Герберт Аптекер - Колониальная эра
Та же мысль и даже тот же образ многократно возникают и в позднейшей английской литературе. Так, один памфлет, датированный 1707 годом (автором его был выдающийся ботаник Неемия Грю), предостерегал, что «когда население колоний станет многочисленным, а развитие в них ремесел и наук сделает их сильными», то они, «забыв о своем родстве с метрополией, [могут] объединиться в союз и помышлять только о том, какими средствами им поддержать свое честолюбивое стремление стоять на собственных ногах». Та же мысль содержится и в одном из пользовавшихся большой популярностью «Писем Катона» 1722 года: «Ни один звереныш не сосет сосков своей матери дольше, чем он может извлекать из них молоко… Так и ни одна страна не станет хранить покорность другой только оттого, что их бабушки были знакомы между собой».
Сэмюэль Джонсон писал в 1756 году на страницах «Литерари мэгезин» о «страхе, что американские колонии покончат со своей зависимостью от Англии», хотя дальше он выдал свое невежество, развеяв этот страх как «химерический и суетный».
Оливер Голдсмит в «Гражданине мира» (1762 год) предостерегал, что колонии становятся настолько многолюдными и настолько могущественными, что сохранение их подчинения Англии маловероятно, ибо: «Колонии должны всегда быть строго соразмерны своей метрополии; когда же они становятся многолюдными, они становятся и могущественными, а становясь могущественными, они становятся также независимыми; таким-то образом подчинению приходит конец». Сходным образом один француз, посетивший колонии в 1765 году, уже в ту пору писал о них как о чем-то едином и выражал уверенность, что «эта страна не может долго оставаться подчиненной ни Великобритании, ни какой-либо другой отдаленной державе». Это он считал совершенно очевидным, ибо «размеры страны столь велики, каждодневный прирост ее населения столь значителен (и она обладает всем необходимым для собственной защиты и даже больше, чем для защиты), что нет ни одной нации, которая казалась бы более предназначенной для независимости».
В подобном духе писал два года спустя Бенджамин Франклин, проживавший тогда в Англии, обращаясь к лорду Кеймсу. В письме этом ясно различимо также острое национальное чувство, получившее выражение и в гневном обличении английского высокомерия по отношению к колониям и в нескрываемой гордости, с какой Франклин говорил об отличительных чертах своей родной страны.
«В Англии, видимо, каждый считает себя носителем ее суверенитета над Америкой [писал Франклин] — никак не меньше; кажется, что он хотел бы втиснуться на трон и сесть там рядом с королем, когда он толкует о наших подданных в колониях… Но Америка, эта громадная территория, щедро наделенная природой всеми преимуществами климата, почв, великих судоходных рек, озер и т. д., непременно станет великой и могучей страной с многочисленным населением; и гораздо раньше, чем обычно предполагают, она сможет скинуть с себя любые оковы, а возможно, и заключить в оковы тех, кто сейчас ее в них держит».
Больше того, еще в 1755 году 20‑летний Джон Адамс писал одному своему другу, что, вероятно, «главный центр империи» переместится-таки в Америку. «Это представляется мне весьма правдоподобным», — заявил он, — стоит лишь нам избавиться от французской угрозы, ибо очевидно, что «наш народ… в следующем столетии превзойдет по численности самое Англию. А если дело обернется таким образом, — продолжал он, — то, поскольку в наших руках, я вправе утверждать, находятся все материалы, необходимые для оснащения флота нации, нам легко будет добиться владычества на море; а тогда уже объединенные силы всей Европы не смогут нас покорить». И юный Адамс писал далее в своем замечательном письме: «Единственный способ помешать нам подняться в свою защиту, так это разъединить нас. Divide et impera[26]. Держать нас в обособленных колониях…»
И надо сказать, что именно такое наставление давали наиболее проницательные деятели английской колониальной администрации. Так, Томас Паунэлл, который в 1750 году занимал пост секретаря губернатора Нью-Йорка и сам был губернатором Массачусетса, а затем Южной Каролины, утверждал в своем основном труде «Управление колониями» (1764 год), что «для сохранения империи необходимо держать их [колонии] разобщенными и независимыми друг от друга».
II. Попытки объединения
И в то же самое время ряд административных проблем толкал Англию на путь попыток объединения аппарата колониального управления. Усилия эти предпринимались с целью урезать местную автономию, склонную поощрять сепаратизм и мягкое применение законов; в то же время они представляли собой откровенную попытку сделать свое господство над колониями и более действенным и экономически более выгодным. Первые шаги в этом направлении восходят еще к XVII столетию — здесь следует назвать попытку объединения, предпринятую в правление Андроса, — и тянутся по крайней мере до конгресса в Олбани 1754 года, где, однако, налицо уже явные признаки большей инициативы со стороны самих колоний.
Дело в том, что в данном вопросе был переплетен целый комплекс мотивов и чувств. Колонии склонны были отвергать любую попытку объединения, которая казалась подсказанной английскими интересами, из страха, что усиление централизации будет означать и усиление тирании. В то же время ряд общих интересов связывал колонистов воедино, на почве чего многократно выдвигались предложения организационного единства (выдающимся примером этого рода являются взгляды Бенджамина Франклина), но тут уже англичане, несмотря на то что они, казалось, выступали в пользу централизации и даже настаивали на ней, обычно занимали враждебную позицию. Во всех случаях решает сущность, а не форма.
На протяжении всей колониальной истории, несмотря на ревностное стремление колоний к самостоятельности, существовала также постоянная тенденция к единству и сотрудничеству, являющаяся одновременно и проявлением и источником процесса роста нации. Особенно справедливо это, как мы уже отмечали, в отношении массовых революционных и повстанческих движений колониального периода. Факт этот настолько поразителен, что Чарлз М. Эндрюс во введении к своей бесценной коллекции — «Рассказы о восстаниях» — заметил: «Нельзя изучать восстания как нечто целое, не подметив взаимной зависимости одной колонии от другой». Так, в беспорядках, происходивших на территории Северной Каролины (в Олбемарле) принимали участи жители Новой Англии; в рядах участников движения Бэкона мы видим колонистов из Северной Каролины; волнения в Виргинии и Мэриленде во всех своих проявлениях характеризовались совместной активностью населения обеих колоний; восстание Лейслера вызвало переписку и взаимное общение его сторонников с жителями Массачусетса, Мэриленда и Коннектикута; и именно бостонские приверженцы Лейслера добились от парламента снятия с него обвинения в государственной измене.
С ростом колоний развилось крепнущее чувство не только самостоятельности, но и независимости. Появились дороги, связывавшие вместе колонии, а к 1739 году отличные почтовые тракты шли от Портсмута (Нью-Гэмпшир) до Чарлстона (Южная Каролина). Было очень много случаев взаимных посещений и даже взаимных браков жителей различных колоний; имели место также многочисленные случаи переезда из одной колонии в другую, так что вовсе не считалось чем-то необычным, когда члены той или иной семьи в течение одного лишь десятилетия проживали в двух или даже трех колониях и все-таки чувствовали себя жителями чего-то, являвшегося действительно единым — являвшегося американским.
Начиная с Гарвардского университета, основанного в 1636 году, и колледжа Вильгельма и Марии, открытого в 1693 году, во всех колониях возникли университетские колледжи, построенные по образцу английских; однако в силу условий, специфических для колоний, «уже к середине XVIII столетия, — пишет Ричард Гофштадтер, — сложилась американская система университетского образования, отличная не только от английских образцов, с которыми американцы были лучше всего знакомы, но и от всех иных существовавших где-либо в мире»2.
К этому времени в колониях действовал уже ряд других университетских колледжей, помимо двух первых ласточек; среди них надо назвать Иейльский (1701 год), Принстонский (1746 год), колледж короля (1754 год, позднее Колумбийский), Филадельфийский (1755 год, позднее Пенсильванский университет), Браунский (1764 год), колледж королевы (1766 год, позднее Ратгерзский) и Дартмутский (1769 год). В каждое из этих заведений стекались студенты не только из непосредственной округи, но и из соседних и даже отдаленных колоний, так что растущие слои американской интеллигенции с первых шагов своей учебы опирались не только на местный опыт.
Был основан ряд профессиональных и культурных организаций, вроде Американского философского общества и Американского медицинского общества. Оба они объединяли активных членов, рассеянных от Джорджии до Новой Англии, которые переписывались между собой и посещали друг друга3.
