Валерий Сойфер - Власть и наука
"Нам некогда ждать 10 лет" (33).
Точно так же он начал "срезать" всех ораторов и на следующий день. Первым в это утро говорил Карпеченко. Его доклад был сугубо специальным, как специальной и изощренной была и его исследовательская работа. Теоретическая работа Карпеченко по преодолению нескрещиваемости разных родов растений была блестящей. Был открыт путь для их гибридизации. Теперь можно было ожидать, что в далеком, но все-таки в более близком, чем раньше все считали, будущем, генетикам удастся разработать для селекционеров арсенал чудесных методов объединения наследственных структур нужных видов, которым Природа придала свойство нескрещиваемости. Теперь этот барьер больше не казался непреодолимым. Но пока капусто-редька ничего сельскому хозяйству не дала и дать не могла. То, что воодушевляло тонко мыслящих специалистов, оставалось малопонятным практикам и совсем не интересно Яковлеву. Не привлекли интереса и другие слова Карпеченко "о задачах генетики, о десятках возможностей в этой области работы". Все эти возможности, пусть даже десяток, не позволяли поднять сбор зерна, хлопка, подсолнечника даже на один процент, и потому Яковлев начал "прижимать" Рокфеллеровского лауреата, сначала вполне благожелательно, а затем всё более и более нетерпеливо, желая добиться ответа на вполне конкретный вопрос:
"Яковлев: -- Что бы вы сказали, если бы мы поставили перед вами вопрос, что можно сделать в течение ближайших лет для создания засухоустойчивых сортов пшеницы.
Карпеченко: -- Нужно изменить природу растений, изучая эти признаки, о которых я говорю. Нужна техническая база.
Яковлев: -- Базу мы вам дадим. Я заранее согласен на то, что вы просите. А теперь вы скажите, что можно сделать для того, чтобы повысить урожай наших полей, где и как нам искать контрнаступление на суховей?
Карпеченко: -- Нужно "бракосочетать", во-первых, массу растений, а, во-вторых, генетиков, селекционеров, физиологов и климатологов. Думаю, что нужно это сделать путем самой теснейшей "увязки" существующих у нас лабораторий.
Яковлев: -- Какую цель им нужно поставить?
Карпеченко: -- Мне представляется, что нужно привести в порядок ботанику, выбрать возможно большее количество форм. А потом мы, генетики, будем говорить с другими научными работниками на эту тему. Мы можем взять генетику на себя, а все, что пойдет дальше, селекционер должен оставить за собой и прибавлять кое-что новое. Эта проблема очень сложная, но если мы возьмем очень большой масштаб и возьмем большое количество растений, будем систематически работать, то добьемся определенных успехов. Повторяю, эта проблема очень сложная: если мы хотим получить скрещивание засухоустойчивых форм, то должны работать путем получения первого поколения. Мы такого рода работу сейчас ведем, но определенных результатов пока еще нет. Проблема очень трудна" (34).
Каждый серьезный ученый ничего иного на месте Карпеченко сказать бы не смог. Вопрос, поставленный Яковлевым, не мог быть решен в те годы, как остается нерешенным полностью и сегодня. Так что слова Карпеченко были правильными и честными. Но один упрек ему все-таки сделать можно. Будь он более изощренным политиком, он, возможно, построил бы свой ответ иначе, категорично и авторитетно сказал бы, что нельзя перескакивать через нерешенные проблемы, закрывать на них глаза. Будь он осмотрительнее, он тем более должен был так говорить после речи Лысенко. Он мог бы догадаться, как ловко использует Лысенко свое вранье об уже достигнутых сорока процентах прибавки урожая, и дай Карпеченко ему отпор в таком преувеличении, или скажи Яковлеву, что не может идти по пути тех, кто несерьезно манипулирует цифрами и обещает несбыточное, он мог бы и сам выиграть в глазах наркома, и Лысенко на место поставить. Но этого не случилось. Георгий Дмитриевич туманно изъяснялся о будущих успехах, вроде бы и не отрицал их и что-то обещал, но всем было ясно, что никакой практической программы у него нет, что не дадут ни сегодня, ни завтра ни килограмма лишнего зерна его обещания говорить с ботаниками, селекционерами, другими учеными на какие-то отвлеченные темы. Ведь от слов "мы возьмем генетику на себя" у любого наркома, ждущего конкретных цифр, могло только расти раздражение, особенно учитывая тот факт, что здесь же сидел такой же молодой человек -- Трофим Денисович Лысенко, не столь, правда, обласканный зарубежными профессорами и никакими премиями Рокфеллеров не увенчанный, но делающий конкретные дела, нужные Родине, такие дела, от которых душа согревается.
Вот так и получилось, что в этот день Карпеченко (и Вавилов, и Мейстер, и Тулайков) проиграли свой главный бой с Лысенко и даже не заметили, что это был бой -- жестокий поединок с хитрым и коварным соперником, положившим их на лопатки всех разом.
Сколь пагубна такая позиция, нарком Яковлев продемонстрировал им сразу. Взяв слово после выступления Карпеченко, он сказал:
"Представьте себе, что мы пришли бы к вам в качестве предпринимателей и сказали бы, что наша житница Волга, что наши наиболее хлебные места в роде Юго-Запада Сибири выбиваются из сил на невероятно низких урожаях. Так вот советский "предприниматель" интересуется: чем можно помочь в этом деле? Уровень наш поднимается, возможности растут, крестьяне пошли в колхозы. Так чем же может помочь им наука? Американцы приезжают и поражаются технике наших совхозов, приезжают германцы и утверждают, что ничего подобного им и не снилось.
Выставка в Кёнигсберге создает огромные очереди желающих побывать на ней. Разве все это не говорит о колоссальных возможностях, которыми мы обладаем! Так чем же может помочь советская наука нашему полеводству, обладающему такими неизмеримыми возможностями?" (35).
Яковлев дал понять, что дальше так продолжаться дело не может, что правительство готово идти на любые затраты, будут щедро субсидировать науку, но времени на раскачку нет, нужны немедленные, конкретные, если угодно -- героические усилия ученых, которые дадут практический успех. Яковлева, видимо, не на шутку разозлило лавирование Карпеченко. Причем необходимо признать, от него наверняка не менее жестко требовало его руководство, и Сталин в первую голову, немедленных, решающих успехов, сравнимых с невиданными нигде в мире ранее успехами в развитии промышленности: почему же там -- могут, а здесь -- пасуют? Что, тут люди -- другие, не советские?! Свое раздражение Яковлев выказал тут же, так как следующего выступавшего -- профессора Н.А.Максимова, попробовавшего на очередной практический вопрос наркома дать уклончиво-наукообразный ответ, он прервал совсем грубо. Он метнул Максимову реплику о "недопустимости игры в науку" и о необходимости, наконец, перейти на рельсы практики:
"Вот именно этого поворота лицом к требованиям социалистического сельского хозяйства ждет сельско-хозяйственное производство от научных агрономических работников", --
однозначно заключил Яковлев (36), а газета "Соцземледелие", печатая отчет об этом заседании, выделила эти слова наркома жирным шрифтом.
Такие публикации не могли не производить вполне определенного впечатления на людей в стране. Лысенко уже представал героем науки, а настоящие ученые полупроигравшими, особенно, если учитывать вес слов академика Вавилова, превознесшего Лысенко и даже заявившего, что факты Лысенко -- бесспорны. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже в октябре того же 1931 года Всеукраинский съезд по селекции встретил Лысенко бурными приветственными аплодисментами (37).
Такое признание учеными Лысенко за своего, за яркого представителя их профессиональной группы было той ошибкой, за которую многим из них пришлось расплатиться собственной жизнью. Вместо критического и строгого отношения к новаторствам, как того требует наука, ученые отнеслись легкомысленно и придали "выходцу из народа", "выдвиженцу", как тогда называли таких простецких по происхождению и виду парней, вес и значение. А захваливание идей и работы Лысенко, якобы доказывающей правоту идей, автоматически выводило Лысенко в лидеры науки в глазах властителей страны.
Непредвиденная трудность в использовании мировой
коллекции семян
Вавилов с явной симпатией относился к Лысенко с начала его выдвижения в ученые и активно хвалил его работы на протяжении почти 8 лет (с 1929 до 1936 года), чем помог ему за эти годы сформировать в глазах публики и властей образ талантливейшего ученого. Почему это произошло?
Мне не раз доводилось слышать от биологов старшего поколения, что Лысенко покорил Вавилова еще до того, как, приехав в Ленинград, он выступил в январе 1929 года на съезде генетиков (38). Рассказывали, что будто бы уже в Гандже состоялась их первая встреча, и что лично от Вавилова молодой агроном получил приглашение послать доклад на генетический съезд. Мне не удалось найти документы, подтверждающие это. Но одно свидетельство живого интереса Вавилова к работе Лысенко, интереса, проявленного еще до выступления последнего на съезде, имеется. Съезд открылся 10 января, доклад Лысенко был назначен на последний день работы секций съезда (на 15 января), а уже 11 января в ленинградской газете "Смена" было опубликовано такое заключение Вавилова, когда он обсуждал то, о чем говорил Лысенко -- об отношении растений к низким температурам: "Учитывая этот признак, мы станем лучше районировать наши сорта и культуры" (39).
