашнего русского общества в Речи-Посполитой Польской многочисленны и разнообразны, но я укажу только на самую зловещую черту, которая показывает, что зло достигало уже крайнего развития, и что сама природа вещей должна была наконец покарать общество истреблением. Еще во времена Сигизмунда-Августа, женщины в литовскорусских провинциях поражали иностранца Волона своим бесстыдством и безнравственностью; те из них, которых Волон называет adulterae, пользовались в обществе особенным почетом, а скромные и достойные девицы не обращали на себя, со стороны мужчин, никакого внимания. Простой народ не отставал от шляхты и приправлял свой разврат пьянством в таких размерах, что винокурение в литовскорусских городах сделалось самым выгодным промыслом. От высшего духовенства ни шляхетному, ни простонародному обществу ожидать спасенья было нечего. Эти пожиратели «хлебов духовных», получаемых из королевских рук по протекции своих родных или вельможных милостивцев, вели в монастырях светскую и даже семейную жизнь, забавлялись охотою, держали при себе, панским обычаем, отряды сбродной вооруженной дружины и хаживали друг на друга войною за церковные имущества. Что касается до панов светских, то между ними много было таких, которых предки еще недавно строили церкви, основывали монастыри, завещевали села и приселки на устройство шпиталей или, как пан Загоровский, на содержание проповедников, школ и переписчиков богослужебных книг при церквах; много было таких, которые и сами были не прочь от благочестивых пожертвований; но в целом своем составе это было сословие нравственно и даже материально бессильное для такого великого дела, как поднятие из упадка церкви и всего народа русского.
С нравственной стороны не доставало этому сословию образованности, которая в Литве, на Волыни, в Галицкой Руси и в собственно так называемой Украине, а в нее входила Киевщина и Подолия, стояла несравненно ниже польского уровня. Умственное и религиозное движение появилось в отрозненной Руси едва в начале XVI века. До тех пор это был край дотого необразованный, что, по свидетельству Стрыйковского, знатные литвины и русины для писарских услуг добывали себе людей из Московского царства. Замечательно, однакож, что мысль о необходимости сделать священное писание общедоступным была заявлена здесь прежде каких-либо других попыток просветить общество. Она, конечно, пришла к нам из западной Европы: она была у нас пустынным эхом того, о чём там еще недавно смели только шептаться, и стали наконец проповедовать с кровель. Полочанин Скорина перевел Библию на такой русский язык, каким говорили в высших кругах, набравшихся мертвой болгарщины и мертвящей польщизны, которые, как Сцилла и Харибда, так долго угрожали гибелью народному языку южнорусскому. За отсутствием типографии на Руси, Скорина напечатал свой перевод в чешской Праге. Только в 1562 году основана была у нас первая типография в Несвиже, и опять поражает нас случайность, которую можно истолковывать различным образом. Первый, можно сказать, ученый тогдашнего времени среди русских и поляков, Симон Будный, предложил дремлющему в умственной неподвижности обществу нашему протестантский катехизис на русском языке, напечатанный им в едва появившейся на Руси типографии. Спустя немного времени, литовский гетман Григорий Ходкевич основал в своем имении Заблудове вторую русскую типографию, и бежавшие из полудикой тогда еще Москвы типографы, Иван Федоров и Петр Мстиславец напечатали там большой фолиант, Толковое Евангелие, составленное бестрепетно правдивым Максимом Греком, который для москвичей был гласом вопиющего в пустыне, и с которым они поступили гораздо беспощаднее, чем в свое время Ирод с известным каждому энтузиастом правды. Наконец основана была знаменитая на Руси типография в городе Остроге, и в 1580 году тот же Федор, вместе с другими передовыми людьми, совершил здесь печатание церковной Библии, — первый, весьма важный шаг к победе над примитивным невежеством низших слоев нашего общества.
