Век империи 1875 — 1914 - Эрик Хобсбаум
И такая манипуляция, даже в самом примитивном виде, осуществлялась пока достаточно легко. Например, можно было наложить строгие ограничения на политическую деятельность народных собраний, избранных путем применения всеобщего избирательного права. Это был способ Бисмарка, по которому конституционные права германского парламента (Рейхстага) были сведены к минимуму. Другой способ состоял в том, что вторая палата парламента, составленная по праву наследования (как в Великобритании), или другие подобные органы тормозили работу народного собрания, избранного демократическим путем. Либо сохранялись, хотя бы частично, имущественные ограничения избирательного права, усиленные к тому же неравноправием по признаку образования: например, в Бельгии, в Италии и в Нидерландах давали дополнительные голоса гражданам с высшим образованием; в Британии оставляли места для выпускников университетов. В Японии парламентаризм с подобными же ограничениями был введен в 1890-е годы. Такое «маскарадное» избирательное право (как называли его в Британии) подкреплялось еще одним полезным изобретением: изменением границ избирательных округов (которые в Австрии называли «избирательной геометрией»), позволявшим либо увеличить, либо свести до минимума возможности определенных партий. Боязливые или просто осторожные избиратели подвергались давлению путем проведения открытого голосования, чтобы за процессом могли наблюдать могущественные лендлорды или другие хозяева: например, в Дании открытое голосование сохранялось до 1901 г.; в Пруссии — до 1913 года; в Венгрии — до 1930-х годов. Можно было повлиять на результаты выборов путем создания предвыборных блоков (этот способ любили применять американские политические боссы); в Европе таким мастером политики по принципу «чего изволите» оказался итальянский либерал Джованни Джолитти. Минимальный возраст для получения права голоса тоже открывал возможности для манипуляций: в демократической Швейцарии он составлял 20 лет, а в Дании — 30 лет; нередко его повышали при расширении избирательного права по другим критериям. Наконец, всегда оставалась возможность для обыкновенного саботажа: например, путем усложнения процесса регистрации избирателей. По оценкам исследователей, в Британии в 1914 году в результате подобных ухищрений были фактически лишены права голоса примерно 50 % всех рабочих.
Все же подобные «тормозные устройства» могли только замедлить движение «политического экспресса» к демократии, но они были не в состоянии его остановить. Западный мир, в который после 1905 года вошла даже царская Россия, явно продвигался к политической системе, основанной на все большем расширении электората, в котором доминировали простые люди.
Логическим следствием такой системы стала политическая мобилизация масс — для проведения выборов и с помощью выборов, с целью оказания давления на правительства своих государств. Это повлекло за собой организацию массовых движений, массовых партий и массовой пропаганды, а также развитие средств массовой информации, представленных на этом этапе так называемой «желтой прессой»; возникли и другие новые явления, создавшие опять-таки новые и серьезные проблемы для правительств и правящих классов. К сожалению для историков, в Европе эти проблемы перестали быть предметом открытых политических дискуссий, поскольку растущая демократизация сделала невозможным их откровенное публичное обсуждение. Никакой кандидат не мог сказать своим избирателям, что он считает их слишком глупыми и невежественными для того, чтобы как следует разбираться в политике, а также что их требования столь абсурдны, что могут быть опасны для будущего страны. Ни один государственный деятель не мог раскрыть свои намерения в окружении репортеров, доносивших его слова до самой отдаленной таверны. Политикам приходилось обращаться к массовому электорату; даже разговаривать с массами, общаясь с ними непосредственно или с помощью популярной прессы (включая газеты своих противников). Если вспомнить Бисмарка, то он, наверное, никогда не выступал ни перед кем, кроме избранной публики. Гладстон в 1879 г. впервые в Британии и, наверное, в Европе, использовал приемы ведения массовой избирательной кампании. Британский «Закон о реформе» 1867 года обсуждался с такой откровенностью и чувством реализма, каких уже больше никогда не встретишь в дискуссиях о значении демократии, разве что в высказываниях политических неудачников. Когда же люди, причастные к государственным делам, начали укрываться за риторическими фразами, серьезные политические дискуссии стали уделом интеллектуалов и образованного меньшинства, читавшего их труды. Эра демократизации оказалась золотым веком для новой политической социологии, которую создали: Дюркхейм и Сорель, Остроградский и Уэббе, а также Моска, Парето, Роберт Михельс и Макс Вебер (см. гл. II){79}.
Когда люди, облеченные властью, действительно хотели что-либо сказать, им приходилось делать это в сумраке «коридоров власти», в клубах, на частных приемах, на охоте или на отдыхе за городом в выходные дни, где люди элиты встречались в совсем иной обстановке, чем та, в которой происходили парламентские стычки и дебаты или публичные митинги. Таким образом, век демократизации перешел в эру публичного политического лицемерия и двуличности и стал объектом политической сатиры и карикатур, создававшихся такими авторами, как м-р Дули, и печатавшихся в таких журналах, как немецкий «Симплициссимус», французский «Асьетэ о бер» или «Факел» Карла Крауса, издававшийся в Вене. Ни один мыслящий наблюдатель не мог не обратить внимания на пропасть, возникшую между политической реальностью и речами, которые произносились для одурачивания публики, о чем Хилари Беллок высказался так в своей эпиграмме по поводу великой победы либералов, одержанной на выборах 1906 года:
Вы, темные приспешники Короны Британской,
Что правите в пороке, средь карт и шампанского!
Прочь, демократии грядет авангард,
Чтоб править средь роскоши, шампанского и карт!{80}
Что же представляли собой массы, мобилизованные для политических действий? Прежде всего, это были классы и слои общества, находившиеся до этого вне политической системы, причем некоторые из них входили в довольно разнородные союзы, коалиции и «народные фронты». Самую грозную силу представлял рабочий класс, организованный в партии и движения, сформированные по откровенно классовому признаку. (Эта тема будет рассмотрена в следующей главе.)
Существовала также большая и расплывчатая коалиция, состоявшая
