Эльга Лындина - Олег Меньшиков
Но существует и пьеса Альбера Камю "Калигула".
Сартр писал о Камю: "Камю представлял в нашем веке - и в споре против текущей истории - сегодняшнего наследника старинной породы тех моралистов, чье творчество являет собой, вероятно, наиболее самобытную линию во французской литературе. Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вел сомнительную в своем исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи. И тем не менее упрямством своих "нет" он наперекор маккиавеллистам, наперекор золотому тельцу делячества - укреплял в ее сердце нравственные устои"24.
"Калигула" Камю - диспут философский, трудный. Притча о гибнущей человеческой душе и одновременно эту гибель страстно приближающей. Это абсурдистская драма: абсурд - одна из основополагающих опор для Камю. Для его героев, "посторонних", живущих в трагическом разрыве с реальностью, почти эфемерной в их восприятии. Камю подчеркивал, что его интересуют не столько проявления абсурда, сколько последствия. Дилемма: добровольный уход из жизни или надежда, несмотря ни на что...
Камю дорого второе - надежда. Этому он посвятил свою программную вещь "Миф о Сизифе". Эссе об абсурде". Коринфский царь Сизиф был наказан богами за то, что выдал их тайну и должен был вечно вкатывать на гору огромный камень, который у вершины горы каждый раз срывался и постоянно падал вниз. В трактовке Камю Сизиф видел себя счастливым: окружающий мир представал перед ним таким, каков он есть, он не подымался над своей судьбой и оттого мог надеяться.
По времени Камю писал "Калигулу" близко к "Мифу об Сизифе". Отсюда, очевидно, общность их философского начала, и герой пьесы - персона несомненно абсурдистского толка, мятежно протестующего против законов мироздания. В данном случае исторический, реальный Калигула оказался поводом для версии Альбера Камю, что было точно понято в московской постановке Петра Фоменко с Олегом Меньшиковым в главной роли. Они отказались от реальных исторических деталей, в том числе и многих свидетельств о внешней непривлекательности императора, легкой хромоты, безобразной формы головы, что сразу производило отталкивающее впечатление и даже настораживало.
Об этом позже. Немного о ситуации, в которой была написана пьеса, что существенно для ее интерпретаций.
Камю начал писать "Калигулу" в 1938 году, когда был молод и взволнован конкретной политической ситуацией в Европе, сложившейся к этому времени. Она не могла не влиять на автора. Разумеется, писатель не вторил событиям впрямую и даже опосредованно, не ограничился исключительно такой аллюзией. Экзистенциалист Камю прежде всего писал о мире как о вселенском хаосе, о его законах, непостижимых для человеческого сознания. Оттого осознанный абсурд становится первым толчком в борьбе с ним, абсурдом. Что и пытается делать Калигула.
Но его способ борьбы - кровавый, безжалостный - все же ассоциировался тогда, в военное и послевоенное время, с ужасами нацизма, с вождем его Гитлером.
В 1946 году, на волне недавней победы над фашистской Германией, в Париже театральный режиссер Жак Эберто задумывает постановку пьесы Камю. Об этом, прямо на съемочной площадке, случайно узнает молодой актер Жерар Филип, почти еще неизвестный Франции, тем более - миру. Из павильона Жерар бежит на бульвар Батиньоль к Эберто и просит у него роль Калигулы. До этого он довольно успешно сыграл Ангела в пьесе Жана Жироду "Содом и Гоморра", мрачнейшей трагедии, которую по форме сравнивали с ораторией, что делало очень сложной задачу каждого актера. Жерар Филип сыграл в Ангеле само воплощение доброты, всепрощения. Он был романтичен, прекрасен... Но, возможно, именно "прекрасность" и смутила Жака Эберто, сказавшего: "Вчера Ангел, а сегодня демон! Да ты спятил, малыш..." Кроме того, сказал он, на роль Калигулы уже приглашен известный артист Анри Роллан.
Но... путями нашими располагает Господь. На съемках в Африке Анри Роллан получил солнечный удар, не смог репетировать у Эберто, и роль Калигулы досталась Жерару Филипу: началу работы предшествовал двухчасовой разговор актера с Альбером Камю.
Обращаюсь столь подробно к истории этой постановки не только потому, что Жерар Филип - один из самых любимых актеров Меньшикова, делящего свои чувства между Филипом и Брандо. Важна разница в трактовке французом и россиянином существа трагедии римского императора.
В 1946 году для Эберто и Филипа была важна, дорога, близка идея свободы от тирана плюс антифашистский пафос. Филип играл эволюционный путь Калигулы. Поначалу Гай Цезарь возлагал на свои юношеские плечи миссию всемирного спасителя. Но чувство абсолютной власти, безнаказанность в любых ее проявлениях превращала императора в маньяка, садиста. В глубинах сознания император не верил в те свои добродетели, в которые заставлял верить остальных, фиглярствуя и убивая при этом. Калигула постепенно понимал, что становится убийцей окружающих, но в том числе самого себя, следившего, как проходит задуманный им интеллектуальный опыт - палача, изверга, безумца.
Калигула надламывался, признаваясь, что к жизни его привязывает только презрение к самому себе. Он звал смерть в жажде искупления и покаяния.
В московской постановке Калигула не искал ни покаяния, ни искупления. Этого не было, как не было проекций на известных исторических лиц. Замечу, что тогда перестройка была в разгаре, и подобные прямые намеки всячески приветствовались.
Поначалу роль Калигулы предназначалась другому способному актеру, который несколько раньше, чем Меньшиков, закончил то же Высшее театральное училище имени Щепкина, Валерию Сторожику, близкому Меньшикову своей нервной энергетикой, скользящей неуловимостью, умением глубоко погружаться в собственную Вселенную. Сторожик от роли Калигулы отказался. "Я не могу играть такого человека",- так он объяснил мне причину своего отказа.
Появился новый исполнитель этой роли - Олег Меньшиков.
"Я бы умер, если бы не сыграл эту роль",- так сказал Меньшиков.
Спектакль играли на "Сцене под крышей" Театра имени Моссовета (кстати, играя в "Калигуле", Меньшиков в труппу этого театра не вступил, сохраняя любимую им свободу). "Сцена под крышей" - небольшое помещение, в общем-то репетиционный зал. На спектакле расставляли всего несколько рядов узких скамеек, вплотную приближая зрителей к действию. Когда я смотрела "Калигулу" первый раз, место мне досталось у прохода. Во время первого выхода, точнее "выбега", героя легкие одежды императора, взлетая, коснулись моей руки... Токи немедленно передавались и в зрительный зал, причем с ошеломительной быстротой и силой. Вместе с нараставшим ужасом. Вместе с усиливавшимся несмирением, неприятием того, что происходило когда-то в Древнем Риме... Или с нами, сидящими на узких скамейках... Возникала странная смесь сострадания к мальчику-императору, запутавшемуся в собственных сетях, с тихим торжеством.
...В зал вбегал босоногий, в черных одеждах, с прилипшими ко лбу прядями темных волос некто, очень юный, почти мальчик, которого с тревогой ждут придворные. Этот мальчик - утонченный любитель литературы, он раним и нежен, его переживания, чувства, влечения не вмещаются в обычные нормы. В нем с первых минут ощутима власть тревожных теней, подавляемых сомнений, снов, которые "объемлют дух страстной мглой", как писал в своих дневниках Блок.
Мальчик-император скорбит - умерла Друзилла, ушла навсегда его возлюбленная - жизнь потеряла смысл... Романтический образ, не правда ли? Он и в самом деле романтик: хочет счастья для всех. Для себя - луну с неба. То есть хочет того, что нормальный человек сочтет блажью, нелепой фантазией, бредом... Но на то он и нормален, то есть зауряден, то есть не может подняться над тем, что могло бы выделить его из общего ряда. А Калигула - может!
Для Олега Меньшикова желание невозможного - точка отсчета, стимул поступков Калигулы, суть его характера. Как и вера императора, что жить следует только на таком уровне устремлений, только так определяя свой путь. Кажется, он задумывается об этом после того, как ему открылось: "Люди умирают, и они несчастны". Вот и решает Гай Цезарь, причем вполне искренно, избавить человечество от беды. Еще не осознавая, что таким образом делает первый шаг в противостоянии Богу.
Нам далеко не всегда понятен истинный смысл страданий, ниспосланных человеку свыше,- имею в виду не будничные житейские неприятности, а нечто значительное, иногда переламывающее судьбу. Посланное, чтобы ты осознал свое истинное назначение - то есть горе во благо... В том числе - и смерть как естественный исход земного пребывания. Протест Калигулы против законов небесных уже неостановимо определит все, что за этим бунтом последует.
Вызов Богу сближает героя Камю с героями Достоевского. Не случайно Камю сделал инсценировку по "Бесам". Но, если работая над сценической версией великого романа, верный себе Камю заметно поворачивает все к экзистенциализму середины ХX века, то спектакль Фоменко, напротив, по-своему насыщал текст Камю мотивами и настроениями Достоевского, привнося русский лиризм и русский трагизм в философский диспут, блестяще выстроенный французом.
