Мариэтта Шагинян - Четыре урока у Ленина
III. СОРРЕНТО
...Und wenn der Mensh in seiner
Qual verstummt, Gab mir ein Gott zu
sagen, wie ich liede.
G o e t h e*
1
Ехать на машине из Неаполя в Сорренто - сплошное мученье. Спутник, сидящий у баранки, начинает вас ненавидеть. Я раздумывала в дороге, почему. Откуда у водителя рождается ненависть к седоку? И поняла, что сам ты - сидишь и больше ничего, сидишь и думаешь, может быть, даже нос уткнул в прихваченную желтую итальянскую книжонку (дешевые детективы так и зовутся в Италии желтыми, джало). А водитель переживает драму непрерывной аритмии, худшей, чем сердечная. Дело в том, что все дороги на выезде из Неаполя, даже в раннее утро, почти в ночь, забиты машинами до полной непроходимости, как кишки. Двигаешься не только шагом, - счастливые пешеходы давно обогнали вас, и - вон они где, уже за поворотом! Двигаешься - толчками. Шаг вперед - стоп, два шага - стоп. И эта страшная аритмия длится час, и два, и три. С ненавистью косит на вас глаз водитель: захотела ехать машиной!
_______________
* ...И если человек немеет в скорби, - Мне бог судил сказать, как я страдаю.
Г ё т е, "Т о р к в а т о Т а с с о".
Goethe's sammtliche Werke. Zwolfter Band, Reclam - Verlag, S. 126.
А мне действительно было отнюдь не плохо. Я сидела и думала. Отсутствие дорожных впечатлений справа и слева, спереди и сзади, почти не менявшихся у вас на глазах, не мешало, а помогало развитию мыслей. Я думала о двух людях, очень близких друг другу, но сознавших (или, может быть, только почувствовавших) степень этой близости лишь перед самой своей смертью. Вокруг, хоть и стиснувшее нас боками и носами автомобилей, было преддверие рождества; сама неистовость этого "движенья толчком" говорила о кануне рождественского праздника: на ежемгновенных стоянках ухитрялись пробираться к сидящим в машинах безумные лоточники со всевозможным удешевленным товаром; поперечные ленты плакатов кричали над дорогой: "Доброе рождество! Доброе рождество!" - а я думала о том, как два близких друг другу человека - умирали. Они удивительно умирали.
Я везла с собой, разумеется, не джало. В сумке у меня лежала свернутая тетрадь записей из нужных книг, которые, по толщине их, невозможно было захватить за рубеж. Записи эти и читать не стоило, я знала их наизусть, знала так, что глазами видела, о чем они говорят. Глазами видела, как первая из них писалась - с бегущими по щекам слезами у того, кто писал, потому со слезами, что и сейчас, читая ее, плачешь.
"Дорогой Алексей Максимович, похоронили мы вчера Владимира Ильича, писала Крупская Горькому. - ...Около газеты, которую мы читали каждый день, у нас шла беседа. Раз он очень взволновался, когда прочитал в газете о том, что Вы больны. Все спрашивал взволнованно: "Что, что?"... И еще. В книжке Гильбо он нашел ссылку на Вашу статью о Ленине от 18-го года*, помещенную в Коммунистическом Интернационале, и попросил перечесть ему эту статью. Когда я читала ему ее - он слушал с глубоким вниманием..."*
_______________
* Описка самой Надежды Константиновны: 20-го года.
* Октябрь, 1941, No 6, с. 20; В. И. Ленин и А. М. Горький. Письма, воспоминания, документы, с. 218 - 219.
Шесть лет прошло с тех пор, как Надежда Константиновна писала это, а слезы еще не были выплаканы - ни у нее, ни у тех, кто пошел за Лениным. 25 мая 1930 года она опять пишет Горькому: "...Когда Вы приехали, мне ужасно хотелось поговорить с Вами об Ильиче, попросту по-бабьи пореветь в Вашем присутствии, в присутствии человека, с которым Ильич говорил о себе больше, чем с кем-либо... И все вспоминалось мне, - я раз уже писала Вам об этом, - как Ильич в последний месяц своей жизни отыскал книгу, где Вы писали о нем, и велел мне вслух читать Вашу статью. Стоит у меня перед глазами лицо Ильича, как он слушал и смотрел в окно куда-то вдаль - итоги жизни подводил и о Вас думал..."*
_______________
* Т а м ж е, с. 22.
Спустя двенадцать лет после ухода Ленина умирал и Горький. Тот Горький, кто говорил сам о себе, что питает "органическое отвращение к политике"*, кого огрехи революции, непониманье необходимых ее жестокостей, злобные стенанья буржуазной интеллигенции, голод и неразбериха в Петрограде, уже не столице, но полном столичной мути, - оттолкнули от первых лет Октября, грозных, но таких захватывающе счастливых своей нравственной силой; Горький, кто отдалился от Ленина и большевиков, а потом, - вернувшись, в тридцатых годах был действенно с ними и, по словам Крупской, "по уши в политике, пишет горячие публицистические статьи, видит рабочих, сколько хочет"*, - этот живой, любимый Горький был при смерти. Вокруг его смертной постели тоже стоял мысленно советский народ. Но реально - был с ним один из самых тонких и умных врачей-физиологов, А. Д. Сперанский. Он дежурил у Горького в последние ночи и, когда Горький умер, напечатал в "Правде", чему был свидетелем в эти часы ночных бдений.
_______________
* В. И. Ленин и А. М. Горький. Письма, воспоминания, документы, с. 257.
* М. Горький в воспоминаниях современников. М., 1955, с. 40.
По его словам, умирающий "несколько раз вспоминал Ленина. Однажды ночью начал рассказывать о первой с ним встрече: "Я об этом не писал, да, кажется, и не говорил. Увиделись мы в Петербурге, не помню где. Он маленький, лысый, с лукавым взглядом, а я большой, нелепый, с лицом и ухватками мордвина. Сначала как-то все не шло у нас, а потом посмотрели мы друг на друга повнимательней, рассмеялись и сразу обоим стало легко говорить..."*
_______________
* Правда, 1936, 20 июня.
Умирающий Ленин думал о Горьком, "подводя итоги жизни", и ему захотелось перечесть, что написал о нем Горький в своей статье. Умирающий Горький думал о Ленине, и ему захотелось высказать то, о чем он еще никому не говорил и написать не успел, - как они в первый раз встретились, один маленький, лысый, с лукавством в глазах, а другой - неуклюжий, большой, скуластый, как мордвин, поглядели друг на друга внимательней, - раньше "не шло", а тут засмеялись и все стало легко. У Ленина - через мысль, у Горького - через пластику образов, - такова удивительная предсмертная "встреча памятью" двух людей, кончающих жизнь. Она так знаменательна в биографии обоих, что хочешь углубиться в нее, подумать о ней, как о заданной жизнью загадке.
И прежде всего: о чем говорила статья Горького, написанная в июле 1920 года - еще при жизни Ленина - и тогда же, в 12-м номере "Коммунистического Интернационала" напечатанная? Что заставило тяжко больного, умирающего Ленина все свое внимание напрячь, слушая эту статью, и глядеть вдаль, в окно, как бы подводя "итоги жизни"?
Горький писал о Ленине, как о романтике, об утописте, о человеке, видевшем впереди чудесный мир счастья всего человечества: "...я не могу представить его себе без этой прекрасной мечты о будущем счастье всех людей, о светлой, радостной жизни... Ленин больше человек, чем кто-либо иной из моих современников, и хотя его мысль, конечно, занята по преимуществу теми соображениями политики, которые романтик должен назвать "узко практическими", но я уверен, что в редкие минуты отдыха эта боевая мысль уносится в прекрасное будущее гораздо дальше и видит больше, чем я могу представить себе. Основная цель всей жизни Ленина - общечеловеческое благо, и он неизбежно должен прозревать в отдалении веков конец того великого процесса, началу коего аскетически и мужественно служит вся его воля..."*
_______________
* Коммунистический Интернационал, 1920, No 12, с. 1932 - 1933.
Надежде Константиновне казалось: в эти последние часы жизни (оставалось ее, если судить по Летописи, подготовленной Институтом мировой литературы имени А. М. Горького, во всяком случае не больше, чем две трети месяца, а возможно, и несколько дней) Ленин, слушая статью Горького, подводил итоги жизни и думал об авторе статьи. Читателю сейчас, после знакомства со статьей Горького, кажется, что Ленин весь ушел мыслью в будущее, в светлый мир счастья человечества. Но возможно и третье, и это третье - вероятней всего, ведь Ленин захотел перечесть, что написал Горький о н е м с а м о м, о Л е н и н е, написал еще при его жизни. Вряд ли, слушая слово друга о себе, представляя его словами свой путь человеческий, личный путь одного из миллионов людей, - если не "на отдыхе", то - перед вечным отдыхом, перед уходом в небытие, - не оглянулся Ленин н а с е б я с а м о г о, не задумался о своем прошлом и о себе, как о ч е л о в е к е, мыслившем, боровшемся, страдавшем, любившем, чувствовавшем...
Могут возразить мне, что это лишь домысел, - и заглянуть в душу Ленина, когда он умирал, ни для кого невозможно. Однако есть очень веское обстоятельство в пользу именно этого "третьего". Читатель обратил, конечно, внимание на слова Надежды Константиновны "попросил п е р е ч е с т ь". Статья Горького "Владимир Ильич Ленин" была п р о ч и т а н а Лениным уже три года назад, когда она появилась в печати. Сомнения в этом быть не может, потому что она тогда же вызвала у него очень бурную реакцию недовольства и специальное решение Центрального Комитета. Вот что пишет об этом А. А. Андреев в своих воспоминаниях: когда появились статья и вдобавок письмо Горького к Уэллсу (в том же номере напечатанное), содержащие, кроме высокой хвалы Ленину в первой статье, еще и неверные положения о русском крестьянстве, о взаимоотношении Востока и Запада, и т. д., в письме к Уэллсу, - Ленин был в о з м у щ е н. О н "п о т р е б о в а л с т р о г о г о р е ш е н и я Ц К, у к а з ы в а ю щ е г о н а н е у м е с т н о с т ь п о д о б н ы х с т а т е й и з а п р е щ а ю щ е г о в п р е д ь п о м е щ а т ь и х в ж у р н а л е. Т а к о е р е ш е н и е п о п р е д л о ж е н и ю Л е н и н а б ы л о п р и н я т о"*.
