Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи
Идет 1927 год. Г. Вернадский переезжает из относительного «ближнего зарубежья» – Праги в совсем «дальнее» – США; его отец остается в России и пока не репрессирован, хотя в 20-х гг. был открытым врагом власти ненавистных ему большевиков. Какой же объективностью и прозорливостью надо было обладать, чтобы констатировать – «каких раньше быть не могло»!
В конце этого параграфа приведу весьма интересную периодизацию Н. Трубецкого. Она касается борьбы «леса» и «степи» в истории Руси-России.
На заре русской истории (до конца X в.) – попытки объединения степи и леса для использования выгод обмена их природными богатствами. Попытки то из лесного севера, то из степного юга (государственные образования скифов, готтское, гуннское), опыт Святослава Игоревича, год его смерти (972 г.) – конец первого периода.
Конец X – середина XIII в. – связь между лесом и степью разорвана, идет отчаянная борьба между русскими князьями и печенегами (затем половцами). Русский народ сбивается в лесу, удерживается в пристепье, но не в самой степи. Этот второй период может быть назван борьбой между лесом и степью. Хронологические рамки – условно от 972 г. до 1238 г. (Батыево нашествие).
Монгольское завоевание кладет предел раздорам степи и леса, оно несет с собой победу степи над лесом. Русские княжества освобождаются от борьбы со степью. Подчинением Великому монгольскому хану (затем и «Царю Ордынскому», т. е. хану Золотой Орды) достигается формальное объединение русских княжеств; когда падет власть Орды, Москва оказывается в силах принять эту власть на свои плечи; Орда распадается (выделяет царства Казанское и Крымское). В эту же эпоху происходит отделение западной Руси от восточной, западная Русь попадает в состав Литвы и Польши.
Хронологические рамки третьего периода – от 1238 г. до 1452 (1452 г. – это год основания зависимого от Москвы Касимовского Татарского царства. Москва становилась отныне собирательным центром в том мире, который возник в результате распадения золотоордынской державы, фактически Иван III является уже с самого начала независимым государем («царем»).
Четвертый период (условно 1452–1696 гг.). Наступление русского севера на монголо-турецкий юг и восток; обозначается решительная победа леса над степью; происходит завоевание Казани, Астрахани, Сибири и, после многовекового перерыва, овладение вновь устьями Дона (взятие Азова Петром Великим, 1696 г.).
Пятый период (условно 1696–1917 гг.). Распространение Российского государства почти до естественных пределов Евразии; объединение леса и степи в отношении хозяйственно-колонизационном. Попытка овладения заокеанской территорией в Северной Америке (1732–1867). Весь императорский период: мощное развитие внешних форм культуры при глубоком и тяжелом потрясении духа326.
6.4. Магистральные пути евразийства
1. Россия представляет собой особый мир. Судьбы этого мира в основном и важнейшем протекают отдельно от судьбы стран к западу от нее (Европа), а также к югу и востоку от...нее (Азия).
2. Особый мир этот должно называть Евразией... В смысле территориальном нынешний СССР охватывает основное ядро этого мира.
«Евразийские хроники»Принципиальную линию евразийцев, современно выражаясь, можно назвать цивилизационным подходом. Но это был парадоксальный, в ту пору шокировавший многих эмигрантов подход – полная переоценка ценностей. Сделано это было в 1920 г. (еще до манифеста евразийцев) в брошюре Н. Трубецкого «Европа и человечество»; многие именно от нее ведут отсчет всему евразийству. Нечего и пытаться как-то изложить страстный и блестящий текст, над которым автор работал долго и в муках с 1909 г.327. Можно сделать это лишь сугубо тезисно, резко обедняя логику ученого. Главные его тезисы шокировали людей, привыкших к стереотипам конца XIX – начала XX в.
Первый тезис: между шовинизмом и космополитизмом нет коренного различия. Космополит отрицает различия между национальностями, а европейские космополиты всегда понимали под «цивилизацией» ту культуру, которую выработали романско-германские народы, а под «цивилизованными» – тех же романцев и германцев. Шовинист считает, что лучшим народом в мире является именно его народ. Все остальные должны подчиняться ему, приняв его веру, язык и культуру, слиться с ним. Евразийцы не хотели «сливаться». П. Савицкий позже выразил неприятие евразийства в стихах, написанных в 1949 году в мордовском лагере:
Профессора и беллетристыС усмешкой слушали меня.Для них Нью-Йорк и Лондон – пристань,И лишь на Западе заря328.
Не хотели «сливаться» и лучшие умы русской интеллигенции, оставшиеся в России. Андрей Белый называл западную цивилизацию «гигиенической цивилизацией зубочисток», противопоставляя ей православную степную культуру «кочевников-номадов» – «крещеных китайцев». Итак, по мнению Трубецкого, существует полный параллелизм между шовинизмом и космополитизмом; разница состоит лишь в том, что шовинист берет более тесную этническую группу, чем космополит, разница только в степени, а не в принципе329.
Второй тезис: слова «человечество», «общечеловеческая цивилизация» и прочие являются выражениями крайне не точными. Европейская культура не есть культура человечества330. Это есть продукт истории определенной этнической группы. Позже была вынесена на поверхность идея сверхнациональной мировой цивилизации, идея, свойственная греко-римскому миру.
Под «всем миром» в Риме понимали лишь Orbis terrarum, т. е. народы, населяющие бассейн Средиземного моря331. Это породило основание европейского «космополитизма», который правильнее было бы назвать откровенно обще-германо-романским шовинизмом – эгоцентризмом. Согласно Трубецкому, человек с ярко выраженной эгоцентрической психологией бессознательно считает себя центром вселенной, венцом создания: «Эгоцентрическая психология проникает в миросозерцание весьма многих людей»332.
Поначалу даже П. Савицкому противопоставление «Европа – человечество» показалось спорным. Неужели автор (Н. Трубецкой), спрашивал он, признает созданную им идеологию выше и совершеннее всякой иной?333 Между тем история подтвердила концепцию князя-евразийца. Разве не повтором ее «на другом витке истории», как принято сейчас выражаться, стал тезис конца XX в., принадлежащий С. Хантингтону, о противостоянии «Запад – не Запад»? Этот тезис не просто декларируется, звуча весьма весомо, поскольку сформулирован «человеком с Запада», но и конкретизуется уже на «материале» й в терминологии конца XX в. Хантингтон указывает, что на поверхностном уровне западная культура, по большей части, действительно распространяется по всему миру; но на базовом уровне она фундаментально отлична от культур остального мира. Западные идеи либерализма, конституционализма, прав человека, равенства, свободы, господства закона, демократии, свободного рынка, отделенйееркви от государства часто имеют малый резонанс в исламской, конфуцианской, японской, индусской, буддистской или православной культуре. Усилия Запада по распространению таких идей вызывают обратную реакцию, направленную против «империалистических прав человека» и утверждение местной культуры и ценностей.
Третий тезис: согласно Трубецкому, ни один нормальный народ в мире, особенно народ, организованный в государство, не может добровольно допустить уничтожение своей национальной физиономии во имя ассимиляции, хотя бы с более совершенным народом334. Здесь мы выходим на нечто сверхактуальное, но непонятное для всех, кроме тех, кто хотел этого добиться в 90-х гг. Подобный поворот событий Н. Трубецкой по-своему предвидел. Из 20-х гг. к нам доносится его предостережение: «... Европейский космополитизм, который, как мы видели, есть не что иное, как общеромано-германский шовинизм, распространяется среди неромано-германских народов с большой быстротой и с весьма незначительными затруднениями. Среди славян, арабов, турок, индусов, китайцев и японцев таких космополитов уже очень много335. Многие из них даже гораздо ортодоксальнее, чем их европейские собратья в отвержении национальных особенностей, в презрении ко всякой неромано-германской культуре».
Эти тезисы в 1993 г. почти повторяет С. Хантингтон. Для П. Савицкого была памятнее стенограмма речи К. Радека в Москве, который заявил следующее: «Когда мы приближаемся мысленно к таким странам, как Франция, мы всегда должны помнить то, что ощущал Герцен, когда первый раз был в Кёльне. Он сказал, что каждый камень этого древнего города имеет большую историю культуры, чем все здания царской России 50-х годов. И, товарищи французские писатели, вы правы, когда указываете нам на это прошлое, которое создало у вас больше индивидуальностей, чем их создала царская Россия». Савицкий комментировал этот «холуяж» (слово-находка В. Розова) так: «Если русские «камни» (и вообще камни Евразии) кажутся вам менее красноречивыми, чем «камни» Европы, то лишь потому, что вы не умеете их слушать. Герцен в наивном невежестве сболтнул зеленую глупость. А вы раболепно ее повторяете»336.
