Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе - Коллектив авторов
Одной из задач, которые преследовал Иоанн, когда работал над этими трактатами, было формирование базы exempla для молодых[335] проповедников[336], однако он, несомненно, предполагал, что по крайней мере некоторые трактаты, в первую очередь – «Compendiloquium», можно будет читать от начала до конца как единый, самостоятельный текст (в пользу этого свидетельствует прозрачная структура произведения, которую Иоанн описывает в прологе): «Prima pars est de philosophia in generali. Secunda: de hoc nomine philosophus et de professione philosophica in communi. Tertia: de successione philosophorum illustrium et principalium ac vita eorum […] Prime partis sunt decem capitula. Primum capitulum, quid est philosophia diffinitive descriptive. Secundum de sua divisione in partes principales», – и т. д.[337]
Все эти трактаты объединяет обилие цитат, что, впрочем, присуще и другим пособиям для проповедников. Отличительной чертой стиля Иоанна Уэльского является кропотливая точность, с которой он приводит ссылки на процитированные тексты: обычно он указывает не только имя автора и название произведения, но также номер книги, а подчас еще и номер главы[338]. Не приходится сомневаться в том, что он работал с первоисточниками, которые называет: в пользу этого говорит, во-первых, высокая точность цитат и ссылок; во-вторых, в тех редких случаях, когда Иоанн цитирует что-то не из первых рук, он это оговаривает[339]; наконец, в-третьих, он нередко заканчивает цитату словами et ibi bene de hoc[340] или &с, демонстрируя тем самым, что он знаком не только с процитированным отрезком, и призывая будущих читателей также не ограничиваться его пересказом, а обратиться к первоисточникам.
По утверждению Б. Смолли, Иоанн заложил новую традицию, которой впоследствии, в XIII–XIV вв., придерживались английские францисканцы, сочинявшие нравоучительные и дидактические тексты: он стал первым, образно говоря, «антиковедом» среди нищенствующей братии (classicizing friar), ссылавшимся в своих сочинениях как на выдающихся представителей схоластической мысли, так и на античных мудрецов[341].
Остается открытым вопрос, как именно Иоанн работал с источниками и какие тексты были в его распоряжении в оксфордский и парижский периоды его творчества[342]. Дж. Суонсон предположила, что Иоанн пользовался конспектами, которые возил с собой, и, таким образом, мог, будучи в Париже, ссылаться на находившиеся в Оксфорде рукописи[343]. Среди важнейших источников, к которым Иоанн апеллирует во всех трактатах, – сочинения Цицерона и Сенеки, «О граде Божьем» Августина Блаженного и «Поликратик» Иоанна Солсберийского[344]. Exempla из жизни философов он черпал в основном из «Девяти книг примечательных поступков и речений» Валерия Максима и «О забавах философов» Псевдо-Цецилия Бальба[345].
Обращение к опыту языческих писателей и философов для жившего в XIII столетии интеллектуала не было чем-то необычным. Более того, «проблемы язычества»[346] касались в своих сочинениях многие латинские авторы, от Августина Блаженного и Боэция до Петра Абеляра, Винцента из Бове, Иоанна Солсберийского, Данте, Боккаччо и Чосера. Каждого из них (пусть и в разной степени) беспокоили вопросы, связанные с границами доступного язычникам знания, с их добродетелями и возможностью спастись. Вопрос о доверии авторитету языческих мудрецов, об их способности постичь истину и об их спасении оставался актуальным для современников Иоанна. Так, Петр Иоанн Оливи сетовал на то, что Аристотеля превратили в идола, в «безошибочное мерило всякой истины»[347]; неизвестный автор сборника «дискуссионных вопросов» начала XIV в., принадлежавший, скорее всего, к школе итальянских францисканцев, напрямую задавался вопросом, спасен ли Стагирит[348]; Фома Аквинский замечал, что, поскольку ни один человек не может знать, что спасется, он тем более не может с уверенностью заявить, что спасется кто-то другой[349]. Возможно, эти рассуждения были вызваны желанием вписать себя в историософский контекст или даже обозначить свое превосходство над теми, кто не может быть по-настоящему мудрым, поскольку не верит в Бога и не знает Христа[350].
Однако Иоанн не удовлетворяется теоретизирующими рассуждениями о том, открыта ли для языческих философов дорога в Царство Божие. Он считает необходимым оправдывать свое обращение к примерам из их жизни и неизменно посвящает этому несколько фраз в каждом трактате. Это примечательно, поскольку ни его предшественники (такие как Иоанн Солсберийский, цитировавший в «Поликратике» Зенона, Платона, Аристотеля и других античных философов[351], или Гиральд Камбрийский, который рассказывал о дохристианском Уэльсе и Ирландии в «Наставлении правителю»), ни современники (например, доминиканец Уильям Перальд, автор «Суммы о грехах и добродетелях»[352]) не видели необходимости доказывать свое право на использование «языческого» материала[353]. Однако для Иоанна это по какой-то причине очень важно. Проследим за теми сомнениями, которые его обуревали, с которыми он спорил и которые пытался унять, доказывая, что и у язычников христианин может чему-то научиться.
В «Краткой беседе о добродетелях государей и философов» («Breviloquium de virtutibus»[354]), своеобразном зерцале, адресованном земным властителям, Иоанн использует exempla из жизни языческих философов и античных правителей, чтобы проиллюстрировать кардинальные добродетели: справедливость, благоразумие, умеренность и мужество (iustitia, prudentia, temperantia и fortitudo). В прологе к этому сочинению он обосновывает апелляцию к античной истории тем, что дидактических сочинений, построенных на библейском материале, написано уже немало[355]. Кроме того, нередко, чтобы придать своим источникам больший вес, он
