Александр Пыжиков - Грани русского раскола
«Признать за правило, что вышеозначенные разрешения должны быть даваемы вследствие приносимых о том сектаторами просьб, так, что им самим предоставлено будет признавать себя молящимися за Царя и приемлющими брак и предоставлять в том доказательства»[445].
Ознакомившись с запиской, Александр II повелел учредить Особый временный комитет для разработки мер по возвращению раскольников в экономическую и общественную жизнь[446]. О том, что это решение принималось в сложной, неоднозначной обстановке, свидетельствует просьба «правой руки» монарха – великого князя Константина Николаевича – освободить его от участия в делах данного Комитета[447]. Активный царский родственник на почве дебатов об отношении к расколу успел перессориться со всеми архиереями РПЦ. Не желая обострять ситуацию, Александр II поручил возглавить Особый комитет графу В.Н. Панину.
Работа Комитета пришлась на весну 1864 года; состоялось десять заседаний, на которых рассматривались вопросы регулирования жизни староверов[448]. Именно здесь было принято важное решение о праве купцов-раскольников записываться в гильдии на общем основании, а не на ненавистном им временном праве, которое уходило в небытие; они вновь допускались к общественным должностям, могли удостаиваться наград и знаков отличий; ограничивался осмотр жилищ староверов по подозрению полиции и т.д. Но вот вопрос о браках раскольников продолжал оставаться непроясненным. Это было крайне сложное дело, поскольку на признание таких браков власти пойти никак не могли. Ведь в ту эпоху браки имели религиозное, а не гражданское значение: их признание означало легитимацию никонианским государством старой веры. Данный вопрос обсуждался в течение десяти лет, разрешившись принятием соответствующего закона только в апреле 1874 года[449].
Естественно, работа Особого временного комитета 1864 года произвела крайне отрицательное впечатление на господствующую церковь. Митрополит Филарет сформулировал возражения по поводу деятельности комитета Панина, суть которых сводилась к нежелательности и несвоевременности подобных решений[450]. Письмо уважаемого архиерея было разослано всем членам комитета. Один их них, князь Урусов, сообщил митрополиту, что Александр II ознакомился с документом с «видимой благосклонностью и признательностью», но в итоге только заметил, что «это мнение ему вполне известно»[451]. Так завершилась одна из неприятных страниц в истории русского старообрядчества. Конечно, правительство сознавало, что с расколом, накопившим значительный экономический потенциал, совсем невыгодно поступать как в конце XVII – начале XVIII века, когда проводилась политика его тотального уничтожения. Теперь ключевым становилось хозяйственно-управленческое преобразование староверия. Эту религиозную общность необходимо было подчинить общему государственному порядку, разрушив тем самым ее организационно-экономические основы. Усилия властей привели к расщеплению староверческой модели, успешно функционировавшей с эпохи Екатерины II. Со своей стороны, купеческие верхи довольно быстро увидели здесь новые возможности: возросшая зависимость от законов империи, а не от братьев по вере пришлась им явно по вкусу. Как очень удачно замечено, большие предпринимательские династии обязаны своим богатством николаевскому запрету на их веру[452]. Прекращение гонений совпало по времени с началом экономических реформ, и староверческое купечество стремилось всеми силами вписаться в новую эпоху.
Встраивание старообрядческих верхов в экономическое пространство российской империи сопровождалось процессами, о которых стоит сказать особо. Мы имеем в виду развитие поповского и беспоповского предпринимательства, претерпевшего существенные изменения на протяжении XIX века. В первые десятилетия соотношение между ними складывалось в пользу более сильных беспоповских деловых структур. Исследователи обратили внимание, что в этот период в цитадели старообрядческого капитализма – Москве – та же федосеевская Преображенская община богатством и влиянием намного превосходила рогожскую (поповскую)[453]. Однако в пореформенное время положение меняется: на первый план активно выдвигаются рогожа-не. Эта предпринимательская трансформация даже дала основания утверждать, что с развитием промышленности и банковского промысла произошло вытеснение капитала беспоповцев. По мнению некоторых ученых, о его существовании после погромов Николая I уже почти не слышно. Такие процессы зависели от степени экономической организации основных течений раскола: поповцы имели развитый, властвующий капитал, а беспоповцы находились на стадии первоначального накопления капитала[454]. С данным фактом трудно не согласиться; однако стадиальность развития, положенная в основу этих рассуждений, все же не проясняет того, почему, собственно, происходило так, а не иначе.
Можно определенно сказать, что во второй половине XIX столетия поповский капитал вырастает до всероссийских масштабов, а беспоповский остается уделом мелких и, в лучшем случае, средних бизнес-слоев. Это утверждение наглядно иллюстрирует галерея крупных старообрядческих фабрикантов пореформенного времени. В ней представлены практически одни только поповцы, а беспоповцы являются редкими исключениями, как, например, братья Гучковы, В.А. Кокорев, одна из ветвей морозовского клана в лице Викулы Морозова. На наш взгляд, такую закономерность определяли отнюдь не экономические, а религиозные факторы; если говорить точнее, специфика не экономической, а религиозной организации двух течений раскола. Ключевым моментом здесь стало учреждение у поповцев так называемой белокриницкой иерархии[455]. Именно это организационное структурирование согласия – в отличие от размытости беспоповцев – вдохнуло новую жизнь в российскую поповщину, существенно повысив потенциал ее управленческой вертикали. Для рогожской элиты это создавало существенные преимущества: реализация масштабного религиозного проекта, по-новому выстроившего согласие, сделала возможным и крупные начинания в торгово-промышленной сфере. Мощная конфессиональная организация поповцев хорошо состыковывалась с процессами концентрации производств, набиравших силу в пореформенный период. Отсюда стремительное развитие поповского капитала и консервация беспоповского, в своих объемах оставшегося на прежнем, дореформенном уровне.
2. Обретение политического пространства
Восстановление экономических и общественных прав способствовало адаптации староверческого купечества к новым реалиям, прежде всего на региональном уровне. Речь идет о городском самоуправлении, учрежденном еще «Городовым положением» 1785 года. В городах дореформенной России для управления хозяйством существовала так называемая шестигласная дума, которой руководил городской голова[456].
И хотя данный орган самоуправления, находившийся под контролем губернской администрации, не обладал серьезными полномочиями, староверы освоили тогда этот ресурс. Представители староверческого купечества постоянно занимали должности городских голов. Например, в Москве мы встречам на этом посту Лепешкина, Гучкова, Алексеева и др.; в уральском Екатеринбурге городскими главами также являлись староверы, как, например, известный купец Рязанов; городской магистрат здесь почти полностью состоял из раскольников[457]. Даже Петербургская городская дума не была лишена влияния купцов-старообрядцев. Об этом с негодованием сообщал петербургский митрополит Серафим; по его сведениям, в 1836 году один торговец предоставил в столичное общественное самоуправление свидетельство о браке из раскольничьей моленной с прошением на основе данной бумаги «причислить невесту к его капиталу». Удивлял не столько сам факт подобного обращения, адресованного Петербургской думе, сколько то, что она своим указом утвердила это обращение, предписав клеркам незамедлительно его исполнить[458].
Влияние раскольников, заметное в городском самоуправлении страны первой половины XIX столетия, значительно усилилось в дальнейшем. Городские реформы 1862 и 1870 годов сформировали думы практически в современном облике (с выборами определенного состава гласных, с образованием из них комиссий), серьезно повысив их значимость в управлении городами. Одновременно возрастала и роль староверческого купечества, занявшего в новых городских органах доминирующие позиции. Сегодня общеизвестны данные о численности торгово-промышленного класса в гордумах пореформенной России: примерно 50% от общего количества гласных; но при этом крайне редко обращают внимание на конфессиональный состав этой части думцев[459].
